– Вы ходили в пиццерию, – удивился он и в ответ на эти слова: – Какая в пиццерии может быть прелюдия? – Когда тебе кто-то нравится, Фокс – я имею в виду по-настоящему нравится, – объяснила Рози, – прелюдией может стать всё. То, как он облизывает губы, как пьёт, как улыбается поверх бокала, как касается твоих пальцев своими. Господи, это такое сильное чувство, что оно убивает. И я поняла, что она имела в виду. Только сейчас я наконец-то это поняла. Я ощущала электрический разряд каждый раз, когда его рука гладила мою спину, сжимала мою ладонь, каждый раз, когда он тайком мне улыбался. Но Элиот, который теперь стоит по ту сторону двери номера, бледен. Его глаза сужены, плечи напряжены. – Элиот, – удивляюсь я, – сколько времени? – Я обвожу глазами свою заляпанную косметикой пижаму. – Господи, почему ты так смотришь? Я теперь настоящий Осборн? Он не двигается, и мне становится страшно. – Что такое? Ну что, что случилось? Он разжимает губы и смотрит на меня. – Эмми, можно войти? – Да, – говорю я. – Конечно. Ты в порядке? Он входит в тёмный холл моей комнаты и останавливается. Я тихо закрываю за ним дверь. – Ты была в том доме? – В доме? В каком доме? – В том, который строила фирма моего брата. Я хочу что-то ответить, но не в силах, потому что он уточняет: – Для Аны. – Да, – я сглатываю. – Но я не знала, что это её дом. Люк отвёл меня туда, чтобы показать свой последний проект, и… Лицо Элиота как каменная маска. Я ничего не могу по нему сказать. – Прости, – оправдываюсь я. – Я понятия не имела. Я ни за что не стала бы шататься по чужим домам, – я нервно смеюсь. Элиот даже не улыбается. – Значит, ты была в том доме. – Да, я уже сказала. Пару недель назад, когда Рози устроила эту свою блогференцию, – я начинаю паниковать, ещё не понимая почему. Лицо Элиота, жилка, пульсирующая у него на шее, его напряжённая челюсть – всё говорит мне о том, что он злится. Мои внутренности скручиваются в бараний рог. – Лукас привёл меня туда, чтобы показать дом, вот и всё. И… – Что-то было? – Что? – моё сердце колотится в горле, и я не могу дышать. Жар приливает к шее, к лицу, ко всему телу. – Что-то было? – повторяет он. – Между вами? Я смотрю на него. Слова не подчиняются, льются сами собой, и это совсем не те слова. – Элиот, может быть, ты войдёшь, сядешь, т-ты… ты просто стоишь у двери… – Несложный вопрос, Эмми. Ана сказала мне, что видела, как вы с Лукасом целовались на балконе. Это правда? Сердце трепещет, как бабочка, запертая в груди. – Элиот… Он напряжённо смотрит на меня, его тёмные глаза умоляют ответить «нет». И вместе с тем умоляют ответить правду. После стольких лет мы оба не выдержим ещё одной лжи. – Это был только один поцелуй, – шепчу я почти неслышно. – Мы говорили о тебе, и о том вечере, и оба были расстроены, и он… он меня поцеловал, и я забыла, всего на секунду, что я делаю и где нахожусь, но это было не то, чего мы хотели, вообще не то. Элиот, прошу тебя… Он закрывает глаза, откидывает голову. Его грудь поднимается и опадает. Он не двигается. – Элиот, честное слово, это ничего не значит. Он сжимает дверную ручку, кусает губу, качает головой. – Подожди, я сложу паззл. Ты не пошла на блогференцию Рози, не провела со мной вечер, чтобы… пойти с ним в дом моей бывшей, где вас никто не найдёт? – Нет же! – восклицаю я. – Ничего не было. Вообще ничего. Мы оба были в ужасе, потому что сделали такую глупость, и я поехала домой, и… – Ана вас видела. Она привезла туда родителей, припарковала машину и увидела вас на балконе. Она говорит, что вы были так увлечены друг другом. Возможно, только что вышли из спальни. – Нет, – я качаю головой. – Нет, это неправда. Это длилось только одну секунду, и если бы она говорила правду, она сказала бы, как сильно мы поссорились, какой злой и какой несчастной я была… – Но ты была там. С ним. И вы целовались. Я молчу, потому что так всё и было. И я не знаю, что ещё сказать. Я говорю правду. И, может быть, стоило рассказать её раньше, но что бы это дало? Мы даже целовались-то не всерьёз. Это ничего не значит. Ничего. – Я хотел отказаться ехать в Канаду с Марком. Работать со своим другом. Я смотрю на него. Он распахивает дверь. – Элиот, пожалуйста, не уходи. – Мне нужно время, – говорит он. – Всё это… Люк, свадьба, ты, я… мне нужно время. И тебе тоже. И с этими словами он уходит прочь. Глава тридцать восьмая – Стив Феллоуз, – говорит мужчина, стоящий на пороге, и протягивает мне пухлую влажную ладонь. – Мы с вами говорили по телефону. По поводу мисс Луизы Датч. Стив Феллоуз сидит напротив меня на двухместном диванчике, а я сижу в кресле Луизы и вожу пальцами по ткани подлокотника, которую Луиза вышила цветами, когда её зрение ещё было хорошим. Адвокат возится с толстым конвертом, и я наклоняю голову, чтобы прижать нос к руке. Я все еще чувствую ее запах. Пачули. Всё пахло пачули: ее подушки, её ванна и её кожа, и я так и не поняла, был ли это чистый запах или духи, которые она, может быть, тоже сделала сама. Она жгла в зимнем саду арома-палочки с тем же запахом. Господи, сейчас я скучаю по ней ещё сильнее. Я скучаю по прикосновениям её прохладной руки, по её гримасам, закатыванию глаз, ворчанием, что я слишком много думаю, что слишком размякла. Она бы знала, что мне сказать. Она всегда знала, что сказать, чтобы всё стало не таким безнадежным. – Вы мисс Эммелина Блю. Я киваю. – Да, это я. – Вы снимали комнату в доме мисс Датч. – Верно. – Мы с мисс Датч встретились несколько недель назад, когда она поняла, что ей осталось совсем немного. – Она поняла… то есть она уже знала? Он поправляет воротник на толстой шее, красной от, судя по всему, сыпи после бритья. – Боюсь, она всегда знала, – помолчав, он добавляет: – Мы прислали цветы. Мой партнер и я. В утро похорон у дома появились три букета. Один от городских мясников. Другой – от сотрудников садового питомника. И ещё один: фиолетовые гладиолусы и белые маргаритки. – «От Стива и Джуда»? – спрашиваю я, и он кивает и улыбается в ответ. – Прекрасные цветы. Спасибо. Элиот – мой друг – отнёс их в лес, где она покоится. Произнося его имя, я чувствую, как от тоски сжимается мой живот. Я так по нему скучаю, что мне кажется, я сейчас заплачу. Горячими, не приносящими облегчения слезами. Они льются каждый день, и я так надеюсь, что когда-нибудь это закончится, но, видимо, это никогда не закончится. Прошёл уже месяц после свадьбы, и ничего не изменилось. Мне теперь всегда паршиво. Я совсем потеряна, совсем одна. Лукас и Мари отбыли в двухнедельное свадебное путешествие, а от Элиота никаких вестей. Он за три тысячи миль отсюда. В Канаде. Я сразу это почувствовала и окончательно удостоверилась, когда Лукас позвонил мне из номера для новобрачных в Гваделупе. – Мари купила тебе авокадо с резьбой ручной работы, – он рассмеялся, и я тоже улыбнулась, но он, всё равно заподозрив неладное, глубоко вздохнул и спросил: – Что-то случилось? И, хотя я очень старалась, хотя пообещала себе, что изо всех сил постараюсь держать их в неведении, я всё равно расплакалась, лёжа в своей постели, закутавшись в одеяло и опустив шторы, в разгар дня. – Мы с ним поговорили, и он вроде как меня выслушал, но ничего не сказал, – Лукас вздохнул. – Я подумал, может быть, ему нужно время прийти в себя, и тогда он напишет. Или позвонит. Мне так жаль, Эм. – Он всё это время не выходил на связь, – пробормотала я сквозь слёзы. – Он точно добрался до Марка. – Да, он звонил маме, – сказал Лукас. – И тебе тоже позвонит, Эм. Я знаю Эла и знаю, что он позвонит. Ему просто нужно собраться с мыслями. Утром после свадьбы Элиот нашёл Лукаса у шведского стола. Элиот был очень бледен, велел Лукасу выйти на улицу, чтобы поговорить. Они поговорили. Но Элиот сказал, что ему нужно время, а несколько дней спустя ни о чём не подозревавшая Аманда сообщила Лукасу, что Элиот уехал в Канаду. – Наверное, решил уйти в работу, отдохнуть от Аны, – предположила она. – Для психотерапевта она очень неприятно себя ведёт. Папа говорит, она и мертвеца замучает до смерти. Все эти мысли невыносимы. Канада. Я чувствую, как во мне поднимается паника при мысли, что он за столько миль, за несколько океанов от меня. Может быть, именно поэтому он не заходит ни в «Ватсапп», ни в «Инстаграм». Я вспоминаю его слова о доме Марка. О том, как после развода он отменил все незаконченные дела и сел в самолёт.