Питая к отцу стойкую неприязнь, тщательно скрываемую за внешним соблюдением приличий, Себастьян ни в коем случае не хотел доставить тому удовольствие и изначально намеревался отказаться от поиска алмаза. Полученную в дар картину он собирался оставить в Гриффин-холле, тем самым продемонстрировав Матиасу Крэббсу, что не нуждается в его подачках. Однако чем больше проходило времени, тем громче звучал голос разума. Приближалась зима, проклятая нога доставляла с каждым днём всё больше хлопот, и мысли о будущем всё чаще одолевали его. Гордость не позволяла Себастьяну предпринимать поиски в открытую, поэтому он и выбрался из своей комнаты в тот час, когда, как ему казалось, никто не сможет застать его врасплох. Уверенности в том, что он правильно расшифровал местонахождение алмаза, у него не было, только смутная догадка, которую он собирался проверить. Себастьян медленно, стараясь переносить вес тела на здоровую ногу и не слишком опираться на плохо подогнанный протез, двигался по затихшему тёмному дому по направлению к подвалу. Несколько вечеров подряд изучая картину, полученную в дар от отца, он заметил в ней повторяющуюся деталь – ромбовидный зрачок гигантского глаза напомнил ему замочную скважину в подвальной двери. Проходя через кухню, Себастьян завернул в кладовую. Нашарил на верхней полке невскрытую коробку со свечами, но поленился возиться и взял лишь трёхдюймовый огарок и картонку со спичками, лежавшую рядом. Колеблющееся желтоватое пламя разогнало тьму, его блики пробежали по круглым бокам безукоризненно начищенных медных кастрюль. Стальная мясорубка, гордость миссис Гилмор, зловеще блеснула и скрылась в кухонном мраке. Себастьян спешил, подгоняя себя, чтобы не передумать и не повернуть обратно. Неясный скрип раздался позади, и он резко обернулся, чуть не потеряв равновесие. Коридор за его спиной был пуст, но Себастьян не мог избавиться от ощущения, что кто-то из темноты следит за каждым его движением, будто держит на прицеле. Знакомое чувство чужого присутствия заставило его подобраться, ссутулить плечи, инстинктивно защищая грудь и живот, и отвернуться от источника опасности – выхода из коридора, который терялся во мраке, и где мог скрываться неизвестный наблюдатель. Медленно повернувшись, он продолжил путь, ненавидя себя за то, что огонёк свечи омерзительно дрожит в его руке. Прислонил трость к стене, вытер ладонь о брюки и толкнул дверь, ведущую в подвал. Она отворилась бесшумно, и перед Себастьяном возникла лестница. Темнота плотно и липко стискивала ступеньки, плескалась там, внизу, куда не дотягивался огонёк свечи, как тёмная вода. Подвал напомнил Себастьяну затопленный окоп, в котором ему как-то вместе со всем своим отрядом пришлось провести двое суток, прежде чем немецкие войска отступили. Кому-то вода доходила до груди, кому-то до горла, и тем приходилось балансировать на кончиках пальцев, стараясь удержать равновесие в размытой дождями глинистой почве. Несколько солдат тогда потеряли рассудок: они принимались тонко и страшно кричать, пытались вырваться наверх, под пули, не слыша приказов в объявшем их безумии самоуничтожения. Одному из них, крепкому деревенскому парню с обветренным лицом и вечно испуганными глазами, пуля снесла половину челюсти, и Себастьян облегчил его страдания, не в силах слышать булькающий шёпот несчастного, который в предсмертном ужасе пытался выговаривать слова молитвы, не зная ещё, что на полях Фландрии нет и не было бога, и глупо взывать к тому, кому нет никакого дела до происходящего. Привычно отогнав воспоминания, Себастьян тяжело и неловко спустился, помогая себе руками и тростью. Главной его заботой было сохранить огонёк свечи, не дать ему угаснуть. Тут всё так же пахло влажной землёй, сладковатой гнилью и старым деревом. Откуда-то, словно из-под ног, доносился ровный шелестящий шум, и он догадался, что это снова пошёл дождь. Не собираясь проводить в ненавистном подвале больше времени, чем того требовали поиски алмаза, Себастьян немедленно принялся шарить по ящикам и простукивать стены в надежде обнаружить тайник. Он заметил неладное, только когда пламя свечи резко заколебалось, и вслед за этим раздался тихий и вкрадчивый скрежет ключа в замке. Себастьян насколько мог стремительно преодолел ступеньки и кинулся к двери, навалился плечом, сам не слыша себя, крикнул что-то, приблизив губы к замочной скважине, ещё раз ударил плечом в дверь, поскользнулся, вновь обрёл равновесие при помощи трости. Из коридора не доносилось ни звука, дом замер, будто над подвальной комнатой не было стропил, груд кирпича и спящих людей, будто всё это пропало, сгинуло в той же мгле, что заполняла его ночные кошмары. Свечной огарок остался внизу. Язычок пламени недолго разгонял тьму, лизавшую ступени, и, когда он погас, то Себастьяна сначала затопил детский тошнотворный ужас, воскрешая в памяти безобразных призраков, которые терзали его, когда он был ребёнком, а после, совершенно неожиданно для него, объял покой. Тот мрак, что завладел им в послевоенные годы и реальная темнота подвала слились, и границ между ними он больше не видел, ощущая себя истончившимся, прозрачным, не чувствуя собственных пределов и находя в этом удивительную свободу. Мысли его текли вольно, словно он не в подвале был заперт, а сидел на берегу реки или наслаждался тёплым безветренным днём на холме, поросшем диким вереском. Он привалился спиной к двери и дал своему измученному телу отдых. Ему вдруг пришло в голову, что порой, чтобы увидеть что-то важное, нужно закрыть глаза. Глаза – обманщики, они не говорят правды. Наслаждаясь наступившей ясностью, Себастьян внезапно понял, где находится алмаз. Он осторожно спустился, стараясь не слишком нагружать ногу. Лёг на земляной пол и протянул руку под лестницу, к своему старому, обустроенному ещё в детстве тайнику. Удивительно, но его пальцы сразу наткнулись на широкий плоский камень с острыми гранями. Стиснув его в ладони, Себастьян испытал странное чувство, словно вся прожитая им жизнь не более чем дурное сновидение, и вот ему снова двенадцать лет и он, проснувшись, обнаруживает себя в подвале, и сжимает в руке камень, которым раскапывает тайник в земляном полу, где припрятан свечной огарок и картонка со спичками. Он ощупал пальцами землю под лестницей и отыскал участок, где она была рыхлее. Перехватив камень поудобнее, Себастьян начал копать и почти сразу же, не успев ещё поверить в свою удачу, наткнулся на содержимое тайника. Среди влажноватых комьев лежала гладкая половинка свечи, рядом, предусмотрительно обёрнутый в целлофан, картонный коробок. Себастьян встряхнул его, и в ответ спичечные тельца успокоительно зашуршали. Он представил, как зажигает свечу и тьма вокруг него отступает, как мир вновь приобретает знакомые очертания, но вдруг понял, что не в силах расстаться с новообретённым спокойствием, и отложил спички в сторону. В неглубокой ямке кроме свечи и коробка со спичками лежало ещё кое-что. Себастьян, ощутив прохладную податливость земляного червя, сначала принял этот предмет за комок грунта, но, сжав его в ладони и очистив, убедился, что это именно то, что он ожидал здесь найти. Он тщательно изучил алмаз кончиками пальцев, с наслаждением надавливая подушечками на острые выступы. Не думая в эту минуту о материальной ценности камня, Себастьян испытал забытую детскую радость от обретения приза в игре, в которой не надеялся стать победителем. Потом он вернул половинку свечи и спичечный коробок в тайник, присыпал их землёй и утрамбовал ладонью. Выбрался из-под лестницы, тщательно отряхнулся, небрежно опустил алмаз в карман и, отыскав свою трость, поднялся на три ступеньки. Это усилие окончательно истощило его, и он, опустив голову на руки, сложенные крестом, забылся тяжёлым прерывистым сном, готовый пробудиться в то самое мгновение, когда в подвальной двери послышится скрежет ключа. Себастьян уснул, Вивиан, передав пакет с деньгами пугающе галантному подручному братьев Люгер, с облегчением спешила обратно, прижимая к груди пустую сумочку и поминутно нервно оглядываясь, а близнецы, одинаково нахмурившись, всё ещё продолжали чертить сложные схемы передвижения гостей в вечер убийства. Филипп, утомившись от размышлений, изобразил грустного ежа с сигарой во рту прямо поверх схематичной рассадки гостей, на что Оливия всерьёз вознегодовала. Остальные обитатели дома либо крепко спали, либо предавались своим невесёлым мыслям, и только одного человека в Гриффин-холле более не волновали тревоги и тяготы суетного мира. Он лежал на земле, приникнув к ней всем телом, как ребёнок приникает к груди матери в поисках покоя и защиты. Из запёкшейся раны уже не струилась кровь, смешиваясь с прозрачными водами ручья, тело, недавно служившее источником и наслаждений и забот, остывало, превращаясь в серебристом свете луны в малозначительную деталь ночного пейзажа. Мышь-полёвка холодными от росы лапками пробежала по безжизненной руке, вцепившейся в лопату с коротким черенком и так и окоченевшей. Голова трупа покоилась в небольшой неряшливо выкопанной яме, постепенно заполняющейся водой, рядом высился холмик земли, а какая-то птаха, посвятившая свою немудрёную песню необыкновенно тёплой для этого времени года ночи, выводила звонкие трели, обращая на мертвеца внимания не больше, чем если бы он был опрокинутой каменной скамьёй. Часть четвёртая Глава первая, в которой все сначала нервничают из-за пропажи Грейс и Себастьяна, а потом становятся свидетелями ареста убийцы Старший констебль Лэмб проснулся в отвратительном расположении духа. Самочувствие его ещё более ухудшилось, когда он сообразил, что задремал, будучи на посту. С трудом поднявшись на ноги и морщась от боли в спине, он поправил шлем и откашлялся. В доме было тихо, даже из кухни не доносились ещё звуки утренних хлопот, и не тянуло запахами жареного бекона и свежего хлеба. Констебль Лэмб привёл себя в порядок: поправил форменную одежду, подкрутил усы и проделал пару гимнастических упражнений, чтобы почувствовать себя бодрее. Около восьми утра его должен был сменить О’Нил, после чего можно будет отметиться в участке и отправиться на пару часов домой. Предвкушая обильный завтрак с жареными почками, свиными сардельками и горячими ячменными лепёшками, Лэмб с наслаждением потянулся и тут же выпрямился, опустив руки и обрадовавшись, что успел проснуться до того, как в холле появился дворецкий. Симмонс, пожелав констеблю доброго утра, прошествовал мимо него, направляясь под лестницу, в кухню, и вид у него был крайне неодобрительный. Припозднившаяся кухонная девчонка, испуганно озираясь, пробежала с угольным ведром и щётками в гостиную, а потом обратно, где-то рядом послышалась возня, приглушённые вскрики горничных, глухо хлопнула дверь, и среди всех этих утренних звуков яснее всего констебль Лэмб различил женский голос, отчаянно взывающий к Господу о милосердии. В Гриффин-холле явно происходило что-то не то. Подтверждением тому стало возвращение Симмонса. Откашлявшись, он, не глядя на констебля, произнёс: – Я был бы благодарен вам, сэр, если бы вы смогли выслушать садовника Чепмена. Дело в том, что он обнаружил в саду тело, сэр. – Тело? В саду? – в голосе Лэмба слышались одновременно недоверие и нарастающий ужас. Согласно правилам, он должен был дважды за один час обходить дом вокруг и обязательно проверять, спокойно ли всё в саду. Сон, так не вовремя сморивший констебля, мог дорого ему обойтись. Чепмен, величавый старик с воспалёнными глазами и седой щетиной на костлявом подбородке, сидел на кухаркином стуле посреди кухни и с трудом скрывал удовольствие от того факта, что находится в центре внимания. Горничные, округлив от ужаса глаза, ловили каждое его слово, а миссис Гилмор, роняя слёзы в миску с тестом, вполголоса читала молитву, и от этого казалось, что слуги разыгрывают сцену из пьесы. Экономка, миссис Уоттс, была занята с малышкой Полли и ещё ничего не знала о случившейся трагедии. Выслушав садовника, констебль Лэмб в сопровождении дворецкого и лакея Энглби отправился к ручью, где и обнаружил тело Майкла Хоггарта с двумя пулевыми отверстиями в груди. Оно уже успело остыть и мало чем напоминало того жизнерадостного молодого человека, что так любил щегольскую обувь, дорогие вина и хорошеньких легкомысленных женщин. Энглби, обычно напускавший на себя чрезвычайную важность и пытавшийся подражать Симмонсу в его степенности, увидев тело, замер на месте, безвольно опустив плечи и растерянно выдвинув вперёд нижнюю губу. Неглупый деревенский парень, усердно старавшийся выбиться в люди, впервые видел мертвеца, и окончательность, неотменимость перехода из мира живых в мир мёртвых поразила его. Старший констебль Лэмб, наоборот, приосанился и строго отдал приказ: «Ни к чему не прикасаться!» – хотя желающих дотронуться до тела Майкла Хоггарта и так не предвиделось. Полицейский остался охранять труп и место преступления, надеясь, что его служебное усердие поможет заслужить снисхождение за непростительный факт сна на посту, а в доме тем временем воцарилась невероятная суматоха. Кухонная прислуга была не в состоянии приготовить и подать обычный горячий завтрак, так как миссис Гилмор слегла с печёночным приступом, а её помощница, Дженни, тряслась от страха и отказывалась выходить из своей чердачной каморки, повторяя, как умалишённая, что на доме лежит проклятье, а она ещё слишком молода, чтобы расставаться с жизнью. Нарезать холодное мясо и сыр и накрывать на стол пришлось горничным Эмме и Дорис, а миссис Уоттс старательно, но тщетно пыталась успокоить малышку Полли, которая никак не хотела умолкать, словно чувствовала, что осталась наполовину сиротой. Наконец, отчаявшись, экономка решилась подняться и побеспокоить Грейс Хоггарт. В коридоре, у двери в её комнату, она встретила обеспокоенных близнецов. Филипп, прижав ухо к замочной скважине, пытался определить, есть ли кто в комнате. – Она не открывает, – пояснила Оливия, сочувственно глядя на утомлённую бессонной ночью экономку. – Филипп стучит уже десять минут, но Грейс не открывает. Филипп снова постучал в дверь и громко, но доброжелательно крикнул: – Грейс! Тут малышка Полли. Если ты там, то открой нам, пожалуйста! Ну или просто скажи что-нибудь в ответ. Если честно, то мы немного волнуемся за тебя. – Она уже знает? – шёпотом спросила миссис Уоттс, показав на дверь. – Нет, – Оливия покачала головой, – наверное, будет лучше, если она узнает об этом от инспектора. Экономка согласно кивнула. Прошло ещё двадцать минут, но ни стук, ни вопли малышки, разносившиеся по всему коридору, не заставили Грейс Хоггарт отпереть дверь своей комнаты. Наконец, даже Филипп отчаялся и, в сердцах пнув дверной косяк, повернулся к женщинам: – Бесполезно. Её там нет. *** Когда инспектор прибыл на место преступления, все в Гриффин-холле уже знали о том, что случилось прошлой ночью. Все, кроме Грейс Хоггарт и Себастьяна Крэббса, местонахождение которых оставалось неизвестным. Хозяин дома встретил инспектора с мрачной деловитостью и сразу же проводил в библиотеку, где и изложил свои опасения по поводу пропавшего сына и внучки. Оливер, знавший о преступлении пока только самое основное, благодарно выслушал его и, не мешкая, отправился осматривать место преступления и тело Майкла Хоггарта, передав через О’Нила приказ обитателям Гриффин-холла не покидать поместье. – Да что же это такое?! – несмотря на трагедию, что произошла ночью, тётушка Розмари не собиралась пропускать мимо ушей бесцеремонные приказы полицейского. – Сколько же можно нами командовать? Он что, не понимает, что пока мы находимся в Гриффин-холле, мы все в опасности? Не знаю, как остальные, но я собираюсь уехать сразу же после того, как повидаю бедняжку Грейс и выражу ей свои соболезнования. Вскинув голову, Розмари Сатклифф приготовилась к возражениям, но никто не захотел вступать с пожилой леди в спор и объяснять ей очевидные вещи. Не взглянув на сестру и даже не опровергая её напрасных надежд, Матиас Крэббс, нахмурившись, обвёл всех взглядом: – Кстати, кто-нибудь знает, где Грейс? Миссис Уоттс с ног сбилась, присматривая за малышкой Полли. Да и инспектор, несомненно, пожелает с ней побеседовать. Кто-нибудь видел её? Все несмело переглянулись. Близнецы только сейчас заметили, какой у Вивиан больной вид – девушка сидела очень прямо, под глазами её залегли тёмные круги, а лицо было таким бледным, что даже белокурые волосы казались яркими на его фоне. – А Себастьян, мой сын? Где он? Почему его нет с нами в час тяжёлых испытаний, выпавших на нашу долю? Не проходит и дня, чтобы я не сожалел о безвременной гибели Генри, – Матиас Крэббс покачал головой, все его черты выражали неподдельную горечь. – Вот кто был бы моей опорой! Чем же я так прогневал Господа, что он лишил меня моей плоти и крови? Не дожидаясь ответа, он встал, грузно опершись на трость, и отправился к выходу из столовой, бросив Симмонсу через плечо: – Передайте инспектору Оливеру, что я готов встретиться с ним, как только он освободится, и буду ждать его в библиотеке. Сразу после его ухода близнецы синхронно выскользнули из-за стола и покинули столовую. В конце коридора виднелась удаляющаяся фигура Матиаса Крэббса, поэтому они изменили направление и направились в холл, откуда можно было выйти в сад, где их разговор никто бы не услышал. Солнце светило ярко, во всю силу, предвещая такой же тёплый день, что и вчера, осенний воздух был свежим и острым, прояснявшим голову, но северный ветер, напоенный влажностью моря и утренней прохладой, пронизывал насквозь. Оливия, одетая, по обыкновению, в мешковатые брюки и лёгкую рубашку, тотчас принялась дрожать. – Погоди, я видел в шкафу с зонтами макинтош. Филипп поспешно ушёл в дом и вскоре вернулся, насвистывая и широко, размашисто шагая, неся в руках песочного цвета макинтош и на ходу пытаясь отыскать сигареты. Застегнувшись на все пуговицы, Оливия засунула озябшие руки в карманы и сразу обнаружила там пачку «Галлахер». Передав её брату, она покачала головой, отказываясь составить ему компанию, и требовательно спросила: – Где, по-твоему, Грейс? И дядя Себастьян? Тебе не кажется, что всё это крайне подозрительно? Если честно, я не удивлюсь… Она замолчала, не желая произносить вслух то, о чём даже думать не хотелось.