О, бедная душа, под силу ли нести такую кладь, такой экзамен выдержать – экстерном? И встретив Розенкранца с Гильденстерном, им предложить – на дудочке сыграть… Он сам игрок! Пусть в правилах игры двуличны все – и он в обличьях волен! Они больны, ну что ж, он тоже болен, безумен даже – только до поры… И бродит принц. И бредит на ходу. И узнает на всем черты порока! Живой цветок – среди чертополоха! …А в 1602 году — на Бред-стрит в старом Лондоне — был пир в таверне, именуемой «Сирена»… Вздымались чаши. Пелась кантилена… На том пиру – присутствовал Шекспир. Был постный день, но жареный кабан до косточек был съеден и обсосан. Вино лилось рекой. И под вопросом — была мораль… И был хозяин пьян. И расстегнув высокий воротник — со школы нам известный по портрету, — Шекспир внимал какому-то поэту, вещавшему про творческий родник. «Молчите все! – кричал он. — Ваша честь! Я написал для пьесы продолженье про тягость Фортинбрасова правленья! Дозвольте мне немедленно прочесть!..» Он был настойчив. Он напротив сел. И быть бы скуке, коль не подоспел бы актер театра «Глобус» Ричард Бербедж, сказавший так: «Пойдите к черту, сэр!» Потом усами дернул, словно кот, и усмехнулся: «Что милей молчанья?» Потом сказал: «А все же не случайно — о пьесе разговоры целый год! Мне самому, едва лишь выхожу на сцену в третьем акте с монологом все чудится, что я общаюсь – с Богом и в зале все светильники гашу… И вижу наяву весь этот ад, и чувствую, как трогает картина — и шпагоносца, и простолюдина! И главное, как все они молчат!.. Мы – временны. Мы – гости на земле. Актерствуем – и в жизни, и на сцене, но роли наши краткие бесценны учить Добру… Так показалось мне…»