073622819199: Хей, чуваки и чувихи! Это Том Бодинг. Люк дал мне ваши номера, так что, думаю, самое время организовать ДЕВЧИШНИК (девичник+мальчишник, поняли прикол, да?) У нас тут подружка жениха (привет, Эмс), подружка невесты (привет, Люсиль, затыкай нас, если тебе надо будет поюзать гугл-транслейт, ахаха), брат жениха (здоро́во, Элиот) и я, легенда и звезда! 073622819199 Я просто подумал, как будет круто завести общий чат, где мы будем обсуждать разные планы насчёт всей этой вот движухи. Что скажете? Элиот: Девчишник Элиот: Прикол Элиот: Движуха Элиот: Кто бы мог подумать, что хватит трёх слов, чтобы я захотел умереть? – О, у меня идея, Эмми. Ложись. – Что-о? – Ну, ты всегда снимаешь сверху, а если ляжешь рядом со мной и снимешь с того же ракурса… – Но разве песок не… мокрый? Рози лежит, растопырившись на песке, у моих ног. – Ну, немножко. Но разве ты не готова страдать ради искусства? Подумаешь, немного песка, если в итоге я буду выглядеть как Бетти Пейдж[16]. Я смотрю, как Рози элегантно потягивается, подражая звезде пятидесятых. На ней огромные очки, белый халатик стелется по песку, из-под него выглядывает розовое бикини. – Ладно, – говорю я. – Но если Фокс обнаружит песок у меня на спине и заставит надеть чужую вонючую блузку, я тебе устрою. Рози хохочет, её щёки в ямочках блестят от розовой, как жвачка, пудры. – Ложись ко мне, детка. Я скрючиваюсь возле неё на мягком влажном песке. Блузка тут же намокает. – Отлично, – я корчу гримасу, и Рози улыбается в ответ. – Уютно, не правда ли, Эмми Блю? – Самая романтическая поза, в которой мне доводилось лежать. – Представляешь лицо Фокса, если бы он нас увидел? «Вы понимаете, что вследствие осадков песок стал совершенно неблагоприятным для фотографической съемки, простофили?» – Нещепетильные простофили! Мы обе хохочем, лёжа на одеяле мокрого песка под летним солнцем. На Рози – новый, эксклюзивный халатик от известного плюс-сайз бренда, на мне – униформа официантки: белая блузка, значок с именем и чёрные брюки, которые я надеюсь однажды потерять и больше не найти. Проходящий мимо нас мужчина с бордер-колли на поводке замедляет шаг, будто мы голые или ещё что-нибудь. В компании Рози я всегда оказываюсь в таком положении, потому что Рози – фэшн- и бьюти-блогер, и чуть ли не каждый обеденный перерыв она занимается блогом: либо пишет посты за столом, заставленным кофейными кружками и заваленным обёртками от сэндвичей, либо позирует во всевозможных нарядах, которые, как мне кажется, не особенно вяжутся друг с другом. Единственный случай, в котором блог забывается, – когда в гостинице орудуют строители. Тогда она тащит меня в столовую и восхищается парнем с татуировками, говоря при это голосом Аттенборо[17], наблюдающим за спариванием тюленей. В прошлый раз, когда мы, сидя за сэндвичами и чаем, любовались на них, явился Фокс и спросил, долго мы тут будем торчать, гадая, какой бедняга не женат. На что Рози ответила: «Вообще-то, Фокс, мы спорим, не по мальчикам ли вон тот, похожий на Ника Ноулза». Рози – умная и дерзкая, и уверена в себе настолько, что все, кто её окружает, тоже начинают выше поднимать голову. Рози – она такая, какой хотелось бы стать мне. – Сними, чтобы вошли браслеты, – командует она, пока я щёлкаю её новым айфоном. – Я пытаюсь. – Постарайся уловить свет от топазового. – Господи, Рози, я просто официантка с айфоном. Я не Дэвид, мать его, Бейли. Спустя несколько снимков Рози переворачивается на живот и забирает у меня айфон. – Спасибо, – она улыбается мне и откручивает крышку смузи цвета сахарной ваты. Пляж в сезон летних дождей – холодный и сырой, но воздух теплый и пахнет жареными пончиками в сахаре и водорослями, а в небе не видно ни облачка. Именно в такие дни я люблю Шир-Сэнд. Блеск новизны этого города с его маленьким песчаным пляжем, викторианскими домами из оранжевого кирпича и ретро-пассажами так и не улетучился. Я поняла, что хочу здесь жить, как только сошла с поезда. Я приняла решение переехать, отучившись первый год в колледже, а Лукас и Аманда помогли мне перебраться в это местечко в двух городах от Рамсгита. – Новый старт, – сказала Аманда, расставляя нарциссы на окнах комнат. – Чудесно, милая. Ты будешь здесь счастлива, – и она оказалась права. Рози отхлёбывает смузи. – Поговори со мной, Блю. – О чём? Она легонько касается моей руки. – О том, почему у тебя всю неделю такое выражение лица. Как будто ты страдаешь запором. Даже не так – как будто у тебя в заднице застряла целая деревня. Я смеюсь, очищаю от песка бензиново-синюю ракушку мидии. – Вовсе у меня не такое лицо. – Такое. Оно у тебя всегда такое, когда ты думаешь о чём-то плохом. О чём на этот раз? О французе? «Нет», – хочу сказать я. Есть кое-что, почти выпихнувшее из моей головы мысли о Лукасе, чему я даже рада. Это поздравительные открытки. От отца. Я не могу не думать о них, и при каждой мысли мой желудок скручивается в бараний рог. Целую неделю я провела с комом в груди – комом нервозности, тоски, волнения. Да, я волнуюсь, потому что знаю: я стала ближе к тому дню, когда смогу посмотреть в лицо своему папе. Мужчине, от которого унаследовала половину генов. Рози стягивает очки, смотрит на меня карими кошачьими глазами. – Ну? – Нет, не о французе. – Хорошо, – говорит Рози. – Хочешь это обсудить? Я качаю головой, но она наблюдает за мной, молча улыбаясь, и эта тёплая, спокойная улыбка придаёт мне сил. – Помнишь, я говорила тебе о папе? О том, что я совсем ничего о нём не знаю? Рози кивает, крутит в руках бумажную этикетку от смузи. – Ага. Он тоже француз, да? Сексапильный музыкант? – Насчёт сексапильного ты сама придумала. – Все музыканты сексапильные. Даже некрасивые. Ладно, давай дальше. – Мама всегда говорила мне, что ничего о нём не знает. Лишь что он играл в группе на том же фестивале, куда приехала она, и что они провели вместе пару дней. Его зовут Питер, и он живёт в Бретани – вот и всё, что она мне говорила. И что он не знает о моём существовании. – Помню. А ты говорила, что никогда ей не верила. – Ага, – я придвигаю к себе свою коричневую кожаную сумку, всю в песке, и достаю из неё конверт. – Во вторник она прислала мне вот это. Рози стопкой вытаскивает карточки из розового конверта, разглядывает первую попавшуюся. Как и на остальных, на них нацарапан адрес дома, где я жила до восьми лет. По тонким уголкам видно, что с открыток сорвали марки. Мама собирала их для какой-то благотворительной программы, к которой она относилась так серьёзно, как никогда не относилась ко мне. Какое-то время Рози молчит и смотрит на меня не мигая. – Боже мой, – она сдвигает солнечные очки на макушку. – Это… это офигенно, Эм, – всё её лицо пылает, в глазах блестят слёзы. Она хватает меня за руку. – Он знает о тебе, Эмми. И ему не наплевать. Ему совсем не наплевать. Она вновь опускает очки на глаза, кончиками пальцев утирает слёзы. – Значит, твоя мама так их и хранила? Прямо над нашими головами пролетает стая чаек. Семья, сидящая рядом с нами, под навесом в голубую и розовую полоску, бросает в их сторону горсть чипсов. – Наверное, да, – говорю я. – Но если честно, не знаю, Рози. Не могу с ней связаться, – я молчу о том, что, скорее всего, и не смогу. Телефон Рози вибрирует, и она с силой стучит пальцем по экрану. – Это мой будильник, Эм. Пора снова на работу. Почему время летит так быстро? Пройдёмся? Мы с Рози бредём по пляжу, в руках коробки от роллов с курицей, в глаза светит солнце. Рози так часто с любопытством на меня посматривает, будто хочет вновь заговорить, но боится давить на меня слишком сильно. Дойдя до гостиницы, Рози садится на край каменной ограды, отряхивает песок с босых ступней. Я устраиваюсь рядом, смотрю на пляж. Дети прыгают по волнам у берега, родители ловят их, мажут солнцезащитный крем на крошечные ручки и личики, люди лежат не шевелясь, лицом вниз, подставив под солнце бледные ноги. – Да, открытки – это настоящая деревня, – Рози натягивает туфлю. – Та, которая застряла у тебя в заднице. Я киваю и говорю, что не такая уж это большая деревня. – Я так давно его искала. Но перестала пытаться после того случая. В школе, – слова застревают в горле. – После учителя. Моргана, – осторожно добавляет Рози. Она, Фокс и Моро – единственные, кто знает о Роберте Моргане и о том, что случилось вечером в день Летнего бала. Что он, ассистент преподавателя информационных технологий, пообещал мне помочь поискать информацию об отце на компьютерах в кабинете информатики. Что он, когда я стояла в очереди за диетической колой, а в зале играла песня «Sugababes», сказал мне, что он кое-что нашел. И я ему поверила. Я пошла с ним в пустой кабинет, когда мои одноклассники танцевали и веселились, когда он должен был помогать другим учителям разносить напитки и закуски и обеспечивать нашу безопасность. Я не рассказала даже Адаму, даже двум коллегам по фотостудии, с которыми сблизилась. Каждый раз, когда я хотела рассказать, мне становилось так странно, что это произошло со мной, и я замолкала. Говорить об этом – значило слишком сильно раскрыть свою душу, и я боялась, что они отпрянут от меня, отпрыгнут, отшатнутся. Понемногу я учусь говорить об этом вслух, но очень медленно. – Тут есть адрес, – говорит Рози, болтая пыльными ногами, – на обороте открыток. Ты там была? Надо туда ехать. Или по крайней мере погуглить. – Была. Это город, где я жила раньше. Рамсгит. Я только не пойму, что за дорога. – Твой папа жил во Франции.