С легкостью смотрю через плечо, когда дорожка земли скатывается вниз от шоссе, достаточно для того, чтобы я могла спрятаться и пописать. Я начинаю говорить сама с собой, пока машина останавливается и я отстегиваю ремень безопасности. Уже почти стемнело и рельеф местности почти исчезает. Есть только звездное небо над темнеющей землей, и шоссе растягивающееся, как гигантский хребет. Мексика до сих пор до смерти пугает меня. Я бросаю на Мози последний взгляд, надеясь, что отсутствие движения вывело его из состояния легкого сна. Его теплые, карие глаза с намеком на улыбку смотрят прямо на меня. - Мне нравится просыпаться рядом с тобой, - говорит он и поднимает руки над головой, одновременно разминая свои ноги. Я слышу, как от волнения потрескивают его сухожилия и кожа, обтягивающая его мышцы. Я стараюсь вернуть мой мозг в романтическое русло, но я задолбалась говорить о чувствах, а мой мочевой пузырь пытается доказать уравнение относительно расстояния и объема воды. - Мне нужно пописать. - Ох, как романтично, Лана! Заставь его упасть в обморок от достаточно очевидных и нелицеприятных потребностей твоего тела. - Ладно, давай пописаем. Я чувствую, как он постоянно улыбается, словно его постоянно забавляет то, что я говорю. Отчасти это заставляет меня чувствовать все тепло и трепет и в тоже время это полностью расстраивает меня. Мойзес де ла Круз заставляет меня чувствовать странные вещи. В холодном ночном воздухе, наше мочеиспускание становиться паром. По-видимому, температура падает до нуля, когда Мексика переходит в спящий режим, а солнце садится. Мози заканчивает раньше меня и я смущаюсь, когда думаю, что он, возможно, наблюдает за мной. Моя моча прекращает изливаться на полпути. Он смеется, а его кроссовки хрустят на гравии. - Лана, не говори мне, что ты не можешь передо мной писать. - Иди и жди в машине! - Прошлой ночью ты мастурбировала передо мной, - говорит он, словно обсуждает обед. В ответ я хныкаю и пытаюсь вытолкнуть из себя мочу. Предполагаю, у него вообще нет проблем с упоминанием вещей, которые разъедают меня. Я игнорирую свои чувства и его комментарий и струя снова соглашается сотрудничать. - Здесь что, время зимы или же просто холодно, как в пустыне? - его смех заставляет меня вздрогнуть и снова отпугивает мое мочеиспускание. - Мексика по отношению к США, как США по отношению к Канаде. Мы не в Южной Америке, - говорит он, по-прежнему смеясь и теперь пиная камни гравия под своими ногами. - Ты слишком умный для… - Для кого? Мексиканца? Иммигранта? Насколько я знаю Лана, ты тоже приехала из другого места. - Это не то, что я имела в виду. Я собиралась сказать для правонарушителя. - Как мило с твоей стороны. Несовершеннолетний правонарушитель. Он возвращается к месту со стороны водителя и я бросаю ему ключи. Я сдерживаю свои комментарии о том, что нужно быть осторожным и оставляю при себе вопрос о водительских правах. Я ложусь на опущенное сидение, которое все еще теплое после его сна и окутано его запахом. Это рай. Это место все, что мне нужно. - Мо, ты расскажешь мне свои историю, чтобы я уснула? Он пробегается пальцами по своим волосам и бросает в мою сторону любопытный взгляд. - Ты действительно хочешь знать? - Каждую мелкую деталь. И вот так я услышала историю, которую никогда не хотела услышать. История, которую я до смерти хотела узнать. Историю малыша Мойзеса и как он попал в США. Вероятно самая печальная история, которую я могла узнать за всю свою жизнь. Глава 25 Мози - Мы решили переехать, когда мне было шесть лет. Моей маленькой сестричке, Бризе, было только восемнадцать месяцев. Моему отцу пришлось уехать в США за долго до этого. В первый раз он уехал, когда мне был годик. Мои родители поженились молодыми. Там, откуда они отроду не было никакой работы. Ты либо должен был влачить жалкое существование, либо переехать. Я вырос в районе под названием La Neza. Он находился на северной окраине Мехико и на самом деле это были трущобы. Район появился из ничего. Бедные люди приезжающие в поисках работы в городе, не могли позволить себе снимать жилье, так что здесь они строили для себя дома из того что могли найти. У них не было электричества и проточной воды. Моему отцу по-прежнему приходилось платить ренту за двухкомнатное строение из шлакоблоков, в котором они жили. Только потому, что это было гетто, не означало, что среди них не было более обеспеченных, которые считали себя хозяевами земли. Потом появился я. Они не могли позволить себе вырастить ребенка, так что мой отец отправился на заработки в Лос-Анджелес. Он нашел работу официанта. Прошло много времени, прежде чем он связался с нами. Он должен был посылать деньги, чтобы поддержать нас. Но я думаю, как только он начал новую жизнь, он просто забыл о нас. Моя мама была юной и у нее не было никаких навыков. В итоге она занялась стиркой, вымывая грязное белье других людей от заката до рассвета. Вокруг нас всегда были тазы с водой. Для меня весь мир пах, как кусок того синего хозяйственного мыла. Я помню, когда ее пальцы нарывали и кровоточили. Я знал, что она была несчастна и скучала по нему. Я знал, что она постоянно боялась. На столько боялась, что я до сих пор слышу ее плачь во сне. Несколько раз ей угрожали, а однажды они пришли и ограбили наш дом. Она посадила нас на автобус и отправилась в свой родной город. Сельскохозяйственные угодья посреди пустоты. Ее родители - мои бабушка с дедушкой отправили ее обратно уже через пару дней. Они сказали, что мой отец, в конце концов, отправит кого-нибудь за ней и что мы должны ждать. Но проходили годы, он несколько раз приезжал, но считал, что мы никогда не сможем пересечь границу и остаться в живых. Очень редко он присылал деньги. Они заканчивались, не успев прийти. Я думал, что деньги были волшебными. Сраные, мистические доллары, ткачи наших судеб. Мне, наверное, было пять лет, когда она начала соглашаться на «встречи». Она сломалась и начала этим заниматься только после того, как ее изнасиловали. Я сидел за стеной и слушал их, но не потому, что хотел этого. Я слышал, как она плакала и тихо произносила имя моего отца, пока неизвестные ублюдки делали свое дело. Вы не можете защитить свою мать от мужчин, когда вам всего пять лет отроду - не важно, как сильно вам это хочется. Вскоре после этого родилась Бриза. Моя мама рожала дома и я до смерти испугался. Она кричала и ругала свою акушерку, царапала ее руки и дергала ее за волосы. Бриза была желтенькой, когда родилась, у нее была желтуха. Не было врача, которого мы могли позволить себе и акушерка пообещала, что желтизна, в конце концов, пройдет. Мы отнесли ее к местной целительнице, которая неохотно согласилась поколдовать над ней яйцом, взамен на курицу, которая снесла его. Она кадила (кадить - выкуривать ладан) и распевала молитвы. Либо это сработало, либо Бриза справилась с этим естественным путем. Отцом моей сестрички мог быть кто угодно, даже хозяин земель. Он регулярно приходил «получить ренту» от моей мамы. Но моя мать была убеждена, что Бриза была дочерью моего отца. Возможно, она сходила с ума. Но ей нужно было за что-то держаться. «Все что тебе нужно сделать, это посмотреть на ее нос», - говорила она. А Бриза действительно выглядела, как я на фотографии, которую моя мама повесила на стену, и на которой я был еще в подгузниках. Я любил свою сестренку и неважно, были ли мы родные полностью или только наполовину. Забота о ней давала мне возможность думать о чем-то другом. Я с нетерпением ждал, когда она вырастит - когда мы сможем вместе играть. Я был тем, кто присматривал за Бризой, пока моя мама была занята на «встрече». Я научился менять ей подгузники и укладывать спать, качая на своих руках, научился успокоить ее, когда она была голодна, позволяя ей сосать мой палец. То, как мы жили, не было способом выжить, и однажды моя мама решила, что с нее достаточно. Однажды ночью она просто не легла спать, а просто всю ночь вышивала наши имена на нашей одежде. Я не знаю, как она смогла стать такой бесстрашной или как она нашла решение проблемы. У нее было немного денег от ее родни и немного от моего отца. Она привязала Бризу к своему телу и мы взяли с собой только одну сумку. Мы отправились в северный район La Bestia и поездка чуть не убила нас. Было холодно. Было просто ужасно. Поездка была чертовой пыткой. Думаю это то, что снова спасло нас и конечно Бриза привязанная к телу моей матери. Это держало мужчин подальше от нас и от того, чтобы ограбить нас. Клянусь, моя мама совсем не спала, ни одну минуту, в течении четырех дней, которые потребовались, чтобы мы могли добраться до границы. Она прижала нас ближе к себе и запрыгнула на поезд. Она была решительна в своих действиях и смотрела прямо в глаза смерти. Она была такой храброй - ей было столько же лет, сколько сейчас мне. Поездка ужасала меня, но я был счастлив, потому что думал, что мы снова будем с отцом. Я верил, что в Америке мы наконец-то найдем свое спасение. Что там мужчины не будут обижать мою маму и что мой отец защитит нас. Что мы все будем улыбаться за столом во время завтрака, как это было в телевизионной рекламе. Та фреска, что я оставил на стене стрип-клуба, она не была просто совпадением. То, что я нарисовал там, в действительности произошло в нашей жизни. Моей маме пришлось работать на нескольких работах, чтобы накопить деньги для проводников переправляющих нелегальных иммигрантов. Я помню как она снова и снова шептала мне: «Мойзес, не позволяй Бризе плакать. Они не заплатят мне, если узнают, что вы здесь». Я делал все, что было в моих силах, чтобы сдержать наши рыдания. Проводник, с которым мы в итоге связались, был невероятно грязным. Он, должно быть, учитывал, что она заплатит ему совсем немного. Те, которые не просто трахали вас, требовали гораздо больше, чтобы на самом деле пересечь границу. Мы были в конце одного из тринадцати огромных грузовиков. Старики, дети, младенцы и их родители, Мы все были до смерти напуганы и почти сломлены этой поездкой. Но мы были готовы рискнуть смертью, чтобы изменить нашу жизнь. Она отдала ему каждый цент, который был у нас, а затем он взял больше в туалете на заправке, пока я держал в углу Бризу и плакал, а он называл меня киской. После дня, проведенного в грузовике, я хотел умереть. Жара была невыносимой, и в темноте каким-то образом становилось еще хуже. Все плакали и молились, и все давились пылью, которая прорывалась сквозь ржавые отверстия в полу. Мы ждали, когда грузовик остановится, чтобы мы могли выйти наружу, он ехал целую вечность и, казалось, что прошло много дней. Возможно, он просто, блять, возил нас по кругу. Затем он внезапно резко остановился и мы все налетели друг на друга, ударяясь головами. Когда они, дернув, открыли двери, свет болезненно резанул по нашим глазам, и все почти ослепли, пытаясь привыкнуть к нему. Мы были такими, нахрен, беспомощными и напуганными. Тогда я понял, что наша судьба полностью вырвана из наших собственных рук. Мы все хотели увидеть Америку, но казалось, мы до сих пор в Мексике и съехали на обочину какого-то забытого шоссе. Там было несколько парней с винтовками и один толстый парень в темно бордовой рубашке на кнопках, с потными разводами под мышками. На нем были очки авиаторы. Они посмотрели на нас и мы все покосились назад, не понимая, какого черта происходит. Собирались ли они просто расстрелять нас? Позволят ли они нам размять ноги или же это будет концом для всех нас? Станем ли мы кучей трупов внутри грузовика или же нас бросят на дороге, чтобы нас поедали стервятники? Но было еще хуже. Когда они вытянули мою маму из грузовика, я закричал. Я сидел между ее ног. Я попытался повиснуть на ней, но они оторвали меня как букашку и бросили обратно в грузовик. Я думал, что они снова стянут с нее одежду, чтобы снова изнасиловать, но они пришли не за ее телом. Они пришли за моей сестренкой. Знаешь, у моей мамы были хорошие гены, благодаря которым она всегда выделялась. Она была высокой, она была очень красивой и в ней было что-то царственное - что-то, что каждый хищник хотел забрать у нее и уничтожить. Они считали, что она не заслуживала этого, и они хотели, чтобы она знала, что в их руках абсолютная власть. Напоминая ей о ее месте. Они оторвали Бризу от ее тела и моя мама превратилась в неистовое чудовище. Она стала диким зверем. Она так кричала и царапалась, что я думал, они убьют ее за это. Но они отнесли мою сестренку к черному седану, который ждал их и они, открыв дверь, посадили ее на колени к какой-то даме. Все, что я видел, это ее профиль, ее светлые волосы и туфли на высоких каблуках. Для меня она выглядела как звезда телесериалов, она взяла Бризу и закрыла дверь. Стекла машины были тонированные. Это был последний раз, когда я видел ее. Я пытался помочь. Я пытался добраться до своей мамы, но какая то женщина отдернула меня назад - вспоминая это сейчас, думаю, она, возможно, спасла мне жизнь. Я уверен, они бы не задумываясь, пристрелили бы меня. Никто не знал, что они собирались сделать, либо забрать остальных детей, либо пристрелить мою мать за ее крики. Затем они засунули ее обратно, но она боролась из-за всех сил. Он била и царапала пальцами двери, пока они не стали кровоточить и не сломались. Я сел рядом с ней, но боялся прикоснуться к ней. В конце концов, она заснула, но даже во сне она продолжала стонать и рыдать. Это не было концом, потому что мы провели в задней части грузовика следующие двадцать четыре часа. Без еды, без воды, без туалета. Даже без воздуха и света. Только пыль, стоградусная жара и души, дышащие ужасом. У нас закончилась вода в первые несколько часов. Некоторым людям стало плохо и появилась вонь, но мы не видели, кто это был, потому что было темно, как ночью и только несколько лучей света пробивались сквозь ржавый пол. Они выглядели как лазерные лучи, наполненные пылью, и пока она спала, я часами пробегался по ним пальцами. Моментами, той ночью я думал, что умру от жажды. Я стал вялым и меня шатало из стороны в сторону. Все казалось таким размытым. Зрение стало зернистым. Я продолжал бредить, думая, что вижу Бризу, что она снова была с нами. Затем моя мама спасла мою жизнь. Не важно, как много неправильных вещей она совершила позже, я никогда не мог ненавидеть ее. Я знал, что она любила меня, даже если она не всегда могла показать это. - Что она сделала? Как все закончилось? - я впервые прервала рассказ Мози. Я была полностью захвачена его историей и меня трясло. - Ты действительно хочешь, чтобы я продолжал? - Ты должен рассказать мне, Мози. Он передвигается и перемещает руки на руле, а затем смотрит сквозь горизонт. Он сосредотачивается на дороге и затем снова начинает говорить. - Кто-то действительно умер. Пожилой мужчина. Взрослые перенесли его в конец, насколько у них хватило сил. Мы положили на него наши вещи, пытаясь умерить запах. Но в такую жару, это продлилось не долго. Мы старались не плакать, чтобы еще больше не обезвоживать себя. Возможно, это были всего лишь двадцать четыре часа, но эти часы шли целую вечность, и это были самые темные дни на земле. Это было бесконечное путешествие. В конце концов, она проснулась, и как я уже сказал, я таял на глазах. Я знал, что должен попытаться сдержаться. Я хотел оставаться живым, только чтобы защитить ее. Помню, я продолжал держать ее за юбку. В какой-то момент я потерял сознание, затем моя мама приложила меня к своей груди. Бризу все еще кормили грудью. В основном ночью и чтобы успокоить, но мы были бедны, а мама знала, что грудное молоко сделает ее сильной и крепкой - что это лучшая еда, которую она могла ей дать. В тот момент она распадалась на части, но у нее были хорошие намерения. Она всегда хотела для нас самого лучшего. Грудное молоко вернуло меня к жизни. Когда я полностью проснулся и понял, что я делал, мне стало так стыдно, что я отодвинулся от нее. Она прошептала мне на ухо на испанском: «Бог дал мне молоко, чтобы я смогла прокормить своих детей». Дело не в том, что мне было стыдно сосать грудное молоко в шесть лет. Меня не смущало грудное вскармливание в задней части грузовика, набитой еще и другими двадцатью беженцами. Мне стало стыдно, что я краду молоко моей сестренки. Молоко принадлежало Бризе и я чувствовал себя ужасно, потому что оно должно было поддерживать ее, а не меня. Это было самым худшим чувством на земле - голод и рыдание, за то, что я забрал. Прекрасно понимая, что моя мама умирала изнутри, думая о том же, и что я забирал эту связь, что была между ними, забирал то, что не было моим, обкрадывая их обоих. И это история о том, как я выжил, а Бриза не смогла или, по крайней мере, не так, как Бриза. История о том, как мы поднялись на борт, присоединяясь к американской мечте. О том, как упав однажды, моя мама так и не смогла снова встать на ноги. История о том, как Мойзес Роблез де ла Круз украл молоко его маленькой сестрички и стал таким испорченным. Глава 26 Сидение машины промокло от моих не прекращающихся слез. Я плачу молча, потому что будет не честно по отношению к нему заставить его прервать свой рассказ и попытаться унять мою боль, вызванную его историей. Правда о Мози. Самая печальная история, которую я когда- либо слышала. Потребовалась храбрость чтобы рассказать это - храбрость, которую я возможно больше никогда не встречу. Я и до этого любила Мози, но теперь я боготворю его. Как он стал таким замечательным, когда то через что он прошел было не только болезненным, это было мучительным? - Спасибо, что рассказал мне это, — говорю я, вытирая сопли с носа задней частью своего рукава. - Это и вправду поразительная история. - Ты говоришь, как соцработник, Лана. Скажи мне, что ты на самом деле думаешь? Разочарованна тем, на сколько это жалко? Это заставляет тебя видеть во мне слабого человека? - Не злись за то, что рассказал мне, Мози. Ты сам сделал выбор и поделился со мной. Это история об огромной силе, а не о проявлении слабости. У всех есть история об их происхождении, и не у всех она хорошая. Дело в том, что это твоя отправная точка и по ней нельзя судит о тебе. Это поразительная история и ты стал невероятной личностью. Мы съезжаем с шоссе к зоне отдыха, которая предлагает топливо, ванные комнаты и кое-что из еды. После стольких миль, в которых были только мы вдвоем, мы внезапно возвращаемся в цивилизацию. Мози выходит из машины и захлопывает дверь, не делясь планами по поводу нашей остановки, или того что мы будем здесь делать. Ему ненавистно то, что он сделал себя уязвимым. Он хочет, чтобы я видела в нем сильного человека. Я знаю, исходя из моих навыков социального работника и всех лет опыта этой сфере, что Мози ненавидит собственное начало, а это значит, он ненавидит себя самого. Это то, что я могу принять - конечно, не так категорично как он сам. Но я тоже слишком часто чувствую пятно тени моего собственного начала. Это неизменяемое чувство, которое хочется стряхнуть с листа собственной истории и самолично переписать все сначала. Я тащусь в сторону ванных комнат, расположенных на стороне заправки. Они воняют с внешней стороны, так что я уверенна, там будет не так хорошо. Там нет столешниц, только ряд туалетных кабинок и не в одной из них нет сидения. С тех пор, как мы начали эту поездку, у меня появилось чувство, что каждый туалет в Мексике был оставлен в неукомплектованном состоянии. Где все туалетные сидения? Разве они не прилагаются к унитазу? Я тащусь в самый темный угол и неохотно стягиваю штаны. Я хотя бы не понимаю, что говорят люди и это дает мне ложное чувство защищенности. Конечно же, нет никакой туалетной бумаги. Здесь есть дежурный, который может предоставить необходимое, но я забыла свои песо в машине. Я стараюсь решить, что более унизительное, помахать ей с унитаза или же не подтереться перед всеми и натянуть штаны не обращая внимание на капли. Я следую последнему. Мне плевать если я грязная. Плетусь к машине, а Мози нигде не видно. Должно быть, он пошел приобрести еды и решил, что я не нуждаюсь в приглашении. Другими словами, он ожидает, что я отстранюсь и подтвержу бесполезность, которую он ощущает. Я проходила это дерьмо. Я знаю, как с этим бороться. Меня втянули в подводное течение его моря печали. Я чувствую печаль по двум причинам. Первая из-за того, что человек, которого я люблю очень жестко относиться к этому. Он ненавидит себя, чувствует себя недостойным. Он очень сильно напуган. Он считает, что его сестренка должна была быть здесь и все, что произошло - это его вина. Вторая причина более личная. Сегодня как никогда. Мози показал мне, что связываться с ним не хорошая идея. Ему необходима профессиональная помощь, а я профессионал. То, что он ищет мое внимание и одобрение является симптомами травмы, а не признак того, что он влюблен в меня. Я не могу добавить себя к списку людей причинивших ему боль. Я не могу с ним так поступить. Я слишком сильно забочусь о нем. Он у таксофона у входа в ресторан, и потому как опустились его плечи и то, как он сжимает коробку, могу сказать, что разговор не из лучших. Его сильное тело выглядит так, словно он готов сломаться и разрыдаться. Я покупаю странные мексиканские чипсы и конфеты в небольшом уютном магазинчике рядом с телефонами. Я не могу оторвать от него глаз и аппарат оплаты, которую требует телефонный разговор, заслоняет его силуэт. Я плачу за фаст-фуд и подхожу ближе. Кажется, он говорит на испанском. Думаю, он говорит со своей женой. Мысли о Бризе, вероятно, заставляют его подумать о своем сыне. Я не хочу быть назойливой, поэтому я сажусь рядом с растением в огромном керамическом горшке. Я разрываю пакет с чипсами, по-прежнему не отрывая от него глаз. Конечно же, чипсы обжигают, как лава, они полностью покрыты какими то специями. У меня сдавливает горло, глаза слезятся и я начинаю кашлять. Мози разворачивается в сторону моего кашля и прижимает трубку к груди. - Детка, ты в порядке? - спрашивает он. Ох, ради всего святого, не называй меня деткой! Особенно в этот момент. Я киваю головой и бью кулаком в грудь. Как все в этой стране могут употреблять такую обжигающую пищу? Разве у них не появляется язва от такой еды? Я вижу, как губы Мози произносят «мне нужно идти» и он вешает трубку. Он идет, чтобы спасти меня от аварийного состояния моей шкалы Сковилла (шкала измерения жгучего вкуса), что является моей собственной глупостью. - Хочешь чипсы со вкусом огненной лавы? На вкус они как Сент-Хеленс (Сент-Хеленс - активный стратовулкан, расположенный в округе Скамания штата Вашингтон, США.), - спрашиваю я запинаясь. Я почти готова отказаться от этой поездки. Я веду себя глупо, чтобы избежать напряжения между нами. Он ничего не говорит, но берет меня за руку и тянет, заставляя меня встать. - Ты сходила в туалет? - спрашивает он, двигаясь широким шагом через стоянку. - Ага. Я помочилась, как настоящая задница, а затем не подтерлась на глазах у всех. - Прекрасно, - отвечает он, осматривая обе стороны для машин на автостоянке. Через всю стоянку мы несемся к нашей машине, стоящей возле туалетов. Здесь, видимо, нет никакой организованности в отношении заезда и выезда транспортных средств. Без специальных знаков и светофоров, стоянка настоящий беспредел. Мы пытаемся пробраться через кучу автомобилей, которые застряли в тупиковой части автомобильного затора. Мози тянет мою руку и мы пытаемся перейти дорогу, как раз в тот момент, когда машина, увидев лазейку, со свистом проносится мимо нас, обрызгивая нас грязной водой из лужи и почти наехав на мою ногу. Мози рычит, неправильно направляя свой гнев, и делает выпад в сторону машины, которая теперь снова застряла, в пятнадцати футах от прежнего места. Он пинает раму на нижней части водительской двери. Это, возможно, причиняет боль его ноге намного больше, чем травмирует машину. Он громко ругается на испанском и сыплет огромным количеством оскорблений, которые заставляют меня покраснеть, даже учитывая того, что он говорит. Я понимаю суть. Я довольно свободно понимаю злость. Злость моей матери я всегда понимала идеально. Но я не могу свободно воспринимать ее. Если бы это было не так, то я давным-давно излечила бы себя. - Мо, просто оставь это! - кричу я, видя образы наркоманов, грязных полицейских и распространившегося общего беззакония. Он понятия не имей, чью машину он пинает, а мы должны быть осторожными постоянно. Особенно здесь. Мы оба иностранцы, никто не будет искать нас или беспокоиться если мы пропадем без вести. - Мо, хочешь порисовать? Я здесь видела хорошее местечко, - говорю я, кивая в сторону предполагаемого места, которое я не видела. Он поднимает голову, как волк ловящий запах на ветру. - Да, со стороны туалета? Я тоже подумал об этом. - Давай сделаем это! - говорю я, цепляясь за идею. Мози пожимает плечами водителю, который выходит из машины. Его внимание захвачено, а его мысли уже там, вырисовывают эскизы, наполняя цветом мазками и длинными линиями. Он хватает из машины свой рюкзак и я слышу предательский лязг полных баллончиков краски, которые бьются друг об друга и стучат. У него уже есть идея, я могу определить это, посмотрев на него. Его глаза полны блеска, а грудь тяжело вздымается. Этот мужчина был рожден, чтобы творить, и когда он делает это, он находится в своей стихии. Я сажусь на траву и пытаюсь охладить язык каким-то ужасным шоколадом и жевательными конфетками. А вы знали, что большинство мексиканских конфет в своем составе имеют горькие специи. Я наконец-то поняла это. Вот как они делают. Они с детства приучают к этому своих детей. Мози берет леденец, покрытый перцем чили и кладет его в рот. Я откидываюсь назад на руки и решаю, что именно таким я его запомню навсегда, с шапочкой на голове, которая едва сдерживает его волосы, лоб, сморщенный в концентрации, леденец во рту. Я думала, он нарисует грузовик с беженцами, или возможно то, как забирали Бризу, но Мози рисует цветы. Видимо его вдохновило то, что он увидел в Раю. Здесь так много разных цветов, что у меня кружится голова. Я достаю еще один покрытой перцем чили леденец, пробую лизнуть его и задержав дыхание, сую его в рот. Не могу поверить, что не купила воды. Знаю, что через пару часов пожалею, что ела это. Когда он заканчивает рисовать поле полное цветов теплых оттенков, он рисует высокую и гордо выглядящую мексиканскую женщину, которой может быть только его мать. У нее его индийские черты лица, острый лоб и крепкая челюсть, тоже выражение интеллекта и неповиновения, которое она передала своему сыну. Она держит в руках два огромных тропических оранжево-красных цветка. В центре одного из них свернулась калачиком маленькая девочка. В центре другого - Мози рисует собственное лицо. У него занимает так мало движений баллончика с краской, чтобы сделать из собственного образа совершенство, что я смотрю на это с отвисшей челюстью, чувствуя себя так, словно наблюдаю за каким то волшебством. В углу он подписывается своим именем и вытирает пот со лба. Он закончил шедевр раньше, чем закончил сосать леденец. Он тянет меня, чтобы я встала и стряхивает сухую траву с моей задницы. - Ты так талантлив, Мо, - говорю я, с благоговением смотря на него. - Прибереги это, Док. Я не собираюсь рисовать или целовать тебя. Забавно как в одно мгновение из за глупого предложения вы можете перейти из состояния переполненного состраданием и эмоциями в состояние яростного разочарования. Из-за маленькой цепочки слов сорвавшихся в виде шутки с уст мужчины, в которого вы беспомощно влюблены. Я зажимаю руки в кулаки и иду разрядиться подальше от него. Он хватает меня за руку и с силой дергает назад, на его лице застыло выражение боли. - Ты говорил со своей женой? - я требую ответа, выглядя ревнивой и такой, такой незрелой, даже для себя. Я не хочу быть такой. Я должна быть лучше. У нас даже нет отношений. Я собираюсь оставить его в Мехико. - Не злись, Лана. Я говорил со своей мамой. - Ты поддерживаешь с ней связь? - удивленно спрашиваю я.