– Да, – Эшли смеётся, – ты тут прячешься, Эммелина? – моё имя она произносит так, будто оно её забавляет. – Нет, – говорю я, качаю головой и пытаюсь пройти мимо них, но Эшли хватает меня за плечо. – Даже руки не помоешь? – она хохочет, смотрит на Джорджию, которая не сводит с меня глаз. Её ноздри раздуваются, щёки краснеют. – Грязная шлюха. – Пожалуйста, дайте мне пройти, – мой голос звучит сдавленно, и я изо всех сил стараюсь говорить нормально, но у меня не получается. Меня трясёт с головы до ног, будто мои вены стали льдом. – Ха, – говорит Эшли. – Пожалуйста, – я умоляюще смотрю на Джорджию. Мою лучшую подругу, которую я знала пять лет. С которой мы каждый вечер общались по телефону. С семьёй которой я ходила в походы, ставила спектакли, завтракала. – Пожалуйста, Джорджия. – Мой папа ушёл из-за тебя, – её голос дрожит. – Моя мама заболела из-за тебя. – Джорджия, я никогда не хотела… – Что? Никогда не хотела всех этих неприятностей? Это ты пытаешься сказать? – её ровные зубы стиснуты, ноздри раздуваются, и инстинкт многолетней дружбы подсказывает мне сжать её в объятиях и успокоить. Эшли скалится, обвивает рукой плечи Джорджии. – Лгунья паршивая. – Джорджия, я не… – Мне тебя жаль, – говорит она. – Неудивительно, что ты подставила моего папу. Твой даже не знает о тебе. И маме тоже на тебя насрать. Где она, Эм? Ну-ка, где? Эшли смеётся и фыркает, словно пытается сдержать смех, и у меня сжимается грудь. Если бы я только не пошла на этот чёртов бал. Если бы я только не просила его помочь мне найти папу. Если бы я только не писала это письмо…. – Всё это жалко, – глаза Джорджии блестят от слёз. – Ты жалкая. И теперь у тебя нет вообще никого. Джорджия поворачивается, распахивает дверь туалета и выходит. Эшли оглядывает меня с ног до головы. – Шлюха, – шипит она. Глава девятнадцатая Просыпаюсь от телефонного звонка. Звонит Лукас по фейстайму, и пиликанье, как тактичный будильник, деликатно выводит меня из сна. Мне нужна всего секунда, чтобы вспомнить. Всего один взгляд на мои сандалии у кровати, на сумку возле них, на вывалившееся из неё содержимое, и в моей голове отчётливо всплывает картинка, как я вчера доплелась до дома и рухнула в кровать. Марв. Мой отец. Элиот. Господи. Элиот. Бедный Элиот. Я была не в силах говорить, и он не настаивал, не давил на меня. Просто вёл и вёл машину. Я смотрела в окно, и когда он свернул к Фишерс-Уэй, я хрипло пробормотала: «Я не могу домой. Пожалуйста, можно я ещё тут побуду?». Он кивнул и ответил: «Ну хорошо, тогда давай кататься». Я не знаю, куда мы ехали, но он вёл и вёл машину целую вечность, стёкла были опущены, в них лился горячий августовский воздух. По радио играл Дэвид Боуи, Элиот негромко барабанил по рулю ему в такт. Мне было физически плохо. Я снова и снова прокручивала в голове его имя. Его образ. Марв. Не Питер. Не французский барабанщик. Шотландец Марв. Спустя какое-то время Элиот остановил машину, колёса скрипнули по гравию. Я не знаю, куда мы приехали, но нас окружал густой сосновый лес, в тени которого была автостоянка. Среди деревьев стоял терминал. Элиот заглушил мотор. – Тут всегда тихо, – сказал он. – Мне нужно позвонить, я выйду, хорошо? Я сидела в машине, моё сердце колотилось, живот крутило. Я слышала, как Элиот неподалёку от машины говорит по телефону, но слов разобрать не могла. Он потирал затылок, щурился, глядя в темнеющее небо. Уверена, это была Ана. Когда он вернулся в машину, я впервые с тех пор, как мы уехали, посмотрела ему в глаза. Мы оба молчали. Элиот подбирал слова, а я просто боялась произнести что угодно вслух. – Мне так жаль, Эмми, – наконец пробормотал он. – Мне очень жаль. – Всё нормально, – только и могла выдавить я. Элиот вновь взял мою руку в свою, и я была благодарна, что он здесь, со мной. Потому что в моей душе было так пусто. Дело было не в том, что моим отцом оказался Марв. Дело было в том, что я искала Питера. Искала в интернете со школьных компьютеров, писала в соцсетях сообщения незнакомцам, всевозможным Питерам из Бретани, смотрела на Ask.com, на сайтах фестивалей, где мама могла встретить папу. Кто тогда этот Питер? Выдумка? Лишь бы я не узнала, что мой папа живёт за углом? Её фантазия или история, придуманная специально для меня? Ложь, которая привела к тому, что Роберт Морган, отец Джорджии, день за днём сидел рядом со мной, за соседним компьютером. Помогал мне. Мой отец Питер – вот из-за кого я в тот вечер пошла в кабинет информатики. Роберт Морган что-то находил: контакты, общих знакомых, гитариста джаз-группы, игравшей на фестивале, куда ездила мама. Но мы искали несуществующего человека. Если бы я знала, что мой отец – Марв… того, что случилось, никогда не случилось бы. Я сжимаю в руке телефон, вижу имя Лукаса поверх надписей «Принять» и «Отклонить». Отвечаю. Счастливое, красивое лицо Лукаса появляется на экране, и я с трудом сдерживаю слёзы. Мы почти не говорили с той ночи в баре. Сейчас он в машине, на нём майка, волосы мокрые. Был в тренажёрном зале. – Блин, я тебя разбудил? Я натягиваю улыбку. – Всё хорошо. Мне всё равно надо было вставать. – Ужас, я говорю, как мой папаша, но я уже давно на ногах. Был в спортзале, потом завтракал. – И чем же ты завтракал? – я зеваю. – Давай, расскажи, чтобы я позавидовала. – Уж завидовать тут точно нечему, – Лукас смеётся. – Тост с авокадо. Яйца. Хлопья со вкусом чили. Чёрный хлеб. – Уфф, – я потираю лицо. – Что с тобой, Лукас Моро? – Ох, если бы в МакМаффинах с сосисками был протеин, я бы только их и ел, – вздыхает Лукас. Поправляет волосы, слегка надувает губы, как он всегда делает, глядя в зеркало, и говорит: – Ну вот, сегодня опять идём искать костюмы, на этот раз папе и Элу. И мама с нами. Если, конечно, Эл приедет. Мы его ждали вчера вечером, но он в последний момент сообщил, что не может. И кстати, где вы были? Телефонный звонок в лесу. Значит, он отменил встречу с Лукасом из-за меня. Из-за меня, потому что я рыдала всю дорогу домой. Из-за меня, потому что я попросила его разрешить мне ещё посидеть в машине. Из-за меня, потому что он проводил меня до моей комнаты и спросил, нужно ли побыть со мной. Это было мило, и я даже хотела согласиться. Высокий, красивый Элиот с добрыми карими глазами. Но эта мысль была невыносима. Я могла бы никогда не оказаться в том кабинете. Никогда не стать «девчонкой, которая….» Которая сама виновата, утверждали многие, что на неё навалились всем телом, разорвали на ней платье, когда она пыталась вырваться. А потом мне вспомнился девятнадцатый день рождения. И мне просто захотелось остаться одной. Чтобы рядом не было никого, даже Элиота. Потому что он был таким же, как все остальные, и слова, сказанные на той давней вечеринке, это доказали. Он был одним из тех, кто меня морально уничтожил, пусть даже сам того не желая. – Эй, – спрашивает Лукас, – всё в порядке, Эм? – Всё нормально. Я просто устала. Лукас всё понимает. Он всегда всё понимает, когда я не хочу отвечать на его вопросы. – Послушай, – он сглатывает, – мне правда очень жаль, что так получилось в этом баре. Том тебе писал… Том. Он думает, дело в Томе. Он думает, дело в баре. Если бы он только был прав… – И звонил, – говорю я. – И несколько раз извинился. Всё хорошо. Надеюсь, этот опыт его чему-то научит. Лукас кивает. – Мари сказала, ты прислала ей шикарные фото осветительных приборов для банкетного зала. – Да, наткнулась, когда гуглила мальчишники и вот это всё… Лукас улыбается, опускает глаза. – Спасибо тебе, Эмми. Ты так нам помогаешь. Ты – я не знаю, блин, ты просто мечта! Без тебя бы я не справился. У меня от всего этого включился синдром самозванца[20], но ты… Ты меня так поддерживаешь. Я знаю, что могу на тебя положиться. Всегда. – Кто-то же должен тебя поддерживать, – говорю я, понимая, что вру, потому что я уж точно ненадежная. Тем более сегодня. Тем более после вчерашнего. Я вспоминаю лицо Луизы, когда мы с Элиотом вернулись домой. Она вопросительно посмотрела на него, как бы желая понять, не он ли причина моих слёз, но ничего не сказала. Она просто смотрела, как мы поднимаемся по лестнице, как Элиот машет ей рукой. Всю ночь под одеялом меня трясло. Меня часто трясло, когда я была подростком, а мама уезжала чёрт знает куда, и теперь меня вновь накрыло это чувство абсолютного одиночества. Я даже не стала слушать музыку, как обычно перед сном, потому что оно напомнило бы мне рок-баллады, которые присылал мне Лукас. «Потому что твой папа, может быть, играл в Kiss». Лукас болтает о работе, о том, как какой-то тип, который никогда с ним не разговаривал, теперь набивается ему в друзья, когда узнал, где будет проходить девчишник, и о родителях Мари, которые, кажется, гадят банковскими чеками. – Люк, – перебиваю я. Он умолкает, приподнимает брови. – Да? Я смотрю на него, и слова застревают в горле. Почему я не могу ему рассказать? Почему не могу положиться на него, как обычно? – Я… вчера вечером… Он внезапно отворачивается к окну, и я слышу стук костяшек пальцев по стеклу. Его лицо расплывается в улыбке. – Привееет! – он смеётся, потом вновь поворачивается к экрану. – Прости, только что приехала Мари. Так о чём ты говорила? Я встряхиваю головой. – Так, ни о чём. Мне пора идти, Люк. Надо собираться на работу. Принять душ и… – У тебя точно всё хорошо? – Просто устала. Целыми днями работаю. Нескончаемые смены. – Ну не перетруждайся там, хорошо? Возьми выходной. Они там вкрай обнаглели, в этой твоей гостинице. Я сглатываю и хочу сказать: «Обычные люди не могут себе такое позволить, Лукас», – но он продолжает: – Вот почему я советую тебе отправить папе резюме. Найдём тебе нормальную работу. С девяти до пяти. И выходные свободны. – Посмотрим, – говорю я. – Пообещай мне, что всё будет нормально. – Всё и так нормально, – Эти слова, как ни странно, придают мне сил, потому что на секунду мне удаётся поверить, что так и есть. Спустя некоторое время Лукас кладёт трубку, и я остаюсь одна в тишине моей жаркой спальни. Элиот: Привет, закрытая книга. Как ты там? Надеюсь, получше? Эти две недели я во Франции. Сестра Аны выходит замуж, и нужно доделать сцену для мамы и Жана. Надеюсь, увидимся. Обнимаю, Эл.