– Я никогда не совращала учителя, – ухмыляясь, произнесли её губы. – Не совращала и не ломала ему жизнь. Эти слова отдаются во мне той же болью, как в тот вечер, когда я надела новое платье, на которое накопила с таким трудом, когда я была взволнована предстоящей учёбой, но теперь отдыхала в кругу людей, видевших во мне меня. Эмми Блю. Одну из них. – Эмми, – Лукас тянется к моим рукам, сжимает их, его серые глаза отчаянно умоляют. – Ты для меня всё. Пожалуйста, не разрушай все, что есть между нами, – он касается моей щеки, его лицо – в нескольких дюймах от моего. – Я и ты. Ты и я. Это всё, что для меня важно. Я смотрю на него, ошарашенная тем, как долго ждала этой секунды. Наши глаза встречаются, его прекрасные губы совсем близко от моих, сильная рука гладит моё лицо, как самое бесценное сокровище в мире. Он наклоняется ко мне. Я замираю, чувствуя его дыхание у самых губ. И он целует меня. Лукас прижимается тёплыми губами к моим. Я тянусь к нему, обнимаю его шею, и лишь когда он отрывается от моих губ, резко дёргаюсь вперёд, высвобождаясь из его рук. – О Господи. Мы смотрим друг на друга. – Что ты… что мы делаем? Он в таком же изумлении, как и я. – Я… я не знаю. – Ты женишься, Лукас. На Мари. На прекрасной, доброй Мари. Я не хочу этого. Не хочу. Он ничего не говорит. Он просто смотрит на меня. Не говорит, что совершил ошибку и что на месте Мари должна быть я. И когда я бормочу, что мне нужно домой, он лишь кивает, и я вижу, как дёргается его кадык. – Хорошо. Хорошо, Эмми. На обратном пути по лестнице мы оба молчим. Пока он не спрашивает: – Что это за машина? Не узнаю, – он указывает на пустую белую «Корсу», припаркованную у подъездной дорожки. Я молчу. – Соседская, что ли? Она здесь была, когда мы приехали? Я молчу. В четыре часа я уже плыву на пароходе по океану, которым мы с Лукасом только что любовались. Я смотрю, как Франция исчезает за горизонтом. Глава тридцать пятая Эмми: Я знаю, что это был не ты. Я жалею, что ты не сказал мне раньше. Элиот: И что хорошего это бы дало? Я тащу поднос с пустыми тарелками, когда Рози, запыхавшись, врывается в кухню. Её щёки горят, глаза широко распахнуты. – Эмми! Я замираю, прижав поднос к груди. – Что? Что не так? – Тебе нужно подойти к стойке регистрации, – говорит она. – Прямо сейчас. – Зачем? – Сейчас же. Немедленно. Я смотрю через плечо на оживлённую, гудящую кухню, на поваров, кричащих друг на друга под аккомпанемент шипящих сковородок, на распахнутые духовки, на персонал, снующий туда-сюда. – Рози, я очень занята… – Эмми, я серьёзно. Бросай всё и иди туда. Быстро, – Рози поворачивается и выходит, и я бреду к стойке регистрации, совершенно не представляя, кого ожидаю увидеть. На секунду мне почему-то кажется, что это мама. Потом – Лукас, может быть, пожелавший играть по-крупному, раз я не отвечаю на звонки. И, конечно, Элиот, о котором я не могу перестать думать. Но у стойки, не считая Рози, всего один человек. Женщина. Невысокая, с коротко подстриженными светлыми волосами, в чёрном меховом пальто, с кожаной сумкой на плече. Она так растерянно обводит глазами зал, словно никогда раньше не была в гостинице. Я её не узнаю. Я надеюсь, что её лицо всплывёт в моей памяти – может быть, это возмущённая гостья, въехавшая только сегодня утром, но я её не узнаю. Я впервые её вижу. – Простите, – Рози наклоняется к ней, – вот Эмми. Женщина поворачивается ко мне. Рози возвращается за свой рабочий стол и быстро начинает печатать. – Да? – спрашиваю я. – Боже, – женщина смеётся, – вы Эмми. – Да, это я. – Ну конечно, это вы, – она снова смеётся, и её смех – нервный. – Тут… не ошибёшься. Я смотрю на Рози, но она уставилась в экран, явно чтобы не столкнуться с моим взглядом, и колотит по клавиатуре. – Простите, я… вы кто? Она делает шаг вперёд, и я вижу, что её зелёные глаза слезятся, а руки трясутся. Правую она протягивает мне. Я её пожимаю. – Я Кэрол, – говорит она, и её голос дрожит. – Жена Марва. Вашего… твоего папы. – Он рассказал мне на прошлой неделе, – говорит Кэрол, когда мы садимся на маленький диванчик в тихом углу. – Это стало для меня шоком. Это и сейчас шок. И, конечно, моя первая реакция была негативной. К моему стыду. Я качаю головой. – Я понимаю. – Но я подумала о тебе, о нашей Кэди, и мне кажется, нельзя наказывать тебя за то, в чём ты не виновата, – Кэрол сглатывает, мнёт в руке платок. – И на следующий день я сообщила Кэди, и она… – Кэрол смеётся, глядя в потолок, то поднимая, то опуская плечи, – и она обрадовалась так, словно сорвала джекпот. – Серьёзно? – Она всю жизнь мечтала о брате или сестре, – Кэрол смотрит на меня. – Но это было невозможно. Сводная сестра – ведь тоже чудесно, правда? Я киваю. Тепло разливается по моему телу, как алкоголь. – Да… наверное. – Так что я сказала Марву, чтобы он тебе позвонил. Пригласил тебя к нам. Чтобы мы могли начать общаться как одна семья, и если мы встретимся, то… – она умолкает, качает головой, прикрывает рукой рот. – Господи, ты так похожа на Кэди. Скоро сама убедишься, – она смеётся. – Она точно так же поднимает брови. Один в один. Я улыбаюсь сквозь слёзы, в горле стоит ком. – Мне приятно это слышать, – с трудом говорю я. У Кэрол приятное лицо, которое светится дружелюбием. Как у нашей улыбчивой буфетчицы, с которой мне иногда случается поболтать в перерыве на ланч. – Ты заблокировала его номер? – спрашивает Кэрол. Я опускаю глаза. – Да. Надеяться, проверять сообщения… я больше не могла. Я ждала его всю свою жизнь, и снова ждать, теперь, когда он уже так близко… это было просто невыносимо. Кэрол кивает, и её золотые серёжки в форме капель покачиваются. – Конечно, – говорит она. – Но поэтому я сюда и пришла. Он дома. Не знаю, захочешь ли ты его видеть… – Да. Кэрол улыбается. У неё щель между передними зубами, как у Бриджит Бардо. – Я хотела спросить, есть ли у тебя планы на Пасху. В Великую пятницу мы идём в гости к друзьям, а в пасхальное воскресенье я хочу устроить обед. Для своих. Только мы. Кэди, ты, я и твой папа. И неожиданно, неконтролируемо я разражаюсь слезами. Киваю, не в силах говорить. Я будто попала в чужую жизнь. Обед. Пасхальный обед с моей семьёй.