– Я убила его, ма. Джейка. Парня, с которым ты меня свела! И с этими словами я, наконец, даю волю слезам, потому что произносить его имя ужасно. Это не просто тело в моем багажнике; это тело, которое когда-то было кем-то. Мама обрывает свою болтовню на середине предложения. Ее рот закрывается, и она смотрит на меня некоторое время, после чего заговаривает на ломаном английском: – Это то, что вы с Селеной любите говорить? Вы, дети, всегда говорите: «Ох, ты убиваешь меня!» Вот так, да? – Нет! – кричу я. – Я имею в виду, что буквально убила его, ма! Не зная, что еще сделать, я нажимаю кнопку на брелоке от машины. Багажник открывается с щелчком, который в нашем небольшом гараже похож на выстрел. Весь шум внезапно усиливается; я слышу свое собственное сердцебиение и резкий вдох мамы. – Мэдди, – шепчет она, – это шутка, да? Ты просто шутишь со мной? – Нет, ма, это не шутка. Ма задыхается от смеха, а затем качает головой. – Вы, дети, вы всегда думаете, что такие смешные. – Она грозит мне пальцем и идет к багажнику, все еще качая головой. – Моя дочка – такая шутница, такая… О! Боже мой! – она отшатыватся, закрывая рот руками. Я вздрагиваю. – Мэдди, – шипит она. – Мэдди! Это не смешно. – Она переводит взгляд с меня на багажник. – Это искусственные ноги? Как ты это называешь? Маньякин? Я качаю головой, и на глаза наворачиваются новые слезы. – Нет, ма, это не манекен. Это действительно Джейк, клянусь. Она издает звук, который напоминает что-то между воем и хныканьем, но затем на мгновение успокаивается и подходит ближе к багажнику. Она снова хнычет, когда видит остальную часть тела. Я представляю, что она видит с того места, где стоит. Сначала обувь – коричневые мокасины, без носков, – потом ноги, туловище и наконец капюшон, закрывающий лицо. – Почему ты закрываешь лицо? – спрашивает она. – Случилось что-то ужасное, да? – Она вздрагивает. – Там что-то торчит из глаза? Айя, не говори мне, я не хочу знать. – Она снова вздрагивает, и ее лицо искажается в гримасе. – У него в глазу битое стекло? – Нет, ма. У него ничего не торчит из глаза. Я просто подумала, что так будет, ну не знаю, более уважительно. – О, – она кивает, – да, ты права, так более уважительно. – Она гладит меня по щеке. – Я так хорошо тебя воспитала. Истерика поднимается к горлу, и мне приходится ее подавить. Поверить только, ма гордится моим воспитанием, когда я только что показала ей своего спутника, которого я убила, лежащего в багажнике моей машины. – Я только что убила человека, так что не знаю, можешь ли ты говорить, что хорошо меня воспитала. – О, он, должно быть, заслужил это. Я прикусываю губу, чтобы не разрыдаться снова. Я так благодарна, что мне не нужно объясняться с ней. – Хорошо! – говорит ма, выпрямившись и внезапно взяв себя в руки. Она даже уже не дышит так тяжело. В ее глазах появился блеск, который я видела у нее за неделю до китайского Нового года, когда она сходила с ума и убиралась дома, как Мари Кондо[19]. – Ты. Домой. Сейчас же. – Она захлопывает багажник и загоняет меня через заднюю дверь в дом. Внутри она приказывает мне сесть за кухонную стойку. Я следую ее указаниям, слишком измученная и сломленная, чтобы спорить. И, как бы мне ни было неприятно это признавать, я рада, что она взяла все на себя, потому что не знаю, что, черт возьми, делать в этой ситуации. Поэтому я опускаюсь на стул, облокачиваюсь на кухонную стойку и закрываю лицо руками. Пожалуйста, пусть я проснусь и пойму, что все это был кошмар. В любой момент. Передо мной ставят чашку чая. – ТКМ, – говорит ма. – Выпей сейчас. У тебя слишком много ян, который разогрел твои органы. У тебя изо рта плохо пахнет. Она выходит из кухни. Я смотрю на ее удаляющуюся спину. Традиционная китайская медицина, серьезно? Кто бы мог подумать о неприятном запахе изо рта в этот конкретный момент? Тем не менее, я делаю глоток, и травяной чай действует на меня как эликсир, распространяя свое сладкое тепло по всему телу, вплоть до ледяных рук. Я делаю еще глоток, потом еще, и вскоре допиваю всю чашку, чувствуя себя немного лучше. Мама возвращается на кухню. – Хорошо, я уже позвонила старшей сестре. Она будет здесь через несколько минут. – ЧТО? – Я вскакиваю со стула. – Ма, о боже, не могу поверить, что ты это сделала. На секунду она выглядит искренне растерянной, но потом ее лицо проясняется, и она смеется, отмахиваясь от меня. – О, не беспокойся, не беспокойся, она сказала, что позвонит всем остальным и позовет их сюда, хорошо? Приедет не только твоя старшая тетя, ты не волнуйся, все твои тети тоже будут. – ЧТО??? – кричу я и откидываю голову назад, уставившись в потолок. Этого не может быть. – Ма, это не… мы не должны рассказывать всем об этом! – Не всем. Только твоим тетям. – Это все! – Мэдди, – говорит ма с укоризной. – Они семья. Это совсем другое. – Это убийство! – выкрикиваю я. – Или, ну, не убийство, больше похоже на самозащиту, но все равно, ма, в моей машине мертвый парень. Это не то, чем делишься со всеми, даже если они члены семьи. – Это именно то, чем делишься с семьей, – возражает ма. – Что ты имеешь в виду, говоря, что это именно то, чем делишься с семьей? Какими еще вещами, похожими на эту ситуацию, вы, ребята, делились друг с другом? Ма отмахивается от меня: – Пойдем, поможешь мне нарезать манго для тетушки. Если у нас не будет никакой еды, получится не очень здорово. – Серьезно, ма? Ты сейчас заботишься о том, чтобы сохранить лицо? Я думаю, мы вроде как вышли за рамки этого, не так ли? Она смотрит на меня, наклоняясь, чтобы открыть ящик для фруктов в холодильнике. – Мэдди, как ты можешь так говорить? Твои тети придут так поздно ночью, чтобы помочь нам избавиться от тела, а мы даже не покормим их? Как ты можешь? О, у нас есть питайя, хорошо, хорошо. Любимый фрукт старшенькой. Ах, есть еще груша. Очень вкусная. Помоги мне их очистить, не будь такой грубой со своими тетями, ты навлечешь позор. – О, точно, позор принесет отсутствие фруктов, а не труп в машине. Но меньше чем через минуту я стою у кухонного острова с овощечисткой в одной руке и корейской грушей в другой, а в моей голове крутятся мысли: «Буэээ, это так нереально. В моей машине лежит труп, а я стою здесь и чищу фрукты!» По какой-то причине я продолжаю чистить и резать. И, полагаю, продолжу это делать, поскольку у меня нет идеи лучше. Как только я заканчиваю резать огромную грушу, раздается звонок в дверь. – Иди, открой дверь, – говорит ма, нарезая последнюю питайю. Я направляюсь к входной двери, все еще будто во сне. Я даже не знаю, что сказать моим тетям. «Спасибо за то, что вы пришли помочь разобраться с парнем, которого я убила?» Но я избавляюсь от необходимости говорить что-либо, потому что в тот момент, когда я открываю дверь, старшая тетя треплет меня по щеке и говорит по-индонезийски: – Моя дорогая Мэдди, все в порядке, не волнуйся. Иди садись, – а затем проходит мимо меня. Вторая и четвертая тети следуют за ней, и каждая из них кудахчет: – Не волнуйся, мы уже здесь, перестань плакать. – Я не плачу… Вторая тетя затихает, как будто отсутствие у меня слез является для нее личным оскорблением, после чего присоединяется к остальным на кухне. Оттуда доносится шум, но не из разряда «О боже, Мэдди сделала что?!», а скорее «Ого, драгонфрут! Тебе не стоило беспокоиться!» Я слышу, как ма выдвигает стулья и весело кричит тетям, чтобы они садились и съели немного манго. – А Гуан дал мне целый ящик, когда вернулся из Индонезии. Целый ящик! Сделав глубокий вдох, я беру себя в руки и прохожу на кухню. – Мэдди! – кричит старшая тетя. О боже, вот оно. Сейчас они начнут волноваться из-за тела. – Ты ела? – спрашивает старшая тетя. – Пойдем! Иди сюда и сядь, о, ты такая бледная. – Она встает со своего места. Во мне как будто щелкает выключатель. Я непроизвольно спешу к ней и толкаю ее обратно на стул: – Пожалуйста, старшая тетя, не беспокойся. Я принесу стул. Сиди и наслаждайся фруктами, хорошо? Могу я предложить тебе что-нибудь еще? Боковым зрением я замечаю одобрение с маминой стороны, и от этого мне хочется громко смеяться и рыдать. Я имею в виду, серьезно? Я только что убила человека, а ее волнует, чтобы я уважительно вела себя со старшими. Старшая тетя накалывает кусочек манго и откусывает немного. – Ух, так вкусно. – Она откусывает еще кусочек и вздыхает. – Ничто не сравнится с индонезийским манго. – Да, индонезийские манго самые сладкие, – говорит ма. – Кто-нибудь хочет травяного чая? Я заварила чайник для Мэдди, и у меня немного осталось. – Нет, спасибо, я не верю в эту старомодную ТКМ, – говорит четвертая тетя.