1998 Домашнее сочинение Ребенок пишет сочинение — сопит, пыхтит над каждой строчкою: осмысливает приключения Гринева с капитанской дочкою… Ему куда как скучно, муторно в их судьбы сложные заглядывать. Он из-за них лишен компьютера, досуг он должен свой откладывать! Ему своя судьба – как мачеха. И я: – Читай, – рычу, – я слушаю! — а сам-то вижу, что у мальчика есть много общего с Петрушею. Ведь недоросль, подумать ежели, и льнет к забавам ерундовым… Его мы слишком долго нежили, а надо б – как отец с Гриневым! Вот и сидит он так расслабленно: хитрит, глядит как бы страдающе… «Попалась Маша в лапы Швабрина…» Да, Швабрин – это сволочь та еще. И чем не голубей гоняние — все эти файлы, сидиромы! А впереди – времен зияние, и тучи всякие, и громы… А ну как там в мое отродие уставит жизнь хмельные зенки: «Что, страшно, ваше благородие? Небось, душа ушла в коленки?!» И что – не струсит, не отчается? Ведь парень все же, а не девица! Коль здесь списать не получается, и там на это – грех надеяться… Но ежели своим тулупчиком, случись такая незадача, в буран – с нечаянным попутчиком! — поделится, о том не плача, и ежели решит по совести свой выбор делать, коль придется, как юный прапорщик в той повести… Глядишь, и с ним все обойдется. 1998 Мойка, 12 Александр Сергеевич, сидя в кресле, смотрит во двор из окна. Видит памятник свой, и сарай каретный, и двери конюшни. «Ишь, как двор замостили, – думает, – реставрация-то нужна, но с персидской сиренью было уютнее и воздушней…» Видит: люди идут через двор, свет в окнах арочных во втором этаже. Что-то там, над конюшней, опять происходит, а что — непонятно… «Двести лет, Бог ты мой, неужели мне двести уже!» — с грустью хмыкает, по паркету прохаживаясь туда и обратно.