– Ой, а где? — и тоном короля он сказал: – Чтоб не считала врушей, это Е-ли-сей-ские По-ля! — и подвинул трубку: – На, послушай! И тогда весь этот шум и гул, за вокзальный принятый сначала, к ней и впрямь приблизился, прильнул — даже, слышно, музыка звучала! И она представила Париж — недоступный, дальний, карнавальный, и мосты, и черепицу крыш, и бульвар до арки Триумфальной! И лохматый чудился каштан, и его сиреневые свечи! «О, Paris!» – как пел нам Ив Монтан… – О, Париж! – вздохнула, сдвинув плечи. И потом, закончив разговор, долго вновь глядела, как снаружи льет желток в чернила светофор и фонарный свет стекает в лужи… Сосчитала деньги. Денег нет. И зарплата в пятницу, не ближе… И легла. И выключила свет: – Вот и побывала я в Париже! 1999 «Поэт, затерянный в полночной тьме, как Бог…» Поэт, затерянный в полночной тьме, как Бог, доволен тем уже, что вовсе не темна, что вверх распахнута и там, вверху, – как стог, лучами колется и трепета полна… Какие мысли там парят, какие сны — во тьме величественной, зыбкой, ледяной! — над жизнью суетной до звезд вознесены от сосен Ладоги до Балтики ночной… И как иначе бы могли вы объяснить исчезновенье их? Не вспомнить поутру, что снилось, думалось… Оборван кончик, нить… А сон затейлив был. А мысль вела к добру. О бесхозяйственность, о ненадежность уз! Ты чье, видение? Эй, грусть, ты чья? А там: уже отчаялись, уже легли на курс — вдогонку лайнеру – в Париж иль Амстердам… Лишь вдохновению коснуться их дано — ничейных, реющих над строчками огней, над шпилем с ангелом, – и, возвратясь в окно, все, что напишется, – подсказывать верней. Не удивляйтесь же, когда – среди стихов — вдруг что-то близкое почувствуете в них! От ваших дум они, они от ваших снов — и самых горестных, и самых золотых…