абстрактную независимость восседающей на нем голове. «Змеиные мысли», извивающиеся вокруг Я, не дают ему подарить быстрое облегчение после самоотстранения и мешают радости передать всю полноту власти освобождающей от тела метафизике — единственным средством, которое у них осталось: волнующими воспоминаниями, ведь снаружи стеклянной колбы находится не просто комната, а другое время, возможное будущее, маскирующееся под прошлое, чтобы не навеять слишком много страха собственному Я, осознающему свое телесное умирание.Колридж смотрит из окна своего кабинета и видит не только облака на горизонте, чей зеленый свет больше не вызывает в нем чувств. Он также видит облака из другого времени: «ярко светящиеся, обволакивающие землю, он видит бьющую ключом жизнь, одновременно облака и ливень», сводящиеся к простому, но в то же время непереводимому слову «Joy», в котором слились личные и политические страсти недавнего прошлого, еще бурлящей жизненной силы. Потому что это светящееся облако не только бесконечная цепь желаний. «Светлое, легкое и непостоянное», оно может «опоясать землю» — по крайней мере так воображал гражданин Самюэль в Бристоле. И сейчас он смотрит в эту утерянную мечту с убогой крыши своего настоящего, в самое сердце прошлого, к которому прочно приросли вены и артерии будущего. Он с болью решает, что пора остановить кровь.Конечно, не обошлось без того, чтобы добавить несколько пожеланий своей возлюбленной. «Пусть звезды светят над твоим домом, молча, как будто рассматривают спящую землю!» Я же отойду от потоков, течений и свечения. Пусть мне в будущем будет достаточно одноцветных облаков на потолке. Домовая книга закрыта, а испещренные надписями линии остались. О любимая, «Dear Lady, желаю тебе быть всегда радостной». По крайней мере тебе.Хотя он сидит там, как кролик перед змеей (которая и есть то самое жаждущее тело думающего кролика), последняя чувствует, что у нее больше нет желания съесть его. Змея скрывается в щели в полу.Но когда она вернется, это будет ужасно. Слишком долго оставалась она без кормушки души. В конце концов она будет искать ее, как кровожадный монстр. Берегись сна! Жадность голодных, изгнанных из стеклянного дома души, но порожденных ей самой существ когда-нибудь станет ненасытной. Ночью они вгрызаются, днем их едва можно укротить опиумом. Скоро они будут везде. «Enveloping the earth»,[111] — говорит Колридж. Кстати, о завоевании. Мне пора бы написать Анне.9Я принял решение — немного отодвинул посещение Грета-холла и вернулся в долину. Промокший от пота и дождя, я вряд ли вызвал бы там доверие к себе. Кроме того, я вспомнил, что где-то читал о том, будто почтенный дом в настоящее время превратился в школу-интернат для девочек. Внушающая страх мысль. Я представляю, как звоню в дверь и мне открывает элегантная дама. Я говорю:— Извините, пожалуйста, я могу посмотреть комнату, где жил поэт Колридж? Ну, знаете, тот, который начиная с 1800 года под влиянием опиума и коньяка писал отчаянные стихи и письма. Видите ли, госпожа директор, я и моя подруга мечтаем о том, то есть подруга одного моего аспиранта думает, что мне лучше всего следовало бы просто посмотреть… Конечно, вы понимаете то колоссальное значение, столь важное для меня…Мой желудок урча ассистировал моему заячьему сердцу. Я уже забыл о Грета-холле, а справа остался Мут-холл. Обед в центре города — удовольствие для новичков. Я же прошел вдоль дороги Святого Джона на север — ряды домиков заметно поредели — и остановился напротив индийского ресторана. Внешне он выглядел совсем недурно: золотые головы драконов и львов, бархатная обивка на креслах, — конечно, ничего сверхъестественного, но и не предвещающего ничего опасного. Я бесстрашно вошел внутрь, плюхнулся на красную софу, стоящую в углу, и просто посидел несколько минут. В конце концов, усталость от физической нагрузки я испытываю не каждый день. Но долго наслаждаться этим состоянием я не смог: передо мной возник строгий мужчина в ливрее и протянул меню, тут же спросив о моих предпочтениях.— Я хотел бы сначала осмотреться, — сказал я.— Хорошо, — ответил официант, — только быстрее. Ваш столик заказан.— Приложу все усилия, не сомневайтесь. — Я заказал пинту «Джона Смита». Но такого у них не оказалось.По прошествии стольких лет моей побочной деятельности я все равно был удивлен тому, какие фатальные последствия может повлечь за собой ошибочный первый взгляд.В конце концов на мое блюдце приземлился цыпленок «тандури». То, что в лучшие времена должно было быть ножкой цыпленка, сейчас напоминало брикет яйцевидной формы. После того как я осторожно приподнял поджаренную кожицу, оттуда показался розовый остаток мяса в форме эмбриона. Я наколол его на зубочистку и положил на серебряный поднос. На приеме у радикального исследователя клонирования такой экземпляр произвел бы фурор.Я засунул под блюдце фунтовую банкноту и ушел.Уже в центре города я встал в очередь за многочисленными куртками к киоску с надписью «Рыба и закуски» с многообещающим названием «Старый кесвиканец». Когда наконец пришла моя очередь, я заказал двойную порцию трески и чипсов. Я попросил упаковать все в бумагу и пошел дальше по улице. В то время как тепло еды все выше поднималось по моим рукам и растекалось по телу, я шел к ангелу-хранителю всех падших из-за алкоголя ангелов. Упаковка «Джона Смита» из четырех банок должна была отправиться в последний путь вслед за рыбой.В качестве подходящего местечка для пикника я облюбовал деревянную скамейку на утесе Фрайр. Достойное место для усталого путешественника после покорения вершины. Перед мысом простиралось озеро, которое я сегодня наблюдал с огромной высоты. Сейчас оно блистало в лучах заходящего солнца, словно опрокинутый сундук с сокровищами морских пиратов, охраняемый великанами с такими шикарными именами, как Хиндскарт, Хай Стайл, Грейт Энд или Гларамара — младшими братьями сэра Скиддау, лорда Дервентских вод. Пиво проникло в самые потаенные уголки моего тела и безупречно протолкнуло британские национальные блюда. Должен признать, господин Альбион не является отцом вкусовых удовольствий. Все же тот, кто морщит нос от подобных ощущений вкусов, например от сочетания на языке золотистых картофельных чипсов с уксусом, не имеет абсолютно никакого понятия о силе вкусового разнообразия.— Бледное острие, — крикнул я пренебрегающим, в то время как Гларамара получила воздушный поцелуй солнца сквозь просвет в облаках и позволила своим волосам играть на солнечном свету, — тот, кто не умеет ценить неотесанность, рано или поздно погибнет от рафинеров. Это уж точно.Я явно недооценил реакцию четырех быстро удалившихся просителей. Мне было нелегко подняться со скамьи. Ах, эксцессы, эксцессы! Я поднял свою пятую точку с насиженного места, имея на то серьезные основания. Когда я взбирался по озерной дороге, земля качалась у меня под ногами. Пешеходы бросали на меня взгляды, а один даже пробормотал:— Bloody old beer heads in the fucking lakes.[112]— О Дервент, — сказал я громко, — дорогой Дервент, ты, давший имя сыну Эс-тэ-ка! Люди вокруг, они недооценивают нас с тобой!Я лег в своей комнатушке на кровать, накрылся одеялом с головой и крепко заснул. Даже свет сна ни разу не вспыхнул в тумане, сквозь который я тащил свою ночную повозку.Подразумевалось: только домой.10После полудня я украдкой бросил взгляд в столовую. Там сидели трое шотландцев (я узнал диалект почти сразу, по первым звукам, немыслимо имитирующим прекрасный речной поток, потому что проделывал это упражнение много лет), одетые во фланелевые рубашки. С болезненным пренебрежением убежденных поклонников Ницше они ели каких-то черно-желтых ископаемых. Я решил ретироваться.На улице дождь лил как из ведра.Дождь в Озерном крае имеет поразительные способности. Он, как тараканий род, привыкший за всю свою историю к ядам морильщика, насмехается над стараниями безоружного противника и преодолевает любое препятствие, выстроенное перед ним. Даже в самых дорогих дождевиках, которые и так успевают застегнуться прежде, чем их наденут, он выискивает лазейки и маленькие дырочки; до упора натянутые на лица капюшоны он окружает соблазнительной лестью глиссандо,[113] пока не завладеет их внутренней поверхностью, а уж оттуда он начинает капать на шеи «счастливых» обладателей. Водонепроницаемые ботинки могут сойти за водонепроницаемые где угодно в мире, но в Озерном крае дождь за считанные минуты превращает их в одноразовые баретки.Итак, я оставил дорогу Саути позади, пробежал мимо автовокзала и наконец остановился у книжного магазина на улице Стэнджер. В витрине лежали: путеводители, Вильям Вордсворт, путеводители, Дороти Вордсворт и снова путеводители. Я чуть не уверовал в силу духов, когда увидел, как гордому семейству даже после смерти удается реализовывать свои амбиции. И даже всего в полумиле от этого магазина Грета-холл должен был выделить свой надел в неузнаваемом костюме пансионата для девочек.Я тянул свое тело, отнюдь не полегчавшее после ливня, вверх по склону, мимо цветов, покорно склонивших лепестки под плетью дождя. Вода с затылка стекала внутрь, в пресловутую складку, где дождь, едва достигнув ее, ликуя, водрузил свой флаг.Моя попытка оказать хотя бы символическое сопротивление банде захватчиков, вторгающихся с неба, потерпела крушение из-за его с виду жалкого вида. Бах! Дождевая армада пробила внешнюю материю моей куртки, внутри которой, вооружившись только зажигалкой, я пытался возвести себе окоп. И последняя, некогда гордая сигарета трусливо свернулась, как размокшая английская шлюпка.— Вы чего-то ищете? — Рядом со мной снова послышался шотландский акцент. И на какое-то мгновение я подумал, что после завтрака меня сморил сон и приснился простой кошмар и что я даже и не выходил из дома хозяйки. Но на самом деле меня волной прибило к берегу чужого сада. И когда я поднял глаза, то увидел перед собой взрослого мужчину, держащего в одной руке детскую лопатку, а в другой — бадью с песком. Его дождевик был нараспашку — храбрец в войне с непогодой! За ним, в ящике с грязью, образованной недавним наводнением, играли гномы в красных капюшонах в игру под названием «Кто боится утонуть».Снова и снова один из них ныряет под воду по принципу: «Голова под водой, сапоги на поверхности», потом выныривает с пустыми руками назад. Остальные следуют его примеру и тоже безрезультатно. Но вдруг один из них вытаскивает из-под воды какую-то пластмассовую штуковину. Что это? Какой-то знак? Нет, теперь все видят, что это всего лишь формочка для постройки песочных замков. Но успешный ныряльщик поднимает ее высоко вверх, и в этот момент небо смилостивилось. Поверженный дождь нерешительно подчиняется своему жалкому брату — моросящему дождю.— Отпускает понемногу, — сказал шотландец, — я имею в виду проклятый дождь.Я все еще не реагировал. Тогда мужчина засунул лопатку в бадью с песком и протянул мне освободившуюся руку.— Митч, — представился он, — Митч Бартон. Добро пожаловать на мой участок.За его спиной возвышались строительные леса. Одна из стен дома была свежевыкрашена, в башне было заложено большое окно — классический портал аккуратно отреставрировали.Постепенно все части собрались в единое целое. Без сомнения, я попал в сад Грета-холла, а гномы, очевидно, являлись детьми нового жильца.— Я вообще-то, — пробормотал я, — ожидал увидеть здесь пансионат для девочек.Лицо Митча преобразилось, он состроил мину активиста-гринписовца, только что отправившего в океан выброшенного на берег кита.— Раньше это и было пансионатом, — сказал он пренебрежительно, — но я его просто выкупил. Вы, наверное, не знаете, но Грета-холл раньше служил местом пребывания великого поэта!На это я, прямо скажем, совсем не рассчитывал. Такой поворот дел мог многое облегчить. Но мой скепсис, украшенный опытом последних нескольких дней, одержал победу.— Саути, — сказал я еле слышно.— Саути! — прогремел шотландец и с грохотом бросил кадку с песком и лопаткой прямо в ящик с грязью так, что его отпрыски разбежались оттуда в разные стороны. — Саути был щедрым человеком с ярко выраженным чувством ответственности и очень трогательно заботился обо всех нуждающихся. Весьма мило с его стороны, но как поэт он был, — по моему собеседнику было видно, что он отстаивает собственное суждение, — в лучшем случае посредственным.Я глубоко вдохнул. Неужели в этом заповеднике противников Колриджа я наткнулся на единственного праведника? Митч пригласил меня в дом. Но для верности, прежде чем открыться ему, я выслушал сначала его рассказ.Итак, он не мой коллега, что уже хорошо. Митч был информатиком из Эдинбурга и человеком с неукротимым влечением к поэзии XIX века, с миссионерскими амбициями и поразительно уверенным чувством вкуса. Мы были разными даже в вопросах вина, в чем я собственнолично смог убедиться на примере «Barbera d'Asti»,[114] которое он навязал мне в его винном зале в специальном домике для отдыха, когда мы погружали под воду его благородный ковер. Вводную речь о себе я значительно сократил: о своих снах я ничего не рассказал, просто объяснил, что я англист из Вены, путешествующий по местам Колриджа. Митч пришел в восторг от такого сходства. Точно так же он представлял себе, как почитатели Колриджа со всего света будут приезжать в его дом на летние месяцы, как Грета-холл окутает глубоким почтением и благодарностью и как потомки станут его за это уважать.— Комнаты, — сказал я наконец, дождавшись подходящего момента, — все еще…— Ничуть не изменились, — перебил меня Митч, — особенно на первом этаже. Спальня вы глядит точно так же, как и двести лет тому назад. Камин в кабинете я только что подкормил дровами. Это его открытый камин.— Можно мне, — спросил я с легким тремоло[115] в голосе, — осмотреть его кабинет…— С превеликим удовольствием, — не дал мне договорить Митч. Он уже встал, и события стали разворачиваться быстрее.Это могло быть только в кабинете. A letter to,[116] «Уныние», опиумные состояния, кровавая жертва во имя великой богини…«Сомневаюсь, — пишет Колридж Годвину, — что где-нибудь еще в Англии есть комната, предлагающая более прекрасный вид на горы, озера, леса и долины, чем та, где я сейчас нахожусь». Над панорамой озер и холмов «соединяются туман, облака и солнечный свет в бесконечных комбинациях, словно небо и земля вечно разговаривают друг с другом».Точно так же и в других письмах и дневниках поэт не упускает возможности описать вид из окна, а в том числе и саму комнату вместе с камином, полками для книг и чернил и сам письменный стол. Часто такие наброски становились стилизацией одинокого творческого индивидуума в его келье: здесь ютится бедный поэт, отдаваясь на растерзание силам природы и потакая им. Постоянная игра света и тени перед окном стала зеркальным отражением его собственных настроений. Залитые солнцем вершины холмов и скелеты деревьев после урагана — эйфория и отчаяние.— Между прочим, в Грета-холле, — продолжал мой новый знакомый, когда мы торжественно поднимались по ступеням, — в начале XVIII века находилась астрономическая обсерватория. Интересно, не правда ли?Еще бы. Но намного интереснее было то, что мое тело замерло прямо посередине лестницы из-за внезапного отсутствия воздуха. В моей голове все соединилось в единое целое, что тем не менее я не мог понять. Анна, астрономия, Асра, Грета-холл с новым владельцем — почитателем Колриджа, комнаты первого этажа без каких-либо изменений за последние двести лет… Здесь должен был находиться ключ ко всему, я был в этом почти уверен.— Вуаля, — сказал Митч, что с его шотландским акцентом звучало особенно прелестно, и открыл дверь в рабочий кабинет. Мое сердце выпрыгивало из груди. Я набрал воздуха в легкие, как перед погружением, быстро помолился госпоже удаче и вошел в комнату.Открытый камин извергал языки пламени. Он стоял у правой стены. Дверь — напротив окна. Мебель, правда, стояла иначе. Ни один предмет мебели не был старше, скажем, тридцати лет. Но по форме комната напоминала трапецию. Я был в нужном месте.Митч заметил степень моей взволнованности и оставил ме «я одного. Наверное, я выглядел как старая католичка, сын которой преподнес в подарок в день матери поездку в собор Петра.Пара неуверенных шагов, и я стоял у окна.Вот они, скалы за Дервентом на юго-западе. «Огромные, — пишет Колридж, — словно великаны разбили здесь свои палатки». Просеки долин Борровдейла на западе — и играющее с тенью от облаков озеро Байссентвэйт на северо-западе. Вдруг я почувствовал поднимающуюся от пола осеннюю прохладу, которая, перемешиваясь с моей мокрой одеждой, заставила меня задрожать от холода. Лицевой фасад, призванный защищать от ветров, в то время был построен в спешке, и частые ледяные сквозняки насквозь пронизывали комнату, что, в свою очередь, лишь усугубляло ужасное воздействие сырости.Но тем не менее и обрамленная природа, сверх меры привлекавшая поэта, и холод, поднимавшийся по его ногам и усиливающий подагру, пережили двухсотлетний рубеж.И все же что-то здесь было не так. Энтузиазм никак не хотел уступать, он сидел в моей голове, как абстракция, принужденная силой желания. Я осмотрелся в комнате, теперь стоя спиной к окну, лицом — к двери, и тут мне стало ясно: план комнаты был зеркальным.Комната сужалась кокну, а не к двери, как в моих снах.Трапеция — да, но с основанием у двери.Я снова пришел в никуда.Я задел Митча, который больше не понимал мира. Я не мог, да и не хотел сейчас объясняться. Мне не оставалось ничего другого, кроме как сбежать оттуда.Пробежав четверть мили, я остановился. Мои легкие хрипели — мне срочно требовалась сигарета. По небу, как по натянутому, расшитому золотом полотну, катило солнце — капризный денди с экзотическим домашним животным. Я еще раз взглянул на купающийся в лучах послеобеденного солнца Грета-холл — потрепанный ураганом мнимый рай Самюэля Тейлора Колриджа и Митча Бартона.«Palace of the Wind»[117] — так называл это место Саути.Душевный человек. И все же быть посредственным намного лучше, чем покинутым всеми добрыми духами.Где же все-таки шатается мой эльф?11То, что вторую часть моего путешествия следовало бы планировать профессиональнее, не вызывало сомнений. Мне безумно нравилась неоднозначность фразы «Я ищу комнату», и я наслаждался этим с чисто прагматической точки зрения. В такие минуты по мне пробегала благоговейная дрожь, словно я ходил повсюду, зная некую тайну, которую простым смертным нельзя было постичь. Но даже самые абсурдные предприятия требуют тщательной подготовки.Я раздобыл роскошный иллюстрированный путеводитель по Девону и Сомерсету, географическую карту, на которую нанес те дома, где намеревался отыскать комнату и список всех туристических офисов обоих графств. И если уж мне приходится иметь дело с вещами, от которых с возмущением отворачивается самая разумная часть меня, то делать это нужно по крайней мере в достойной обстановке. На сей раз моими минимальными требованиями были: богато обставленная комната с роскошным видом на побережье и отель, разрешающий курить прямо в комнатах. Нетер-Стоуэй отпал сразу — он лежал не на берегу озера, кроме того, там не было пристанища. Вообще мне кажется, что, кроме особняка Колриджа, там вообще ничего больше нет. Итак, мне пришлось исследовать северное побережье Девона и Сомерсета, а точнее, отрезок между Порлоком и Линтоном, где осенью 1797 года Колридж увидел дворец удовольствий хана. Сначала я отдавал предпочтение Порлоку. На фотографиях гида по Сомерсету я обнаружил «Шип инн», где Колридж часто останавливался на ночлег во время «волшебного года», во всяком случае, не во время Ксанаду. Интересно, значит, этот дом все-таки сохранился? Но я полистал дальше, и выяснилось, что Порлок расположен отнюдь не у залива Бристоль. Гавань под названием «Porlock Weir» представляла собой всего лишь парочку рыбацких хижин и эллингов. Само же местечко находилось в четырех милях от озера. В общем, не было и намека на красивый вид из окна. Значит, Нетер-Стоуэй не подходил в качестве базового лагеря для моих экскурсий. Оставался Линтон. С недоверием я вычитал в путеводителе, что и это местечко состояло из двух частей. Правда, выяснилось, что это деление было намного проще, чем в Порлоке. Высоко на утесе был Линтон, а внизу, около тысячи метров от него — Линмоут, так близко к прибою, насколько это вообще было возможно. Между этими частями пролегала единственная в своем роде (по крайней мере так значилось в путеводителе) викторианская дорога. Ее работа напоминала систему шлюзов. Мне показалось, что это звучит неплохо, поэтому я записал на пачке «Бенсона» номер телефона туристического центра «Линтон и Линмоут» и пристал к хозяину гостиницы с просьбой позвонить по телефону. Тот, в тою очередь, испытывал небольшую качку, бороздя поды солодового виски, несмотря на столь ранний вечер. Не отрывая глаз от экрана телевизора, он поднял руку и указал назад, издал несколько ужасных фонем, напоминающих скорее крик животного, чем человеческую речь. Итак, он разрешил мне, как здорово!Приятный женский голос на другом конце провода сообщил мне, что я могу оставить номер факса и тут же получу полный список возможных вариантов размещения.— У меня нет ни факса, — проворчал я, — ни горячей воды. Холодная, и то от случая к случаю. Не могли бы вы найти для меня хоть что-нибудь, что заслуживало бы названия гостиницы? Если бы вы только знали, как я ючусь здесь, то наверняка тут же забрали бы меня отсюда на вертолете.— Мне очень жаль, — ответила она вежливо, выслушав мои излияния. Она была равнодушна к истеричным клиентам с континента, — но по телефону мы ничего не можем для вас сделать. Вам следует самому приехать сюда.— Не могли бы вы по крайней мере порекомендовать мне парочку адресов, а лучше телефонов. Конечно же, я позвоню туда сам. От всего сердца…К сожалению, она уже положила трубку. Отбросив все любезности и даже не сказав ни слова, я плюхнулся на диван рядом с ловцом форелей. По законам физики его тело подбросило вверх. Медленно он развернул в мою сторону свою багряную черепушку, немного поразмыслил, оценил меня, покрутив кончик моего носа между большим и указательным пальцами правой руки. В конце концов он оценил меня искажением губ, которое я, по своей доверчивости, без сомнений принял за улыбку. Из серванта, с полки с засушенными рыбьими головами, я достал себе запылившийся стакан и молча поставил перед собой. Хозяин гостиницы быстро сообразил, что нужно делать: нащупал бутылку виски (это удалось ему лишь с третьей попытки) и налил мне. То есть попытался. Приблизительно четверть содержимого оказалось в моем стакане, остальная же часть равномерно распределилась по поверхности стола и моим брюкам. К несчастью, они оказались дорогим и плохо отстирываемым экземпляром. Сегодня утром я решился надеть их из чисто мальчишеского протеста против убожества условий проживания.— Спасибо, — вежливо сказал я, — можно ли мне воды? Нет, не для виски, для брюк.Сверху застонала его супруга, словно разбуженная брызгами холодной воды. Или я начал уже фантазировать?Как раз в этот момент моего собеседника качнуло в сторону. К сожалению, влево, и он решил вздремнуть прямо на моих коленях. Я резко поднял его, от чего он наклонился вправо и зацепился плечами за спинку дивана, но голова все равно осталась висеть в пустоте. Я оставил его в таком состоянии и поднялся наверх, в свою дыру.— Линтон, — молился я перед сном, — Линтон, я иду. А вы, Норны[118] из туристического агентства, берегитесь! С этого момента я буду сам устраивать свою судьбу.12Путешествия в Англию. Со времени приватизации Британской железной дороги всегда приходится выбирать между беззастенчиво дорогими поездами, которые к тому же до сих пор находятся в убогом состоянии (нередко пассажиры натыкаются на надпись: «По указанию ее величества королевы Виктории»), и междугородными автобусами, чья сеть такая же густосплетенная, как социальная сеть во времена Железной леди.Из различных отрезков дороги я мастерил хоть сколько-нибудь приемлемый маршрут, включая ночной переезд,