— Какой-какой? — не поняла я. — Опечатанный. В смысле, печать на нем. — Какая такая печать? — всерьез заинтересовалась Стаська. Херувимчик же сделался тише воды ниже травы и, кажется, вовсе был бы счастлив сейчас слиться с интерьером. — Невезения, — с потрохами выдала нашего работничка графиня. — Уж не знаю, кто на него наложил эту пакость, но сильна-а. И что самое противное — распространяется на тех, кто рядом. Так что на вашем месте я бы от этого счастья избавилась. И чем быстрее, тем лучше. Мы с сестричкой синхронно уставились на «счастье». И взгляды наши не сулили ему ничего хорошего. — Сам расскажешь? Или прибегнем к пыткам? — Взгляд Стаськи из испытующего превратился в поистине плотоядный. — А чего тут рассказывать-то? — шмыгнул носом парень. Ну, начинается. Сопли, слезы и все в таком духе. Что за мужики нынче пошли? — Для начала, кто и за что на тебя эту гадость наложил? И как нам теперь от нее избавиться? — Да разве ж я знаю? Знал бы, давно бы снял. — Ага, как же! — со знанием дела вставила бабуля. — Снять печать может лишь тот, кто ее повесил. Ну, или безвременная кончина оного. Мы со Стаськой вновь вопросительно уставились на Хевирима. — Это все… Это лорд Натур, — нехотя признался мальчишка. Вот так да. И тут наш Баклажанчик отметиться успел. Понятно теперь, чего Херувимчик так от него шарахнулся при встрече. И, кстати, я вот совершенно не против безвременной кончины нашего общего знакомого. Всем бы на пользу пошло. Ну, кроме самого Синдара, разумеется. — Чем же ты ему так не угодил? — воскликнула мелкая. — Ну я… то есть он… Гремлин отчего-то побледнел, потом покраснел, а потом и вовсе поежился, явно борясь с неприятными воспоминаниями. — Ну не томи, — не выдержала я и сделала самое идиотское предположение из возможных: — Ну не домогался же он тебя? — Откуда вы знаете? — испуганно вскинулся гремлин и вновь густо покраснел. Кажись, попала в точку… — Эээ… нууу. Видно, наш голубой друг и впрямь того… голубой! — Как знать, как знать… — загадочно прокряхтела старушка, но ее выпад остался без внимания, ибо волновало нас совсем иное. — И что нам теперь с тобой делать, а, жертва противоестественных домогательств? Гремлин постоял, почесал в затылке, а потом выдал: — Понять… И простить! — И улыбнулся лучезарно. Правда, наши со Стаськой выражения лиц не были столь счастливыми, а потому малорослик вновь уткнулся взглядом в пол и жалобно проблеял: — Только с работы не гоните… Мне идти больше некуда. Да и сид теперь точно в покое не оставит. Ох, вот ведь взялся на нашу голову. Теперь от синюшного лорда всем скопом спасаться будем. — Ладно, работай. До утра! — милостиво разрешила я. — А дальше решим, что с тобой делать. Теперь дуй в свою комнату, нам посовещаться надо. Повторять дважды не пришлось. Гремлин живенько вымелся из наших апартаментов. Нам же предстояло держать очередной военный совет. — Ну, и чего делать будем? — спросила я, ни к кому конкретно не обращаясь. — Да гнать его взашей! — высказалась графиня. Так, один голос принят. Я перевела вопросительный взгляд на Стаську. — Жалко как-то Херувимчика, — проныла мелочь и поджала колени к подбородку. Поразила она меня, можно сказать, до глубины души. Чтоб Стаське да жалко? Какая муха ее укусила? Что же до меня, то здравый разум был полностью солидарен с мнением бабули-призрака, но какая-то другая часть меня, совершенно не поддающаяся описанию и определению, тоже испытывала мучительную жалость к бедному невезучему пареньку. И внутренний голос так и нашептывал, что мы в ответе за тех, кого приручили. И кого наняли, надо полагать, тоже. — А что, неужели самим никак не снять? — лелея в душе слабую надежду, обратилась к самой знающей и опытной из нас, то бишь к бабуле. — Ты у меня спрашиваешь? — искренне поразилась графиня. — Откуда мне знать-то? Я в этом мире всего три года пребываю, да и то дальше фениксова гнезда еще никуда не выбиралась. — Рады, что устроили вам экскурсию, — прокомментировала сей момент сестричка, я же вернулась к изначальной теме разговора. — Но про печать вы откуда знаете? — Про печать я знаю только потому, что папуля твоего петушка, — это она, видимо, про феникса, — как-то при мне ее накладывал. Правда, направлена она была не на невезение, а на молчание. Но сути это не меняет. В общем, все, что мне известно, я вам изложила, остальные подробности у птенчика своего выведывай, — покосилась на Фауста бабушка, а потом, с секунду поразмыслив, добавила: — Кстати, я слышала, что жаркое из фениксов крайне редкий и дорогостоящий деликатес в этом мире. Пользуйтесь моментом. Фауст мгновенно смекнул, что обсуждают его. Встрепенулся, нахохлился и с опаской покосился на призрака. Неужели понял, о чем она толкует? — А что, я бы попробовала, — злорадно отозвалась сестричка. — Стася! — шикнула на нее я и покрепче прижала к груди своего птенчика. Ага, я не для того за ним под стрелы бросалась, чтобы пустить потом на жаркое. — А что? — ничуть не устыдилась младшенькая. — У него все равно еще одна жизнь в запасе. Зато ты потом сможешь похвастаться, что пробовала ножки феникса. Это тебе не фуа-гра какая-нибудь задрипанная. Бабуля была всецело согласна с мелкой. И если выставить сестру за дверь я не могла, ибо проблем потом не оберешься, то как справиться с вредным духом, придумала в мгновение. Спихнула недовольного феникса на кровать, а сама подошла к окну и, распахнув створку, швырнула горшок на улицу — вспомнила, что призрак может оживать только в помещении. Духа мгновенно утянуло вслед за горшком, а спустя секунду с улицы раздалась отборная брань. Высунув нос наружу, я узрела здоровенного широкоплечего детину, что снимал с головы несчастный ломаный-переломаный фикус. Ой-ой. Кажется, мы попали. И, с одной стороны, хорошо, что горшок попал в этого бугая — такому, поди, ничего не сделается. А с другой — встречаться с ним лицом к лицу совсем не хотелось. — Стася! Руки в ноги и дуем отсюда! — скомандовала я и, затолкав в сумку отложенные на завтра вещи, шмыгнула в коридор. Стаська не заставила себя ждать. Проделала тот же маневр и следом за мной заскочила в комнату Хевирима. Хорошо, она располагалась как раз напротив. И окна тут выходили на другую сторону. А потому подумать на нас теперь точно не могли. — Что вы делаете? — Гремлин вновь глядел на нас круглыми, как плошки, глазами. Он уже успел экипироваться в пижаму и выглядел теперь еще более миленьким и очаровательным, чем прежде. — Что, что? Не видишь, что ли? Прячемся. — От кого? — От смертушки верной! — загробным голосом поведала сестрица и бесцеремонно забралась в уже расправленную постель. — Ээээй! — всерьез возмутился наш работничек. — Это моя постель. — Была твоя — стала моя. Чую, куковать нам тут долго. Поэтому, если не возражаете, я вздремну. А ты, как мужчина, разумеется, уступишь место даме, — непреклонно заявила Стасечка и поплотнее закуталась в одеялко. Я же, увы, вынуждена была с ней согласиться. Ибо рассвирепевший дяденька обосновался в нашей комнате и, судя по долетающим звукам, еще долго не собирался ее покидать. В итоге ночевать пришлось у Хевирима. Уменьшившийся в размерах гремлин целиком уместился в мягком кресле, мы же с сестренкой заняли две имеющиеся кровати — хорошо хоть, номера тут все двухместные. Стаське, той вообще вольготно было. Я же ночевала в обнимку с Фаустом, а потому свободного места у меня было значительно меньше. Более того, птиц все никак не мог нормально улечься. Уже привычно переступал с ноги на ногу, комкая одеяло. — И ты туда же? — тяжко вздохнула я, вспомнив, как Фрайо в первую ночь нашего знакомства сотворил гнездо из моего пухового одеяла. — Неужели по-человечески нельзя? Лечь на подушечку, я бы тебя сверху прикрыла. Фауст глянул на меня темной пуговкой глаза, посеяв в душе робкую надежду на понимание, и продолжил скрести когтями постель. Нет, инстинкты — это неизлечимо… — Ох, побыстрее бы ты обратно в человека превратился. Тяжко… Да еще это недоразумение рыжее. Я еще думала, что Стаська у меня проблемная. А оказалось… что вляпались мы с этим гремлином по самые уши! Ты, когда разговаривать начнешь, наверняка ругаться будешь… — Я повернула лицо к пернатому, наконец-то опустившемуся на брюхо, и тихонько спросила: — А может, не будешь, а? Феникс склонил голову набок, все так же внимательно меня разглядывая, вот только распознать, что выражает его лицо (или морда), я так и не смогла. — Ты меня хоть понимаешь? — прямо спросила у птички. — Ну, кивни там или знак какой подай… Но феникс лишь тупо глазел на меня бусинкой глаза, а потом и вовсе втянул голову, нахохлившись, как замерзший воробей. Да уж… воробушек, размером с откормленного бройлера. Надеюсь, он утром не вытеснит меня с кровати своими внезапно увеличившимися габаритами. — Эххх. Не понимаешь, значит. Я прислушалась к окружающим звукам. Стаська уже вовсю дрыхла, тихонько сопя в обе дырочки. Гремлин вроде тоже уснул. Одной мне, как назло, не спалось. Я откинулась на подушку и, подложив ладони под голову, тихим шепотом обратилась к Фаусту: — А я посоветоваться хотела, что нам с этим рыжим делать. А никто, кроме тебя, не подскажет… Может, ты все-таки понимаешь? Кивни, а? — с надеждой глянула на феникса, но тот не подавал никаких признаков разумности. Я перевернулась на бок и подперла щеку кулачком. Свободной рукой почесала фениксу шейку, отчего тот блаженно прикрыл глаза и вновь заворковал. Интересно, а фениксы — певчие птицы? А ну как меня под утро ожидает соловьиная трель в самое ухо. Хотя соловьиная — это еще по-божески. Мало ли, фениксы на рассвете горланят, как петухи, или того хуже — орут, словно павлины в брачный сезон. Тогда и никакой будильник не нужен. А потом вспомнился другой случай. Как однажды заснула я с птицем, а проснулась в обнимку с голым мужиком. Вот такой вариант мне, пожалуй, пришелся бы по душе. Знать бы еще, как скоро это произойдет. А то время ведь не резиновое. — Фауст, ну ты хоть это… До нашего ухода превратись, а? А то обидно будет, если не попрощаемся даже. Я ведь… ну… — вновь покосилась на птица, убеждаясь, что тот совершенно меня не понимает. Так вроде и с ним разговариваю, а вроде он и знать ничего не знает. И лишь это обстоятельство позволило мне решиться на откровенность: — Понимаешь, я ведь привязаться к тебе успела. Не так чтобы сильно. Хотя, наверно, все же сильно, раз не представляю теперь, как без тебя буду. С одной стороны, и домой хочется. Там родители, друзья. Но как подумаю, что сюда больше никогда не вернусь, так тоскливо становится. И горько так. Порой даже кажется, что и уйти-то не смогу. Я поковыряла пальцем маленькую дырочку, найденную в пододеяльнике, и дырочка эта под натиском моего маникюра начала стремительно разрастаться. Тут же отдернула руку, дабы не портить чужое имущество, и пригладила мягкую ткань. Потом вновь с надеждой глянула на феникса и спросила: