Неожиданно. – Пригласи его. Войдя в гостиную, мистер Маклиш заметно нервничал, несмотря на беззаботную улыбку, которая стоила ему многих усилий. На нем был светло-коричневый костюм, в руке он мял черную треуголку. – Благодарю, мисс Динвуди, что согласились меня принять! Эва кивнула и указала на один из обитых розовым шелком стульев. – Не за что, мистер Маклиш. Приятно скоротать время до вечера в компании. Прошу вас, присаживайтесь. Маклиш примостился на самом краешке и бросил настороженный взгляд на Жана-Мари, который занял свой пост у входа гостиной. – Я подумал… гм. Знаете, я хотел бы с вами поговорить. Эва доброжелательно улыбнулась, а Маклиш кашлянул и добавил: – С глазу на глаз. Эва задумалась. Обычно она старалась не оставаться наедине с мужчинами – за исключением герцога и Жана-Мари, – но тут взыграло любопытство. Она кивнула своему стражу, и тот, ни слова не говоря, вышел из гостиной, плотно закрыв за собой дверь, но Эва знала, что волноваться не стоит: он никуда не ушел: стоит за дверью и, если что, быстро придет на помощь. – Итак, слушаю вас. – Это насчет герцога Монтгомери, – выпалил гость. – Кажется, у вас с ним особые отношения. Эва невозмутимо смотрела на него, не опровергая и не подтверждая этого заявления, и, похоже, ее молчание вывело его из равновесия. – То есть я хочу сказать: я надеюсь, что вы его доверенное лицо. Ведь он меня шантажирует. На это она не могла не откликнуться. – Боюсь, он кого только не шантажировал! Это его любимое занятие, знаете ли. Маклиш сухо рассмеялся. – Вы так говорите, словно шантаж – это хобби, нечто вроде разведения борзых собак или коллекционирования табакерок. – Уверяю вас: у меня и в мыслях не было шутить, – заметила Эва. – Лично я не одобряю его действий: они причиняют людям страдания. – Да уж… Вот я и пришел к вам: не могли бы вы замолвить за меня словечко? Может, он оставит меня в покое… – У меня нет влияния на герцога: он поступает как хочет – так было всегда. – Эва бросила взгляд на голубку – та задремала в своей клетке, спрятав клюв в перьях. Маклиш закатил глаза. – Тогда я погиб!.. – Разве вы не можете просто игнорировать его? Какими бы сведениями о вас он ни располагал, не надо позволять ему вас приманивать. Молодой человек покачал головой, и лившийся из окон солнечный свет заиграл огоньками в его рыжей шевелюре, но на свету стали заметнее и морщины вокруг глаз. – Я не могу: тут замешаны другие люди. Эва ждала продолжения, с сочувствием глядя на него, и, наконец, он заговорил: – Я был… нескромен в отношении одной состоящей в супружестве особы, и есть письма… вот они-то и попали в руки герцога. – Ясно. Что ж, это неприятно, конечно, но если бы вы предупредили эту даму, то, возможно… Он энергично замотал головой. – Это не женщина. – О-о… – наморщила лоб Эва. Связь между мужчинами считалась не просто скандальным событием: за такое можно и на виселицу отправиться. – В таком случае мне очень жаль. – Да. – Его губы сложились в горестную ухмылку. – И Монтгомери просит – требует, – от меня такого, что я сделать просто… не в состоянии, понимаете? Конечно же, она не понимала, поскольку не знала, чего именно Валентайн требовал от мистера Маклиша, но видела, что он на грани нервного срыва, и не в первый уже раз мысленно прокляла герцога Монтгомери. Эва порывисто склонилась к Маклишу. – Тогда бегите за границу: в колонии или еще куда-нибудь. Он хоть и герцог, но его могущество не безгранично. Если уедете, он вас не достанет. – А мой… друг? – Мистер Маклиш горько улыбнулся. – Вы же понимаете, он-то уехать не сможет. У него здесь семья. Супруга. Если Монтгомери опубликует эти письма… – Он покачал головой. – И вы готовы ради друга прозакладывать свою душу? – Да. – Мистер Маклиш грустно рассмеялся. – Я почитаю это делом чести: не допустить, чтобы письма когда-нибудь были опубликованы, – но Монтгомери требует от меня вовсе презренного поступка. Возможно, я покрою себя еще большим позором, если соглашусь. – Мне очень жаль! – искренне воскликнула Эва. – Даю слово, что поговорю с ним, но не хочу, чтобы вы питали напрасные надежды. Скорее всего, он вообще не станет меня слушать. Мистер Маклиш кивнул и встал, продолжая мять в руках шляпу, не решаясь спросить. – Благодарю за сочувствие и откровенность, мисс Динвуди. Знаю, что с моей стороны это дерзость, но позвольте задать вопрос: чем Монтгомери может шантажировать вас? – Ах, мистер Маклиш, ему незачем меня шантажировать, – печально улыбнулась Эва. – Он держит меня на куда более строгом поводке: это любовь. Тревельон лежал на одеяле с закрытыми глазами: солнце слепило. Голова Фебы покоилась на его обнаженном плече. Сейчас ему придется встать и полюбоваться на содеянное, а потом принять решение, но пока просто хотелось лежать и наслаждаться моментом. Феба, перебирая пальцами волоски на его груди: похоже, они ее очень занимали, – спросила: – Сколько раз вы это делали? Он в некотором недоумении открыл один глаз. – Об этом джентльмены, как правило, не говорят. – Я не прошу подробностей. – Феба сморщила носик. – Мне просто хочется знать… как много их было? – Вы воображаете меня этаким повесой, вроде Лотарио? – спросил Джеймс, явно забавляясь. – Не-е-ет. Просто… – Феба вздохнула. – Слишком хорошо вы это делаете. – Спасибо, конечно, – сказал он, несколько озадаченный. Неужели она предпочла бы, чтобы он оказался девственником, наивным юнцом, невинным, лишенным цинизма? – Наверное, с опытными женщинами лучше? – спросила Феба, словно угадав его мысли. Он повернулся на бок, и теперь они лежали лицом друг к другу. – Я хочу любить вас, Феба! Не какую-то женщину, опытную или не очень, а именно – вас. Когда-то, в молодости, я, может, и выбирал партнершу по определенным параметрам: большая грудь, или рыжие волосы, или еще что, – поскольку за их так называемую «любовь» приходилось платить, и мне было важно, какие они, эти женщины, а не кто они. Но теперь я стал старше и, надеюсь, умнее, мне больше не интересно спать с определенным набором признаков. Я хочу именно вас, Феба, и никого больше. И то, что мы делаем здесь, касается лишь нас двоих. Что было прежде, что может произойти потом – не важно: сейчас существуем только мы, и только наши желания имеют значение. Она усмехнулась. – Знаете, ни за что бы не догадалась, что вы такой умный, когда вы не баловали меня красноречием: «Да, миледи. Как вам будет угодно, миледи», – тогда вы были само благоразумие! – А вы сделали из меня легкомысленного типа, – рассмеялся Джеймс. – Ну, не совсем так, но по крайней мере я услышала, как вы смеетесь. И мне это понравилось. – Вы вогнали меня в краску, – изобразив скромность, пробормотал Джеймс и поцеловал ее. – Однако солнце уже клонится к горизонту. Идемте, нам нужно искупаться и одеться, не то за нами вышлют поисковую партию! Тоненько вскрикнув, она села. Тревельон подвел ее к кромке воды, намочил носовой платок и тщательно обтер ее бедра. На белой ткани осталось розовое пятно – немного крови. Он понимал, что должен был испытывать стыд: ведь обесчестил свою подопечную! – но испытывал только гордость. Все, что он ей сказал, было правдой. Сейчас, здесь, на этом пустынном пляже, Феба больше не была сестрой самого могущественного в Англии человека, а он, вероятно, бедолагой, что носит клеймо ошибочных решений: они просто любовники, он и она. Вот бы так было всегда! Но день клонился к закату, возвращая их к действительности, поэтому они оделись, упаковали корзинку, а потом Тревельон помог Фебе сесть в седло, подставив под ноги валун. Они ехали не торопясь и почти не разговаривая, так что Феба даже задремала, привалившись к его плечу, но вот показался отцовский дом, и Тревельон увидел отца со старым Оуэном. Он помахал им рукой, но отец сказал что-то Оуэну и остался на месте, ждать их приближения, а старик конюх скрылся в конюшне. Лицо отца было суровым. Морщины еще яснее обозначились на иссушенных непогодой щеках.