заслонить, пролетая стремглав — москвичей моих милые лица… Я рукой проводил по глазам, засыпал и опять, просыпаясь — все завидовал темным лесам, убегавшим к столице, и сам все оглядывался, улыбаясь… И всю ночь по осенней стране — к Волочку, Бологому, Любани — так и ехал на нежной волне, имена дорогие во сне повторяя одними губами… 1985 «Выходит в тамбур человек…» Выходит в тамбур человек — с лицом угрюмым, с тусклым взглядом из-под опухших красных век — сопит, встает со мною рядом. И курит, и глядит в окно — бегут столбы, несутся дали… Я с ним знаком был, но давно. Давно друг друга не видали. И вот – увиделись. Молчит. Не узнаёт. И мне неловко. И встреча кажется на вид нелепой, как инсценировка. Каким же сам я стал, когда судьба его так изменила? Не знаю… Вытерлись года. Бесследно выцвели чернила. Стоит, как контрабас в чехле. Молчит. Могло ж такое статься! В его глазах, как на стекле, написано: «Не прислоняться»… 1986 Тюльпан Купил тюльпан в киоске. Сел в вагон. Тюльпан был вял, простужен, потому что зима еще не кончилась, а он к нам прилетел из города Алушта. Мой взгляд, слегка сощурясь на соседке — студентке, – погулял под потолком и, завершив гуляние цветком, привычно ограничился газеткой. Но что-то мне мешало без конца, мне сбоку что-то красное мигало, звало и от газетного столбца намеренно и нагло отвлекало. Поднял глаза – и что же? Мой тюльпан, — согревшись и раскрывшись ненароком, и подбоченясь, словно польский пан, к соседке повернулся – карим оком! И видимо от этой ерунды