Убедиться, что Милия жива и будет здорова, поцеловать руку ее величеству – и выйти прочь. Их ждет война. Маленькая, сугубо уэльстерская, но разве от этого легче? Лиля догнала графа уже в коридоре. Ее не было у королевы, на кухне повар обварил руку кипящим маслом, и она помчалась туда. Но – не проводить мужчин? Никогда! – Постойте, граф! Альтрес Лорт замедлил шаг, не оборачиваясь. Плохая примета. Лиля сделала шаг вперед и крепко обняла ошарашенного графа. Затем досталось и Шантену. – Вернитесь живыми. Дочь военного. Она отлично знала, как надо провожать мужчин в бой. Только вернитесь. А дальше – вытащим, выходим, ни смерти ни болезни не отдадим. Возвращайтесь. Поцелуй в щеку, знак Альдоная. И чуть подтолкнуть вперед. К победе. А самой развернуться – и на балкон. Осанка, улыбка, ни слезинки в глазах… О чем-то перешептываются слуги, но это сейчас неважно. Важно другое. Стройные ряды гвардии, блестят на солнце панцири, шлемы, блестит оружие… уже сегодня кого-то может не быть в живых. Альтрес нашел ее взглядом, улыбнулся. Брат… Так странно. Так правильно. Кто бы подумал об этом еще неделю назад? Лиля вскинула руку с платком. Белый шелк трепетал, рвался из пальцев… отпустила она его только когда гвардия скрылась за поворотом. Боги, как же выдерживали это другие матери? Сестры, жены… здесь нет ее близких, но как выдерживали те, кто провожал на войну родных? Близких? Любимых? Где взять в себе столько сил, чтобы не согнуться, не сломаться? Где? Только у тех, кто никогда уже не вернется. Помнить о тех, кто не пришел с войны, и их памятью, их именем… Не сметь позорить тех, кто уже отдал жизнь, спасая твою! Не сметь плакать о тех, кто идет в бой сейчас! Не смей накликать смерть! А полоски на щеках мы сейчас и рукавом потрем, плевать! Все равно никто не увидит! И глаза сейчас ветром выполощет, и лицо будет спокойным. И так же – обратно, по дворцу. Прямая спина, улыбка… графиня Иртон уверена в победе. Она знает, что все будет хорошо. Они ушли, чтобы победить. Другого – нет. – Ой, мамочки, что ж это деется-то… Несколько шагов в сторону слуг, откуда доносится скулеж. Какая-то девчонка, совсем молоденькая, лет семнадцать, может, меньше. Сейчас она трясется в углу, не воет, но скулит, прикусывает руку в попытке сдержать истерику… кто у нее ушел? Брат? Любимый? Кто? Разве это важно? – Прекрати выть! Девчонка замолкает, но вмешивается другая, постарше, но с заметным сходством. – Ваше сиятельство, как же не плакать? Ведь на смерть поехали, считай… Щеку служанки обжигает хлесткая пощечина. – Молчать! Они уехали, чтобы вернуться с победой. Если услышу что-то другое, прикажу на конюшне выпороть. Слуги отшатываются. Но Лиля видит, что часть людей смотрит на нее с одобрением. И добивает. – Не смей думать иначе! Накличешь, дура! Развернуться и уйти. И только у себя в покоях, в дальней комнате, закрывшись на четыре замка… На войне не бывает атеистов. Лиля падает на колени, складывает руки в жесте, которым складывали его миллионы и миллиарды жен и матерей на Земле-матушке. – Господи, помоги им! Пусть вернутся живыми… Господи, помоги… Сейчас можно плакать. Но Лиля сама этого не понимает, просто щеки почему-то мокрые. Через час, даже раньше, она встанет, пойдет к королеве, будет улыбаться, будет всех успокаивать, но вот эта минута слабости… за кого она сейчас молится? За мужа? За Лорта? За Шантена? За гвардейцев? Ей неважно. Пусть возвращаются живыми – и с победой, а остальное… Остальное – действительно лишь ветер. *** Альтрес Лорт прищурился. Ветер бил в лицо, растрепал волосы, пытался раздвинуть сжатые губы, резал глаза острыми осколками. Прости, брат… Прости, что не успел, что меня не было рядом, что не подумал… Прости, что не смог помочь даже твоей жене и детям. В тяжелый момент рядом с ними оказались совсем другие люди, и сделали то, что должен был сделать я. Прости… Гардвейг не отвечал. И никогда уже не ответит. И даже не закричишь – за что? Сам все знаешь, сам понимаешь… Сколько на тебе грязи, крови, чужой боли, сколько смертей и сломанных жизней, господин королевский палач? Сколько раз тебя проклинали?