Теперь он смотрит на меня игривым взглядом. Двое мужчин рядом с ним увлечены разговором, жестикулируют, кивают. Он подносит руку к уху, шепчет мне: «Телефон». Элиот: Ну что, Эмми? Закрытая книга? Цветочек? Элиот: Потанцуешь со мной? Я смотрю на него. Он широко улыбается. Я качаю головой. Эмми: Я не танцую. Эмми: Я не танцевала почти пятнадцать лет. Элиот: Время заменить паршивые воспоминания чем-то получше. Я смотрю на него, наши глаза встречаются. Он знает – в последний раз я танцевала на Летнем балу. Мне нравилось танцевать. Нравилось, как мы с Джорджией кружились под музыку, и песни, и свет, окрашивавший её голубое платье розовым. В ту ночь я чувствовала себя такой юной и свободной. Очередной год школы был позади, и совсем скоро нас ожидал новый мир. Колледж. А может быть, даже университет. И огромная, необъятная жизнь. Я помню надежду, горевшую в моей груди. Помню волнение. Роберт Морган нашёл Питера. Музыканта, который мог оказаться моим отцом. Жизнь обещала наладиться – я верила, что больше не буду одинока. А потом, несколько минут спустя, надежда и радостное волнение навсегда меня покинули. Я стала ещё более одинокой. Эмми: К тому же я не умею танцевать. Эмми: Вообще. Элиот: Никто не умеет. Элиот: Кроме Ника Картера из группы «Бэк Стрит Бойз», но его тут нет. Я смотрю на него и вновь качаю головой, но он уже поднимается, что-то говорит мужчинам, кладёт на стол салфетку и идёт ко мне. – Это медленный танец, – шепчет он мне на ухо. – Тебе вообще ничего не нужно делать. Просто стой и дыши. Мы вместе идём на танцпол, протискиваемся сквозь толпу танцующих пар. Элиот крепко сжимает мою руку. Лукас и Мари, жених и невеста, на противоположных концах танцпола, увлечены разговорами с незнакомыми мне людьми. Я стою напротив Элиота и смотрю на серебряно-голубые вспышки диско-огней. И вспоминаю, как Фредди, парень, с которым собиралась танцевать Джорджия, опоздал, явившись на два часа позже в компании своих растрёпанных, обильно политых гелем для волос друзей, и не уделил ей ни малейшего внимания. И когда начался медленный танец, я взяла её за руку и сказала: «Я с тобой потанцую». А она рассмеялась и с наигранным пафосом ответила: «Буду польщена, Эммелина Блю!» И мы танцевали посреди зала, обвив друг друга руками и кружа по очереди, и улыбаясь, и смеясь, и сияя. Мы с Джорджией были лучшими подругами. Почти сёстрами. Через несколько минут он всё разрушил. Всю магию танцев, и дискотек, и даже платьев. Мои руки чуть дрожат, когда я обнимаю Элиота за шею. Музыка. Огни. Люди, кружащие возле нас. Всё как тогда. – Всё хорошо? – спрашивает Элиот. – Нормально. – Отлично. Тогда держись и надейся на лучшее. – Танцевать всегда так просто, да? – Конечно, – Элиот наклоняется ко мне, его дыхание щекочет мою шею. – И всё остальное тоже просто, Эмми Блю. Чем дольше мы танцуем, тем расслабленнее я становлюсь. Песня сменяется новой, и ещё одной, и моя голова лежит у него на груди. Мне нравится, как он пахнет. Глубоким, древесным ароматом лосьона после бритья и свежевыстиранной рубашкой. Я слышу, как он тихо подпевает, и вспоминаю, что он умеет петь. Вспоминаю, как он на гитаре подыгрывал «Битлз», пытаясь попадать в аккорды, и я проходила мимо и прислушивалась. Он умел выдержать ноту. И даже больше, чем просто выдержать ноту. Песня вновь сменяется, и я смотрю на него. Кульбит. Кульбит. Неужели Рози права? Да. Мне кажется, да. – Доброе утро, – шутит он, и я распрямляюсь. Новая песня энергичнее, пары, танцевавшие медленный танец, идут к бару. – Смотри-ка, три танца подряд, и ты выжила. – Я знаю, – говорю я. – Спасибо. Элиот почёсывает нос. – Спасибо? За что? – За то, что пригласил меня на танец. Перекрыл паршивые воспоминания чем-то получше. Красивое лицо Элиота в неясном фиолетовом свете становится мягче. – Обращайся, – говорит он. И я не знаю, что происходит и кто к кому тянется, но Элиот берёт моё лицо в ладони, и наши губы медленно сливаются. Всего на секунду, долгую, нежную секунду. Оторвавшись друг от друга, мы стоим, не шевелясь, и дыхание щекочет моё горло. И я хихикаю. От этого глупого хихиканья мои щёки краснеют, и я прячу голову у него на груди. – Я наконец поцеловал Эмми Блю, – Элиот смеётся мне в ухо. – Мой внутренний девятнадцатилетний мальчик сейчас вне себя от счастья. Глава тридцатая Открывая дверь пристройки, я думаю, что Лукас немало удивится, увидев меня окончательно проснувшейся, одетой, накрашенной и с почти пустой кружкой кофе в руке. Так и есть. – Кто ты такая и что ты сделала с Эмми-Ленивой-Задницей? – восклицает Лукас. Его светлые волосы спутались в настоящее воронье гнездо. На нём только серые спортивные шорты и солнечные очки. Он сильно загорел. И достаточно почуять его дыхание, чтобы захмелеть. – Господи, надо завязывать. – И тебе доброе утро, – говорю я, когда он со стоном плюхается лицом вниз на мягкий серый диван. – Хорошо провёл ночь, судя по солнечным очкам в разгар зимы? Ответом мне становится лишь новый стон в подушку. Я закрываю дверь. – Это означает «да» или «я опять наблевал в портфель отца, и мне нужно помочь высушить феном чековые книжки»? – Кто знает? – бормочет Лукас, поворачивая голову. Очки вот-вот свалятся. Я сажусь на корточки у дивана. – Кофе? Он кивает. – Господи, ты воняешь, Люк. – Да ну? – Воняешь виски, и чесноком, и… спальней. – Ого, – мурлычет он сонно. – Звучит довольно мило. – Ощущается совсем не так. – Странно. Ну, может, это потому что источник прямо у тебя под носом. Что случилось? В десять ты уже лежала в кровати со своей книжкой о том, как стать лучшим другом, и хипповым чаем Луизы? – Нет. Но если хочешь, я могу заварить её хиппового чая тебе. – Кофе, – твёрдо отвечает он. – Суровый, брутальный кофе. И больше ничего. Всю дорогу домой я думала, видел ли кто-нибудь наш с Элиотом поцелуй. Это было очень быстро, в темноте, и когда я оторвалась от него и моя голова кружилась, как у старшеклассницы, я видела лишь море танцующих тел и болтающих ртов. Больше мы не танцевали и вообще после поцелуя не виделись – Аманда потащила Элиота пообщаться с дядюшкой, который сто лет его не видел, а я осталась в компании парализованной Люсиль, в конце концов вырубившейся у моих ног на коврике. – Что вы тут делаете? – спросил Жан, посмотрев на меня так, будто это я валяюсь на его пути. – Слежу, чтобы она не подавилась собственной блевотиной, что же ещё, – ответила я. Жан неодобрительно пощёлкал языком. – Смотри, чтобы её не вырвало на ковёр. Счёт за уборку нам не нужен, – и с этими разумными словами он ушёл прочь. Остаток вечера я искала глазами Элиота, но не могла дольше секунды задержать на нём взгляд, видя, как он, сжимая в сильной руке бокал с напитком, болтает и улыбается этими прекрасными губами. Поцеловавшими меня губами. Этот поцелуй! О, этот поцелуй! Каждый раз, когда я думаю о нём, бабочки в моём животе порхают так, что меня тошнит. Его тёплые губы, колючая щетина, палец, гладивший мою щёку, нежное, медленное прикосновение языка… – Эм! – Мм? – Я спрашиваю, что там с Люсиль? Я иду к кухонной стойке, беру большую кружку. – Да то же самое, что и с тобой. Нажралась в хлам. Насвинячилась. Лукас хрипло смеётся, прижавшись животом к дивану, а щекой – к подушке. – Она вообще не пьёт, – сдавленно бормочет он. – Оно и видно, – я завариваю кофе, протягиваю ему дымящуюся кружку. – На. Держи. Пей.