в край державы и света. Был суров и тревожен камчатский пейзаж: склон вулкана в тумане и солнца вираж ярко-рыжего цвета… Я прошел в эту дверь уж не ведаю как, заскрипел под ногой вулканический шлак, осыпаясь по склону, и белесое облако, свет заслоня, в свое влажное чрево втянуло меня, будто рыба Иону… А когда развиднелось опять предо мной, — вся страна необъятно легла за спиной и за кратером диким, ощутив адской серы тоску и дурман, я увидел, как берег грызет океан именуемый – Тихим… А потом я представил и тот Новый Свет, где включают корейскому «Боингу» вслед — все радары Аляски, и все правят в камчатское небо маршрут, и пари заключают: собьют – не собьют, — вплоть до самой развязки! И тогда с края света я – Свету тому! — прокричал, что есть силы, в гремучую тьму, жаль, услышат едва ли: – Не прошу, чтоб вы хлопали нас по плечу, лезли с дружбой, хвалили, я только хочу, чтоб вы нас понимали!.. 1985 «В электричках утром теснотища…» В электричках утром теснотища — стой, не охай, вплоть до Ленинграда… Сотня выйдет в Колпине, и тыща снова влезет – всем куда-то надо! Набежит, с перрона в тамбур хлынув — мокрый вал беретов, шляп, косынок! И в лицо – охапку георгинов, в белой марле едущих на рынок… И опять мелькает мгла сырая. Долго длится время поездное… Где же ты, попутчица былая? Возвратись, встань рядышком со мною! Возвратись – волненьем отозваться, как тогда, в студенческие годы. Нам бы на природу любоваться — но так тесно, что не до природы… Дни летели, зыбкий снег роился следом до Московского вокзала… Я сказал ей: «Я в тебя влюбился…» Но не вспомнить – что она сказала. Не услышать, как в кино без звука. Перегон. И снова остановка. Как ее название – Разлука? – Нет, – ответят люди, – Сортировка… Георгины смотрят на названья —