— А… — Раздабаров притронулся пальцем к плечу, что означало намек на погоны, а в самом широком смысле — на отношения с лагерной администрацией. — А вот тут всякая сумятица, — недовольно покрутил головой Подкова. — О чем я и хочу вам поведать. Чтобы вы знали и вели себя правильно. До поры до времени и здесь все было правильно, пока не убили пятерых нехороших людей. — Что значит нехороших? — спросил Лыков. — Всяких доносчиков и осведомителей, — пояснил Подкова. — Стукачей, которые доносили «куму». — Ну, так это же замечательно! — сказал Раздабаров. — Может, оно и так, — неопределенно произнес Подкова. — А может, и не так, потому что на следующий день убили и «кума». Ни Раздабаров, ни Лыков ничего на это не сказали, лишь переглянулись. — Да оно не то беда, что убили «кума», — вздохнул Подкова. — А то беда, что грешат-то на нас! На блатных! Дескать, это мы… Вот даже спектакль устроили… Оставили рядом с убитым «кумом» нож, чтобы, значит, все думали, будто это дело рук блатных. Да вот только не убивали мы «кума». И его стукачей тоже не трогали. — Оно понятно, — поддакнул Раздабаров. — «Кума» для чего убивать? Какой в том прок? Завтра на его место назначат другого. И еще неизвестно, каким он будет. — То-то оно и есть, — согласился Подкова. — Но теперь-то все думают, что это мы убили. По лагерю так прямо-таки гул: вот, мол, блатные порешили «кума»! И нам от этого — сплошная докука. Трясут… Понаехали следователи — копают вглубь и вширь! Никто не верит, что это не мы. Трясут всякого уркагана. Сознавайся, говорят, ты или не ты? Вот и ко мне приходили уже два раза. Спрашивали. И вас тоже спросят. Непременно спросят, коль вы блатные. — Ну, а мы-то что можем об этом знать? — развел руками Раздабаров. — Мы-то в лагере со вчерашнего дня… — А все равно спросят, — убежденно произнес Подкова. — Может, вы что-то слышали или догадываетесь. — Ну, спросят так спросят, — равнодушно ответил Раздабаров. — Что за дела? — Так вы сообщите мне, когда спросят, — сказал Подкова. — Чтобы я знал… — Это обязательно! — заверил Игнат, помолчал и сказал: — Но ведь «кума» и вправду кто-то порешил. Не говоря уже о стукачах. Значит, кому-то это было нужно. Кому же? И для чего? — Вот и я о том же, — вздохнул Подкова. — Кому-то это было нужно. Но — кому? — Может, таким способом администрация хочет расправиться с блатными в лагере? — предположил Лыков. — Вот и устроили представление. — И порешили своего же «кума»? — возразил один из молчавших до сей поры блатных. — Ладно бы стукачей пришили, а то ведь опера! Второй человек в лагере после «хозяина»! Нет, тут что-то не так! Тут пахнет чем-то другим. Чем-то очень нехорошим… — Вот-вот, — поддержал своего приближенного Подкова. — Похоже, завелась в лагере какая-то другая, помимо нас, сила. И эта сила не чтит никаких законов. Но что у нее на уме? Кто они, эти людишки? Чего хотят? Чую, плохие времена наступают в лагере. Тревожные и смутные. И все это нам, блатным, может выйти боком. Запахло в лагере кровью… Знайте это. И держите уши и глаза по-волчьи. Слушайте, приглядывайтесь, принюхивайтесь… И ежели что, информируйте меня. — Хорошо, — ответил за двоих Раздабаров. — Ну, тогда ступайте себе, — вяло махнул рукой Подкова. — А то ведь хвораю я. Утомился… Раздабаров и Лыков молча встали и вышли. — И что скажешь? — вполголоса спросил Раздабаров у Лыкова. — Похоже, не убивали блатные оперуполномоченного, — ответил Лыков. — А значит, и его осведомителей тоже. — Вот и я о том же, — вздохнул Раздабаров. — А отсюда — вопрос… — И даже не один вопрос, а прямо-таки бесчисленное множество вопросов, — добавил Лыков. Глава 15 На работу Раздабаров и Лыков выходить отказались. — Ты, начальник, — сказал Раздабаров седоватому, со скрюченной левой рукой капитану, — найди мне такую работу, которая была бы мне по душе! А то — лесопилка! Твоя лесопилка для меня как оскорбление! Раздабаров говорил и одновременно приглядывался к капитану. Скорее всего капитан был бывшим фронтовиком, получившим ранение и после госпиталя направленным на новое место службы. Как и он сам, Игнат Раздабаров. Игнат видел в этом незнакомом ему капитане родственную душу, ему хотелось обнять капитана, хлопнуть его по плечу, сказать ему что-нибудь ободряющее и даже признаться, что он, Раздабаров, никакой не арестант, а совсем наоборот — выполняет здесь, в лагере, ответственное задание. А значит, они с капитаном — одна компания, общее боевое подразделение, этот лагерь для них — тот же фронт, потому что и здесь притаились враги. Но, понятно, ничего такого Раздабаров сказать не мог. Даже намекнуть — и то не имел права. И все, что ему оставалось, это играть роль бывалого арестанта-уголовника. — И какая же работа тебе по душе? — спросил капитан и потер рукой усталое лицо. — Ну, какая… — поразмыслив, сказал Раздабаров. — Что-нибудь интеллектуальное. Я, видите ли, не пролетарий и не крестьянин, а, можно сказать, интеллигент. То есть склонен к умственному труду. Вот и подайте мне что-нибудь этакое… А я рассмотрю и сообщу решение. — За отказ от работы полагается карцер, — усталым голосом произнес капитан. — Так я же не отказываюсь! — горячо отозвался Раздабаров. — Наоборот, я всячески «за»! Потому и прошу подыскать мне такую должность, на которой я самым наилучшим образом смог бы себя проявить! И, соответственно, показать, что я встал на путь исправления! На этом разговор усталого капитана и Раздабарова до поры до времени и закончился. Что касается Лыкова, то он и вовсе ничего не сказал капитану, а лишь с достоинством отвернулся. — Упекут нас в кондей как пить дать! — сокрушенно повертел головой Раздабаров. — А это очень даже нежелательно. Потому что какого лешего мы там увидим и услышим? Нам надо быть на виду. Так сказать, в гуще событий. — Думаю, что пока не упекут, — пожал плечами Лыков. — Вначале присмотрятся, что мы за гуси. Понаблюдают, сделают выводы… — Да какие мы с тобой гуси? — грустно усмехнулся Раздабаров. — Самые обыкновенные — уголовной расцветки. Таких, как мы, половина лагеря. Ну уж нет! Надо предпринять какие-то экстраординарные меры! Иначе упекут непременно, чтобы сломать наш гордый дух… В тот же день, ближе к вечеру, за Раздабаровым пришел конвойный и велел ему следовать за ним. — Это куда же? — спросил Игнат. — И для чего? — Не разговаривать! — сумрачно произнес конвоир. — Руки за спину! Не оглядываться! Вперед! — Ну вот, я же говорил… — с досадой произнес Раздабаров, обращаясь к Лыкову. — Не иначе как в кутузку. Так что ты пока без меня… Но оказалось, что его ведут вовсе не в кондей. Наоборот, его привели в какое-то здание, не имеющее, по мнению Игната, ничего общего со штрафным изолятором. И завели в кабинетик. В нем сидел офицер в форме сотрудника НКВД и с погонами старшего лейтенанта. — Ждите за дверью, — велел офицер конвоиру и, когда тот вышел, с улыбкой взглянул на Раздабарова и сказал: — А на юге, я думаю, уже и ласточки прилетели. — Да и здесь щебечут канарейки, — ответил Раздабаров. Это были пароль и отзыв. — Я — Карагашев, — сказал старший лейтенант. — Ну, слава богу! — выдохнул Игнат. — А то я уже думал, что меня — в штрафной изолятор. — И что же ты успел натворить за такое короткое время? — все так же улыбаясь, спросил Карагашев. — Как это что? Гордо отказался работать, как и полагается порядочному блатному! И Афанасий — тоже. За что нам и было обещано узилище под названием штрафной изолятор, а в просторечии — кондей. Ты уж нам как-нибудь посодействуй, а? Поговори с кем надо, прояви свой авторитет. А то запрут нас, и какая от нас будет польза? — Посодействую, — пообещал Карагашев. — Вот и чудно! — обрадовался Раздабаров. — Что ж, теперь давай о деле. Что слышно насчет убийства оперуполномоченного и его осведомителей? Спрашиваю потому, чтобы мы, чего доброго, не пошли одними и теми же дорожками и не наступали друг дружке на пятки. — Пока ничего, — развел руками Карагашев. — Ищем. Допрашиваем, наблюдаем… И получается так, что это дело рук блатных. — Вот как, — в раздумье проговорил Раздабаров. — Значит, блатных… Ну, так я вас разочарую. И всю твою следственную бригаду, и тебя лично. И, соответственно, направлю на другие стежки-дорожки. Очень похоже на то, что как раз блатные никого не убивали. Ни оперуполномоченного, ни даже его помощников-осведомителей. — И откуда у тебя такая уверенность? — спросил Карагашев. — Ну, так они сами мне об этом и сказали! — Что, вот так прямо и сказали? — не поверил Карагашев. — Ну да, — кивнул Раздабаров. — Так прямо и сказали. В доверительном разговоре — мне и Афанасию. После того как с нами познакомились и пришли к убеждению, что мы самые настоящие блатные. — И кто же именно это вам сказал? — Подкова самолично. Знаешь такого милого старичка? — Знаю, — кивнул Карагашев. — Но вот можно ли ему верить? С чего это он вдруг разоткровенничался? Подкова — вор в законе. Ему полагается быть скрытным. Особенно перед тобой и Афанасием. Он вас и видел-то впервые. Отчего вдруг он ударился в откровения? — Оттого, что боится, — сказал Раздабаров. — Боится кого? — удивленно поднял брови Карагашев. — И кого, и чего, — произнес Игнат. — Если оперуполномоченного убили не блатные, то кто? И что тому причиной? Оперуполномоченных просто так не убивают. А его убили. Значит, те, кто его убил, — сила. Подспудная власть в лагере. Такая сила и власть, которая убивает даже оперуполномоченных. А для чего блатным вторая власть в лагере? Зачем им с кем-то делиться властью? Тем более что непонятно, что же это за власть, откуда она вдруг взялась? До недавнего времени ее не было видно и слышно, и тут нате вам — образовалась и предъявила, так сказать, свои права. Вот блатные и испугались. А вдруг эта власть их одолеет? Есть у них и еще один страх. А вдруг администрация лагеря и следователи все же поверят, что все убийства дело рук блатных? И что тогда? А тогда блатных ожидают тяжелые времена. А это им нужно? По-моему, они здесь неплохо устроились. Вот у этого Подковы даже отдельные апартаменты. Чем не жизнь? — Да, но почерк убийства… — неуверенно возразил Карагашев. — Блатные считают, что это дешевая постановка, — скривился Раздабаров. — Что стоит раздобыть нож и оставить его рядом с убитым? Самое простое дело! Так что никакой это не почерк. Пионерский спектакль, не более того. Мы с Афанасием, кстати, считаем так же.