– Вот и отлично, – улыбнулся Макс. Напряжение прошедших минут окончательно покинуло его. – Пойдем отсюда. Я не знала, радоваться мне сейчас или плакать. – Анетт! Анетт! Парень, стоявший возле ворот, вопил так, что его было слышно в доме. Бал закончился каких-то два часа назад, все спали крепким сном и не сильно обрадовались появлению незнакомца. Сквозь сон я слышала, как Макс говорит с отцом по телефону. Со мной он был мягким и доброжелательным, и, когда я в подробностях рассказала о том, как папаша Финниган пытался взять меня на зарплату, выслушал все с благодарной улыбкой. А вот в беседе с отцом не церемонился. Я и предположить не могла, что тюфяк Макс знает настолько забористую брань и умеет использовать ее к месту. – То есть ты считаешь, что я такое дерьмо, которое даже полюбить нельзя? – поинтересовался Макс и прибавил еще пару выразительных слов. – Что мне нужно покупать жену? Пауза. Он стоял в ванной комнате, я лежала в кровати, уткнувшись лицом в одеяло, и старательно делала вид, что сплю. – Нет, это ты послушай! Не смей лезть в нашу жизнь. Ни в мою, ни в ее. Вот просто не смей… – Он замолчал, видимо выслушивая слова отца, а затем сухо добавил: – Пусть. Я умею держать себя в руках, это раз. И я верю своей жене, это два. Она сделала свой выбор и без денег. На душе кошки скребли. Макс решил, что говорит слишком громко, и прикрыл дверь. Теперь я слышала только невнятное «бу-бу-бу» и сама не заметила, как уснула по-настоящему. За окнами к тому времени уже маячил серый рассвет, съемки должны были начаться во второй половине дня, так что можно выспаться. И вот пожаловал крикун. Открыв глаза, я увидела, что Макс уже успел уйти. Пришлось одеваться и отправляться к воротам. Не сидится же людям дома. Сами не спят и другим не дают. Возле входных дверей я обнаружила стайку участниц, окружавших Анетт. Весь наряд девицы составляла ночная сорочка, и Анетт переминалась с ноги на ногу, пребывая в самых что ни на есть растрепанных чувствах. Милли держала ее за руку, и было ясно, что юная Дварксон оказывает ей определенную поддержку. – Что случилось-то? – спросила я, зевая и почесывая правый глаз. Мой вопрос стал катализатором: Анетт прижала руки к груди и зарыдала: – Нет! Нет! Я не пойду! Чуть поодаль дежурный оператор уже приник к камере – почувствовал, что происходят события, от которых рейтинг снова устремится вверх. Милли решительно закивала. – Правильно, Анетт! Правильно. Не хочешь – не ходи. – Ну что значит «правильно»? Какое «правильно»? – возмущенно заголосили девицы. – Это же любовь! Он влюблен по уши! И почти у всех лица сразу же обрели сладкое и мечтательное выражение. Зато Анетт тотчас же разрыдалась еще горше. Это была вполне пристойная игра на камеру. Вроде бы девушка хочет все бросить и побежать к крикуну и вроде бы желает остаться, потому что борьба за сердце Эдварда Финнигана в самом разгаре. – Да он ей изменял! – воскликнула Милли. Вот она-то как раз и не играла и искренне возмущалась томными восторгами участниц. – Анетт, ты ведь рассказывала. И изменял, и не работал. Это сейчас он увидел куколку на экране, и она сразу же понадобилась. А раньше и думать не хотел. – Да, – всхлипнула Анетт. – Я из-за него и пошла на кастинг… Думала, вот пусть увидит! А так… – Она шмыгнула носом. – Изменял, да. И работать не хотел, я одна все везла. – Ну не бил же! – парировала Юлия. – И вообще… пойдемте хоть посмотрим. Что мы тут-то топчемся? Крикуна звали Фред, и, судя по состоянию его одежды и обуви, он пришел сюда из столицы пешком. Взлохмаченный и неухоженный, он производил неприятное, скользкое впечатление. Посмотрев на него, я признала правоту Милли. Фред притащился сюда только потому, что увидел на экране красавицу и захотел вновь обладать ею. Никакой любовью тут и не пахло, просто задетое самолюбие. Охранник равнодушно сидел в своей будочке и, иногда отрываясь от кроссворда в журнале, смотрел на Фреда и хмыкал. Он ничего не делал – видимо, ему отдали приказ никак не задевать крикуна, сотрясающего решетку. – Анетт! – завопил парень во всю глотку, увидев свою бывшую подругу. – Анетт, это я! Анетт на мгновение остановилась, одарив Фреда равнодушным взглядом королевы, а затем тряхнула головой так, что волосы рассыпались по плечам красивыми волнами, и спросила: – Ну и что ты тут делаешь? Количеству льда в голосе Анетт позавидовали бы полярные ледники. Физиономия Фреда сразу же стала такой жалкой, словно он прекрасно осознавал собственное ничтожество и все сделанные ошибки. – Анетт! – простонал он. – О господи, это и правда ты! Лицо девушки обрело скучающее выражение. Похоже, она уже не в первый раз видела такое шоу, и оно ее не впечатлило. А вот прочие участницы отбора были поражены и, похоже, искренне сочувствовали Фреду, которого отвергла ледяная красавица. – Так что притащился-то? – усмехнулась Анетт. – Денег нет? Не нашел дуру, у которой можно на горбу кататься? – Я не катался! – воскликнул Фред. – Ты же знаешь, я пробовал пробиться. Я, что ли, виноват, что сейчас стихи не печатают? Мы подошли поближе, и я поинтересовалась: – А разве нельзя найти какую-то работу во время ожидания публикации? Фред презрительно посмотрел на меня, всем своим видом говоря: ты дура, которая ничего не смыслит в поэзии. – Работу? А как же творчество? – процедил он. – Как же моя душа? Я живу только стихами и для стихов, а Анетт – мое вдохновение, моя муза, моя страсть! Она ушла – и ничего не стало. А нам было очень хорошо вместе. Ну конечно. Я никогда не слышала, чтоб мужчина настолько откровенно считал женщину живым кошельком. Разумеется, Анетт ушла, и ничего не стало: ни возможности графоманить, ни безделья, ни жизни за чужой счет. Беда в том, что таких любят и жалеют, а Макса считают дураком и тряпкой. – И чего ты хочешь? – спросила Анетт с тем усталым равнодушием, которое почему-то очень порадовало меня. Фред вынул из кармана измятую бумагу, подозрительно похожую на туалетную. – Вот, послушай. Написал два дня назад, – сказал он. Как лист увядший падает на душу День сентября, бесцветная тоска. Среди морей придуманная суша Не приютит. Так первая строка Без продолженья делается глуше. Так без твоей руки моя рука Навеки одинока. Я задушен Молчанием. Несет за облака Мои сонеты… Если лето было И не иссякли жизненные силы, Дай мне ответ, туманный горизонт, На те вопросы, что плывут по ветру В далекий край на грани тьмы и света, Где станет явью мой забытый сон. Фред декламировал очень хорошо – настолько, что, когда он закончил чтение, кто-то из девушек уже шмыгал носом и утирал слезы. Я посмотрела на Анетт и, к радости своей, увидела, что стихи оставили ее спокойной и безразличной. Оно и верно: классиков не переплюнешь, а всех графоманов не прокормишь. – Мне тут из «Ярмарки тщеславия» написали, – вдруг сказала Анетт и поежилась: утро было прохладным. – Предлагают ежемесячную колонку вести. Тысяча лир. Лицо Фреда даже не дрогнуло, он явно умел владеть собой. Только глаза потемнели: видно, уже предвкушал возвращение с богатым и знаменитым трофеем. – Едем домой, Анетт, – произнес он. Я заметила, что оператор за камерой скептически поднял бровь: мол, неужели согласится? Это было бы знатной пощечиной Эдварду. Порой его отвергали, не без этого, но чтобы променяли на поэта-неудачника? – Да пошел ты к дьяволу, Фред! – буквально выплюнула Анетт. – Чтоб я тебя больше не видела, понял? И, развернувшись, она быстрым шагом направилась в сторону особняка, не оборачиваясь. Милли пошла за Анетт. – Подожди! – крикнула Юлия вслед. – Ну что ж ты за баба-то такая! Видишь, как человек убивается!