– Все прекрасно! – Вельмина смело вонзила вилку в кубик желтого сыра. – Я очень, очень давно так не радовалась. – А я – никогда, – беззаботно отозвался Итан. – И, знаешь, мне начинает нравиться… вот это все. Просто жить, как обычные люди. Я сегодня вдруг подумал о том, что, может быть, мне и не нужно во дворец? Единственное, что туда тянет, – все-таки кажется, что нужно бы поставить отца в известность, что я жив. Вельмина покачала головой. – Правильным будет его известить. Но как ты туда проберешься? – Думаю, это вполне реализуемо, если познакомиться с нужными людьми в службе охраны. А еще лучше – устроиться во дворец на работу. Правда, я еще не знаю, в качестве кого… Плотник из меня так себе, верно? – И весело подмигнул. Вельмина невольно прыснула от смеха. А потом осеклась: сидящий перед ней мужчина уже никак не вязался с тем искалеченным, обожженным нищим, которого ей подарил Ариньи. Вспомнив, она судорожно рванула с пальца стальной перстень и положила его на стол. – Возьми его. Как-то получилось, что он все еще у меня. – А мне он зачем? – Итан пожал плечами, однако перстень взял. – Пожалуй, единственное применение, которое я могу ему найти, – это вот. И не успела Вельмина и слова сказать, как Итан отодвинул тяжелую заслонку и швырнул перстень в печь, прямо в ее раскаленное нутро. Она покачала головой. – Ты даже не подумал о том, что, коль ты связан с перстнем, это может нанести тебе вред. – Я точно знал, что этого не будет. – Это верно, – согласилась она, – так и есть… А потом словно кто-то толкнул ее в бок. Вельмина посмотрела на короля-дракона и спросила: – Ты… что еще тебе сказала тогда гадалка? Улыбка мгновенно исчезла с лица Итана. – Ты все знаешь, я говорил… еще тогда, когда мы ходили к той милой старушке, которая все время подглядывала за тем, как я переодеваюсь. Может быть, конечно, я что-то и забыл… Я тогда совсем был маленьким. Но… не бойся. Я это говорил и повторю еще раз. Тебе рядом со мной ничего не грозит. Независимо от того, что было предсказано тебе. – А ты… сам ты… чего хочешь? – Голос Вельмины упал до шепота. Мысленно она себя ругала последними словами, но… держать это в себе становилось тяжелее и тяжелее. – Я? И ей вдруг показалось, что Итан и сам испуган. Вмиг сделался растерянным, словно ребенок, затем кое-как взял себя в руки, но уши почему-то покраснели. – Мне… на самом деле мне бы хотелось пожить так, как живут обычные люди, – медленно сказал он, сверля Вельмину пронизывающим взглядом. – И еще… мне бы хотелось, чтобы ты не уходила от меня. – Все-таки предсказание… – выдохнула она, в сотый… нет, в тысячный раз вспомнив те слова, сказанные им с матушкой гадалкой. – Возможно, предсказания сбываются только для тех, кто в них верит и настойчиво на себя натягивает, как платье слишком маленького размера, – спокойно сказал Итан. – Даже плетение судеб можно изменить, если очень того хотеть. И потом, не забывай, что мне предсказано иное. Он откинулся на спинку стула, задумчиво жуя кусочек сыра. Взгляд витал где-то над головой Вельмины. – Мне никогда и ни с кем не было хорошо, как здесь, сейчас и с тобой. Поэтому я буду благодарен, если ты задержишься в моей жизни еще хотя бы недолго. Я найду, как расплатиться. – Не надо расплачиваться, – торопливо возразила Вельмина, – потому что… потому что мне тоже… за последние годы… было не слишком хорошо. Больше они ни о чем таком не разговаривали. Но когда Вельмина поднялась к себе в спальню (а перед этим Итан галантно поцеловал ей запястье), когда разделась и забралась в мягкую постель, то подумала о том, что внезапно хватка прошлого начала ослабевать. Ей перестала мерещиться тюрьма. И Кельвин, падающий с разорванной грудной клеткой. И Ариньи… Даже мерзкий Ариньи неохотно дрейфовал где-то в тени. Сердце билось ровно и сильно, и раздумья… все больше светлые. Вера в то, что боги будут милостивы, ну а предсказание… Итан очень верно сказал, главное – не примерять его постоянно на себя. Тогда, возможно, даже предопределенная когда-то судьба изменится. Вопрос в том, что Вельмина уж и не знала, хочет ли она того или нет. * * * Работать с Эммануилом Гарье оказалось интересно. Да и сам Эммануил казался интересным: он напоминал Вельмине коробочку, в которой еще одна коробочка, и так далее. Что-то многослойное и чрезвычайно загадочное. Даже когда они обменивались ничего не значащими фразами, Вельмине мерещился в них скрытый смысл. Вот, например, однажды Гарье обмолвился, что ничто так не подстегивает трансмутацию живого, как очень сильные эмоции. Обмолвился – и умолк. Но Вельмина оказалась на крючке и думала обо всем этом, пока мыла реторты. Потом все-таки не удержалась и спросила: – Вы, вероятно, имеете в виду радость? Или даже любовь? Гарье посмотрел на нее многозначительно, затем рассмеялся. – Да нет же, Вельмина. Я имел в виду боль. Это куда эффективнее. И, явно наслаждаясь огорошенным видом Вельмины, добавил: – А знаете, какая из эмоций самая сильная для человека? Она замотала головой, поскольку ее догадки оказались ошибочными. Гарье приблизился, сунул руки в карманы и, загадочно улыбаясь, тихо сказал: – Страх смерти. Вот самая сильная человеческая эмоция. – Думаете? – растерянно уточнила Вельмина, глядя на Гарье снизу вверх, потому что доставала ему как раз до плеча. – Абсолютно уверен, дорогая Вельмина. – Он это сказал, подлив в голос капельку снисхождения. А Вельмина задумалась о том, что, наверное, этот человек ходил по самому краю, раз знает, о чем говорит. То есть ему приходилось умирать… И наверное, это ужасно страшно. Она ведь отделалась легко, просто посидела в тюрьме. Но что было с самим Гарье – неизвестно. Или вот, например. – Трансмутация живого всегда начинается с рук и головы, – загадочно сказал Гарье и умолк. – Откуда вы знаете? – Она даже поставила на стол реторту, в которой размешивала молотый философский камень и свинцовую стружку. По-хорошему, в итоге должно было получиться серебро, которое затем Гарье переводил в раствор и продавал клиентам как отличное обеззараживающее средство. Гарье загадочно промолчал, а сам указал глазами на реторту. Мол, продолжайте. А потом: – Знаете, многие считают, что для трансмутации живого нужны катализаторы, но это не так. Трансмутация действительно возможна тогда, когда объект находится под влиянием особенно сильных эмоций… Возвращаясь домой, в снятую квартиру, Вельмина делилась всем происшедшим с Итаном. Тот, к слову, не разделял ее восторгов по поводу того, какой умный и возвышенный человек этот Гарье. Внимательно и мрачно выслушивал. А потом однажды сказал, что пора с этим заканчивать. – Что? – прошептала Вельмина. Она попросту не нашла в себе сил задать вопрос громче. – Мне не нравится все, что происходит в его доме, – мрачно пояснил Итан, не сводя тяжелого взгляда с Вельмины. – Но… ведь ничего плохого не происходит! – собравшись с силами, заявила она. – И потом, потом… мне интересно заниматься тем, чем я занимаюсь. Или ты запретишь? Последнее было сказано уже с вызовом. И она сама этого испугалась и даже невольно втянула голову в плечи. Итан долго молчал, рассматривая ее, в серых глазах читался так и не заданный вопрос. – Я не хочу тебе запрещать, – наконец сказал он, – но, возможно, придется, потому что сама ты не чувствуешь опасности. Вельмина вскочила с кресла, судорожно сминая пальцами передник. – Ты… – выдохнула она. – Ты меня не запрешь! И опрометью бросилась в свою спальню, захлопнула дверь и несколько минут с трудом переводила дыхание. Было немного страшно – оттого, что, возможно, Итан сейчас придет к ней, чтобы закончить разговор, и что он все же заставит ее уйти от Гарье. Перед глазами так и стояло длинное худое лицо алхимика и такие умные, блестящие глаза. Она невольно вспоминала его загадочные слова, которые прочно засели в памяти, словно рыболовный крючок в рыбьей глотке. «Я хочу там работать», – подумала она, все еще стоя, прислонившись спиной к двери. Вздрогнула всем телом, когда услышала тяжелые шаги по ту сторону, скрип половиц. Вот оно… начинается. – Вельмина, – прозвучало усталое, – послушай… И, хоть он ее и не видел, Вельмина упрямо замотала головой. Она ничего не хочет слушать. Она совершенно не хочет, чтобы ее снова заперли в доме, словно курицу в сарае, и чтобы ею управляли, чтобы она была вынуждена выпрашивать право на воплощение в жизнь любого, даже самого крошечного желания. Итан молчал по ту сторону двери. И она молчала, не зная, что говорить, да и не желая ничего говорить. В конце концов, почему она должна оправдывать свое желание просто работать? А потом снова заскрипели половицы, и Вельмина сообразила, что король-дракон попросту ушел. Она немного выждала, потом открыла дверь и выглянула в коридор: Итана не было. Спустилась вниз – там его тоже не было. Выходило, он куда-то отправился. Вельмина тяжело вздохнула. В груди остро болело, и непонятно отчего. Потому что поругались? В первый раз за все это время? Совесть была неспокойна, Вельмина как будто чувствовала, что где-то она ошиблась, что-то сказала или сделала не так. До самой ночи она просидела в гостиной, потом бродила в холле, время от времени поднимаясь на цыпочки и выглядывая в окно. Итан все не шел и не шел, Вельмина чувствовала, как под грудиной словно надувается горячий пузырь. Он давил на сердце, душил ее. Куда Итан мог уйти? Почему не возвращается?