– Где манифест? – На полке в кабинете. – Ах, господа, сенаторы – не дети. – Ах, господа, как славно мы умрем! И чей-то вздох. В сомненьях есть резон. Все выяснится утром у Сената, но мысль о пораженье жутковата… А мрак над Мойкой снегом занесен. – Ты как, Мишель? – А я как все, Жанно! – Считаешь, что получится? – Не знаю… Ночь за окном глухая, ледяная. И в ней лицо стеклом отражено. А за спиной: – Страшитесь вы, да-да! То мало войск, то мало офицеров, но я ручаюсь за лейб-гренадеров, не погубите же их, господа! И кончен диспут: – С Богом, по местам! Расходятся. И кто-то, заикаясь, – П-послушай, – говорит, с крыльца спускаясь за впереди идущим по пятам: – А как т-тебе х-хозяина жена? – Наташа прелесть… – и к нему с вопросом: – Так ты куда? – Я в эк-кипаж, к м-матросам! – Напомни, артиллерия нужна… Полозьев скрип. Негромкий стук копыт. И затихает невская столица… Светает. Перевернута страница. К дверям ломбарда очередь стоит. 1985 Баллада о двух поэтах Поэт Пастернак и поэт Мандельштам — при всех их различьях – ценили друг друга. То были тридцатые годы, а там, в то время – и это большая заслуга… Как в точности вышло, нам трудно сказать, но точно, что встретились два стихотворца. И стих, попросив Пастернака: – Присядь, — прочел Мандельштам про кремлевского горца. И меркнул от слов электрический свет. И эхо бежало от каждого звука — теснясь, как озноб от прочтенных газет, как страх повсеместный полночного стука… И встал Пастернак, головой покачал, от бледности ставший смуглее и выше: – Запомни, ты этого мне не читал, и я этих строчек, запомни, не слышал! И сел Мандельштам у окна, где во мгле метались шершавые крылья метели, и дырочку вдруг продышал на стекле, чтоб мы эту сцену в нее подглядели.