и усы вздымал предо мною, и почтения был достоин, нож мой шкерочный сжав клешнею! С той поры он живым остался только кадром на фотопленке… С остальным я пять дней старался — делал чучело на картонке! Шиком было – из странствий шалых в порт родимый прийти с омаром! В Ленинграде во всех пивбарах красовались они недаром… И когда я с ним шел по трапу и потом с ним катил в трамвае — мир снимал предо мною шляпу, явной зависти не скрывая! О, романтика, труд рыбачий! Обретения и утраты… Года три он висел, маячил украшеньем родимой хаты. Ни волны ему, ни отлива. Ни охоты ему, ни жажды. Кот глядел на него лениво, и на клочья разгрыз однажды… 1976 Визит М. Гутману Старушке – восемьдесят три. Она сама открыла двери. Заехал внучек и – смотри! — еще бог весть кто, при портфелях… Внук объяснял: – Проездом я, — а мы, безвестные поэты, вкушали сдобный дух жилья, в снежочек тихвинский одеты… Уже не помню, как там что, но помню – бабка пела песни, закуску выставив на стол и даже выпив с нами вместе… А песни были – просто ах! — о лебедицах с тонким станом, о тех валдайских молодцах, что завтра рекрутами станут… Певунья кашляла в платок, Допев куплет, – и снова песню! А голосок – высок, высок и так по краешку надтреснут… И был печален наш уход от этой старости беспечной, где если кто и подпоет — так только лишь сверчок запечный… 1976