— Я подпишу, — коротко сказал Александр Александрович, довольно улыбаясь, и чуть погодя продолжил: — Что же касается вас, Константин Петрович… Нет, нет, не отказывайтесь, нам известна ваша скромность, но ваше участие в этом деле требует награды. Нам известна также ваша давняя мечта, и сегодня я могу вам твердо обещать, в самое ближайшее время, место обер-прокурора Священного Синода, дабы вы могли с еще большим успехом трудиться на благо самодержавия, народа и святой православной церкви. * * * Разговор этот как бы подвел итог расследованию обстоятельств гибели князя Шибанского. Но смерть эта имела далеко идущие последствия, дотянувшиеся и до наших дней. Не будет преувеличением сказать, что вся история России после трагической ночи с 19 на 20 февраля 1879 года пошла по другому пути, приведшему ее к хаосу революций, чехарде форм правления, разорению и распаду державы. Но можно продолжить эту мысль и сказать, что путь этот судил для России Господь. Для чего? Мы не можем этого знать, ибо непостижимы пути Господни, мы можем лишь верить, что это только испытание, ниспосланное нам Господом, и, пройдя через горнило физических страданий и душевных метаний, мы отыщем дорогу к счастью, к Царствию Божьему на земле. Если это так, то мы с глубоким сожалением должны признать, что князь Иван Дмитриевич Шибанский ошибался, все его замыслы и действия, прекрасные и правильные по сути, не могли ни к чему привести, мирная смена династии и курса были невозможны, для этого надлежало пройти через новое Смутное время, а коли так, то и гибель его, нелепая и случайная, уже не представляется таковой. Все это лишь наши домыслы и предположения, в жизни мы обречены лишь покорно следовать за событиями, собирая факты и пытаясь как-то их объяснить. Нам ведомы, да и то лишь с определенной степенью достоверности, судьбы свершившиеся, о них и расскажем в заключение. Заранее просим извинения у читателя за то, что не можем рассказать о судьбах всех упомянутых в повести персонажей, их, так или иначе вовлеченных и посвященных в это дело, оказалось на удивление много. В первую очередь это касается сына князя Ивана Дмитриевича Шибанского и его потомков. Их судьба заслуживает отдельной повести, которая, возможно, будет когда-нибудь написана. Из прочих же первое место принадлежит императору Российскому Александру Николаевичу Романову, Александру II. Апатия, овладевшая им после гибели князя Шибанского, продолжалась недолго. Александр недаром был самодержавным правителем величайшей страны в мире, он нашел в себе силы двинуться дальше по намеченному им с князем Шибанским пути, некоторые называли это романовским упрямством. Через год после описанных событий скончалась императрица Мария Александровна и, едва выждав сорок дней, Александр исполнил свое давнее обещание и сочетался законным, хотя и тайным браком с княжной Екатериной Михайловной Долгорукой. Впрочем, тайным этот брак оставался недолго, в России все секрет и ничто не тайна, покров тайны нужен был лишь для того, чтобы общество сожгло свое возбуждение и даже возмущение в обсуждении слухов, с равнодушием встретив официальное объявление. Исполнились кошмарные сны молодых великих князей, Екатерина Михайловна заняла место во главе семейного стола, а вместе с ней и непоседливый Гого, который на правах дяди покровительственно третировал молодую поросль романовского рода во главе с сыном наследника, Ники. А тем временем старик князь Голицын уже подбирал исторические документы и расписывал церемониал коронации Екатерины Михайловны в императрицы, благо, прецедент имелся, беспокойный пращур Петр I создал их, казалось, на все случаи жизни. То, что этим актом император не ограничится, понимали уже все, не только великие князья. Не менее решительно, чем семейно-династическими проблемами, занимался Александр и делами державы. Ровно через год после гибели князя Шибанского, в феврале 1880 года, Александр учредил Верховную распорядительную комиссию по сохранению государственного порядка и общественного спокойствия, учреждение доселе неведомое, во главе которого поставил человека пусть и довольно известного, но совершенно неожиданного — генерала Михаила Тариеловича Лорис-Меликова. Еще более удивилось общество, когда были оглашены полномочия Верховной комиссии. Ее председателя, Лорис-Меликова немедленно окрестили «диктатором», для этого, надо признать, были веские основания. За короткое время Лорис-Меликов с поистине диктаторской решимостью навел порядок в государстве, при этом весьма существенно перетряхнул руководящую верхушку. Чего стоили увольнение всесильного министра народного просвещения и до недавнего времени обер-прокурора Священного Синода графа Дмитрия Андреевича Толстого и ликвидация Третьего отделения! По прошествии полугода Верховная распорядительная комиссия, выполнившая порученные ей задачи, была столь же неожиданно распущена, Лорис-Меликов получил высшую награду империи — орден Андрея Первозванного и пост министра внутренних дел. Деятельность его в последующие месяцы была не столь заметна широкой публике, он разрабатывал план реформы управления империей, составлял проект манифеста о даровании народу конституционных свобод и утрясал его статьи с высшими сановниками империи, вернее, вытрясал их них согласие на эти статьи. В феврале 1881 года — все свои главные деяния Александр II совершал в феврале! — император подписал согласованный текст манифеста. Его должны были объявить и опубликовать в газетах 2 марта. За день до этого император был убит в результате бездарно организованного покушения, которое можно было предотвратить, которого можно было избежать, от которого можно было спастись, просто уехать после первой, неудачно брошенной бомбы, но Александр сам сделал несколько роковых шагов навстречу своему убийце. Нелепая, случайная смерть… Она положила конец всем планам. На престол взошел Александр Александрович, манифест не был объявлен, реформы были остановлены. Но одно из пророчеств князя Шибанского все же сбылось: Россию ждало великое десятилетие, настолько силен был импульс, приданный ей предыдущим царствованием, что страна, как чудо-тройка, устремилась вперед. У Александра III хватило ума, чтобы не препятствовать бегу богатырских коней, и достало сил, чтобы крепко удерживать вожжи в руках. Смерть поразила его необычно рано, как бы нарочно для того, чтобы эти вожжи попали в руки человека пусть и доброго, и прекрасного душой, но слабого и безвольного, в котором истончилась некогда могучая романовская сила. Тройка понеслась к пропасти… Вскоре после гибели императора Александра II его супруга Екатерина Михайловна вместе с детьми покинула Россию и поселилась в Ницце, этом последнем прибежище богатых русских изгнанников. Там она провела в уединении сорок лет, лишь изредка появляясь на публике. Насколько нам известно, она никогда более не бывала в России. Дети же ее, наоборот, едва достигнув совершеннолетия, устремлялись на родину. Князь Георгий Александрович Юрьевский служил в гвардии, поддерживая теплые отношения со своим племянником по отцу, почти ровесником, императором Николаем II. Скончался князь в Петербурге, незадолго до Первой мировой войны, едва перешагнув сорокалетний рубеж, обстоятельства его смерти темны, как у большинства мужчин — носителей крови великих князей и царей Всея Руси. Кровь проявилась и в другом — у Георгия Александровича был единственный ребенок, сын Александр, у того единственный сын Георгий, так и рос этот тонкий одинокий побег, скрепленный родовыми именами символ объединения двух царственных домов, увы, не утвердившийся на троне. Убийцы князя Шибанского на какое-то время забились в щель столичных клубов, где пытались избыть память о совершенном ими преступлении, а более — страх перед возмездием, которое грозило им с разных сторон: от императора, наущаемого, как им казалось, княжной Долгорукой; от великих князей и Победоносцева, за своевольство; от сподвижников убитого князя. Но немедленной кары не последовало, и постепенно заговорщики успокоились. По прошествии года граф Павел Шувалов вернулся к прежней идее и стал вновь сколачивать тайную организацию, которую он с первых дней назвал «Священной дружиной». Сведений о громких делах этой организации немного, скорее всего, не из-за ее тайности, а по отсутствию этих дел. Впрочем, хватило и одного, наделавшего много шуму. Речь идет об убийстве в июне 1882 года генерала Михаила Дмитриевича Скобелева, которому, как мы помним, покровительствовал князь Шибанский. Убийство это, искусно закамуфлированное под несчастный случай — сердечный приступ в номере известной кокотки после обильного ужина, многократно описано, в двух местах даже весьма близко к реальности, так что мы не будем останавливаться на нем. Отметим только, что в своем последнем разговоре с Александром II князь Шибанский упомянул две фамилии, которые составят славу следующего десятилетия: генералы Лорис-Меликов и Скобелев. Только с ними двумя связывалось впоследствии несколько чуждое русскому слуху слово диктатор, на смену диктатору Лорис-Меликову, отставленному со всех постов после смерти Александра II, на авансцену большой политики выдвинулся Скобелев, который, как все уверяли, рвался в диктаторы. Он и сам не скрывал своих намерений, говоря о них практически открыто в самых разных компаниях. Верный слух, гулявший по Петербургу, называл уже и дату намеченного переворота — день коронации императора Александра III. Ближайшей целью переворота все считали отрешение Романовых от престола, о дальнейших планах Скобелева судачили по-разному, одни говорили, что он сам намеревается взойти на престол под именем Михаила II, вторые утверждали, что имеется другой, бесспорный претендент, при котором Скобелев будет играть роль диктатора. Верно, конечно, второе, хотя бесспорных претендентов было двое, но доподлинно известно, что действовал Скобелев по собственной инициативе и никаких договоренностей ни с Шибанскими, ни с Екатериной Михайловной не имел. Сейчас невозможно сказать, какие шансы на успех имело предприятие Скобелева, все прервала смерть, нелепая и случайная… Священная Дружина просуществовала недолго и скончалась, не выйдя из младенческого возраста. Вернее, ей повелел скончаться император Александр III — ох, не любит власть тайные общества, даже и в собственную поддержку, да и департамент полиции слезно молил избавить от непрошеной помощи воинствующих дилетантов. Что же касается Шувалова, Щербатова и Демидова, то их настигло самое страшное возмездие, о котором они легкомысленно забыли, — суд Божий. Непременно настигло, и то, что ныне никто не вспоминает о них, — лишнее тому подтверждение. Та же кара постигла и лукавого начальника Петербургской сыскной полиции Путилина, на которого через немного лет после описанных событий напали многочисленные хвори, вынудившие его вторично подать в отставку. Скончался он в одиночестве, бедности и безвестности и само место его погребения неизвестно потомкам. Осталась лишь легенда о хитроумном и удачливом сыщике, чувствовавшем себя как рыба в воде на петербургском дне, проникавшем в ходе расследования в самые тайные притоны и лично скручивавшем руки самым отъявленным головорезам. Как это далеко от истинного образа полного во всех смыслах генерала, достигшего вершины табели о рангах, чина действительного тайного советника, выше которого только канцлер, чин канцлера за всю послепетровскую эпоху имели в России всего одиннадцать человек. Еще более страшное возмездие постигло другого действительного тайного советника, ибо что может быть страшнее, чем увидеть на исходе долгой жизни крушение всех своих трудов — ненавидимый всеми, оплеванный, осыпаемый проклятиями Константин Петрович Победоносцев ушел в отставку в 1905 году, когда в России бушевала первая революция. А что же революционеры? Они тоже, отчасти конечно, есть порождение описанных нами событий. Революционеры были и до этого, но они были, по верному замечанию князя Шибанского, не страшны, потому что не имели опоры в народе. Были и террористы, но все больше одиночки, романтики и народные мстители. Как тут не вспомнить странное происшествие, случившееся в Петербурге 2 апреля 1879 года, на сороковой день после убийства князя Шибанского, странное для всех, кроме двух его непосредственных участников, императора Александра II и учителя из Саратовской губернии Александра Соловьева, возможно, именно о нем упоминал князь Шибанский в разговоре с Тургеневым. Несомненно, что он принадлежал к горячим приверженцам князя, скорбевшим о его гибели и обвинявшим в ней императора Александра. Обвинения усилились, когда стало явным нежелание властей проводить справедливое, объективное расследование. Верный заветам князя Шибанского, отрицавшего человекоубийство, Соловьев и не думал убивать императора, он хотел лишь воззвать к его совести. Стреляя практически в упор, нарочито мимо, он лишь напоминал ему о скоротечности жизни и неотвратимости суда Божьего. Он был последним идеалистом. За ним пришли другие, возведшие террор в принцип, сделавшие его главным средством революционной борьбы. Летом 1879 года «Земля и воля» распалась, из нее выделилась террористическая «Народная воля», в которой первые роли играли упоминавшиеся в нашей повести Софья Перовская и Николай Морозов. Они открыли охоту на «красного зверя», на императора Александра II, потому что самодержец по определению является источником всех благ для простого народа и первопричиной всех бед для революционеров. Их бомбы настигли императора 1 марта 1881 года на Екатерининском канале, положив конец реформам и их собственной революционной организации. Перовская взошла на эшафот, Морозов же был осужден на пожизненное заключение в Шлиссельбургской крепости, из которой его освободила все та же революция 1905 года. Остались упомянутые нами литераторы, но и они, Достоевский, Гюго, Тургенев, вскоре после описанных событий уходили один за другим, сыграв свою роль в сотворении мифов и освобождая дорогу новым мифотворцам и заговорщикам. Тут вновь всплывает имя Николая Александровича Морозова. В 1920-е годы он написал семитомное сочинение под названием «Христос», в котором дал новую трактовку всемирной истории и, в частности, истории христианства. Немногие специалисты, прочитавшие этот труд, отвергли его за ненаучность — откуда он это взял?! Мы знаем откуда, вернее, от кого. Впрочем, удивляет не это отвержение, а то, что большевики вообще дозволили Морозову написать труд с таким названием и не уничтожили их, рукопись и автора. Труд дожил до наших дней, и уже новые поколения читателей и, конечно, писателей вчитываются в толстые тома, пытаясь с их помощью проникнуть в тайны нашего прошлого, далекого и не очень. Жизнь продолжается! Именно так закончил великий князь Юрий Васильевич свое сочинение, написанное в лето Господне семь тысяч сто двадцать пятого года, и мы про прошествии почти четырех веков с радостью присоединяемся к этой жизнеутверждающей мысли. Глава 22 Ночной дозор Москва, 7 мая 2005 года, полночь Последние страницы рукописи Северин прочитал очень внимательно, много внимательнее, чем предыдущие. Его не очень интересовали сообщенные там факты, хотя знал он далеко не все, он не задумывался об их истинности и даже был готов априори признать их истинность. Но ему ли не знать, чего можно достичь манипуляциями с фактами, в чужом исполнении это называлось подтасовкой фактов, в своем — стройной версией. На собственном опыте он знал, как появление нового факта вынуждает переосмысление и перестановку фактов предшествующих, так рождается новая «стройная» версия. Подобная версия возникла в его мозгу при чтении сочинения гражданина Шибанского Василия Ивановича, и внимательное изучение последних страниц было обусловлено поиском подтверждений. Хороший писатель, а этот Шибанский был, гм, писателем эрудированным и серьезным, непременно должен был привести в эпилоге разгадку или намек на разгадку, поставить вешку, ключевое слово, которое позволило бы правильно понять смысл произведения. То, что некоторые писатели все такие вешки расставляют уже в прологе, Северин и не подозревал. Он разгребал мусор заключительных слов и, наконец, нашел драгоценное зерно. Миф — этим все сказано! Ха-ха, заговор литераторов! Заговор литераторов против остального человечества и этот Шибанский — один из этих заговорщиков! Создают мифы и вешают нам, простодушным читателям, как лапшу на уши. Этот, Шибанский, еще ничего, он хотя бы честно признался, впрочем, мог бы и яснее выразиться, а то ведь многие, прочитав, поверят. Северин поначалу тоже поверил. Впрочем, он был в таком состоянии ума и духа, в таком помрачении ума и духа, что и не в такое бы поверил. Да и не было ничего в этом тексте такого, что бы встряхнуло его, поразило, насторожило. Ну, потомки Христа, ну, Приорат Сиона — эка невидаль! Возможно, если бы Северин читал вышедшие в два последних года многочисленные конспирологические романы, собранные на столе в кабинете Семена Михайловича Биркина, он бы и насторожился, историческим открытиям американских журналистов иже с ними он безоговорочно не доверял. Но Бог его миловал, сих творений он не читал, зато прекрасно помнил другой труд, именно что исторический труд, а не какой-нибудь романчик, «Святая кровь и Святой Грааль» каких-то англичан, их фамилии за ненадобностью Северин забыл. Он бы нисколько не расстроился, если бы и этот труд прошел мимо его внимания, но в те годы, лет пять или шесть назад, была у него одна э-э-э близкая знакомая, увлекавшаяся разными загадками истории. То есть в жизни своей она последовательно чем только ни увлекалась, но так счастливо сошлось, что их увлечение друг другом совпало в ее увлечением загадками истории, все же не так раздражает, как НЛО или, избави Бог, диеты. Она-то и раскопала в Интернете эту книгу, ахала, читая с экрана, не пожалела бумаги, распечатала текст, прочитала еще раз, снова ахая, и все подсовывала Северину, он, чтобы не обижать подругу, прочитал, поахал за компанию. Лицемерил он при этом самую малость, труд ему в общем-то понравился, очень правдоподобная версия, так без обиняков заявил он подруге. Его религиозное чувство, за отсутствие такового, ничуть не было возмущено, мир от сенсационных открытий не то что не перевернулся, но даже не заколебался, что же касается Христа… Отношение Северина к Христу было довольно типичным для людей его возраста, национальности и воспитания. С одной стороны, он верил в существование исторического персонажа, называвшегося Иисусом, Иешуа или как-то похоже, пророка, бродившего во времена Римской империи по ее восточным провинциям. С другой стороны, Христос был неким абстрактным символом добра, любви, веры, надежды, одним словом, иконой. Промежуток между двумя этими крайностями заполняли Евангелия, которые имели, мягко говоря, небольшое отношение к первому, к реальному человеку, служили второму, иконе, и рассматривались Севериным лишь как образец, достойный, призвал он, образец, древней литературы, скорее греческой, чем иудейской. Как литературный персонаж, представленный Евангелиями, Иисус был Северину чужд, вочеловеченный в прочитанной им книге, он стал ему понятнее и ближе, по-человечески понятнее и ближе, затмив в душе другой литературный образ, Иешуа Га-Ноцри, созданный сатанинским умом Михаила Булгакова. Повесть Василия Ивановича Северин поначалу и воспринимал как развитие этой исторической темы. Вот и имя Виктора Гюго кстати подвернулось — Северин точно помнил, что Гюго в «Святой крови» назывался в череде магистров «Приората Сиона», или нет, не магистра, в приорате главный, наверно, приор, а, ладно, не суть важно! Исторических, хорошо знакомых имен было вообще много, персонажи эти представали иногда в неожиданном, но отнюдь не невозможном ракурсе, даже весьма правдоподобном. Северин не поленился устроить небольшую проверку, открыл предпоследний том собрания сочинений Тургенева, нашел там стихотворение в прозе «Христос», датированное декабрем 1878 года, все сходилось, и время, и текст. Продолжалось это до тех пор, пока автор не упомянул Путилина. И не то возмутило Северина, что плохо упомянул, с этих … литераторов (на язык просилось — интеллигентов, вовремя остановился) какой спрос, все они ненавидят правопорядок и презирают людей, стоящих на его страже. Хотя чуть что коснется их лично, первыми начинают истошно кричать: «Милиция! Караул! Грабят!» — или возмущенно вопрошать: «Куда смотрит милиция?!» Ну, пнул и пнул, Бог ему судия, это, в конце концов, личная оценка, но зачем же извращать ход следствия, зачем все переворачивать с ног на голову?! Уж что-что, а ход следствия Северин знал доподлинно, из самого надежного источника, от самого Ивана Дмитрича. Все же не так было! Ситуация вполне обычная, вот так читает человек какую-нибудь книгу, с увлечением читает, восторгаясь мастерски закрученным сюжетом, колоритными персонажами, экзотическими пейзажами, и вдруг натыкается на какую-нибудь деталь, мелкую деталь, но такую, о которой, единственной, он может судить профессионально, и вдруг видит явную нелепицу, конницу ацтеков, кошерную свинину, вино «Слеза Аллаха» или дизельный шестисотый мерс, алчно поглощающий девяносто восьмой бензин, и — все, нет прежнего очарования, сюжет не стыкуется, персонажи ходульны, а пейзажи срисованы с рекламных проспектов туристических фирм, короче, дрянная книга и весь сказ! Отчасти поэтому Северин не любил детективы. Для него они сплошь состояли из этих самых мелких деталей, и разница между авторами плохими и авторами хорошими состояла в том, что у плохих ошибки или неувязки случались на первой странице, а у хороших на десятой. Нет, он, конечно, понимал, что существуют законы жанра, что если описать расследование дотошно и подробно, так, как происходит на самом деле, то редкий читатель дотерпит до развязки, но ведь он-то и был этим редким читателем! На службе ему еще и не такое приходилось претерпевать! Но тут было не то, тут были не простые ошибки, проистекающие из незнания предмета, не умелая подтасовка фактов, тут была прямая фальсификация и извращение истории, именно так! Единожды совравши, кто поверит?! Так, оттолкнувшись от гнусно оболганного, но для него по-прежнему светлого образа Ивана Дмитриевича Путилина, Северин воссоздал истинную последовательность событий, не тех давних, связанных с убийством князя Ш., а гораздо более близких, приведших к созданию этого клеветнического пасквиля. В запале Северин позволил себе употребить редкое для него слово «истина» вместо привычной «версии». Итак, несомненно, что гражданин Шибанский Василий Иванович где-то раздобыл ту же самую книгу, «Записки И.Д. Путилина. Неизвестные страницы», и переработал рассказ об убийстве князя Ш. в похабном современном стиле, превратив кристально ясное дело и идеально проведенное расследование в запутанный триллер. Собственно, расследование автора и не интересовало, он постарался напихать в текст побольше столь любимых читателями альковных тайн, дворцовых интриг, уничижающих сплетен об уважаемых людях, приплел до кучи Иисуса, «Приорат Сиона», Виктора Гюго, это он, конечно, из той самой книги скатал. Что же до фамилии князя, то современным авторам, на которых креста нет, ничего не стоит вписать свою собственную фамилию, воспользовавшись совпадением инициала. Это круто и может оказаться полезным для раскрутки книги. Этот Шибанский, отдадим ему должное, не во всем похож на современных авторов, те, бывает, без зазрения совести страницами передирают из произведений малоизвестных и даже очень известных, он же как будто открещивается от знакомства с «Записками» Путилина. Но в одном месте все же прокололся. «Лето Господне семь тысяч сто двадцать пятого года» — это он мог взять только у Путилина. Только Иван Дмитрич в те заветные тетрадочки заглядывал, а потом они сгинули без следа. В том, что без следа, сомнений у Северина не было, ведь если бы эти взрывоопасные тетрадочки вдруг явили себя миру, то треск, шум или хотя бы эхо от их появления непременно докатились бы до него, все же он не совсем дремучий человек и худо-бедно старается быть в курсе. Так что, гражданин Шибанский, с вами все ясно, равно как и с вашим так называемым творением, все это списано у начальника петербургской сыскной полиции Ивана Дмитриевича Путилина, кристальной души человека, а что не списано, до даже не домыслы, а чистейшей воды выдумки, которые никак не могут помочь нам в нашем абсолютно объективном расследовании, лишенном даже малейшего налета мистики, основанном на реальных фактах и данных современной науки. И вам, литератор Шибанский, не удастся примазаться к славе Ивана Дмитриевича Путилина, не имеете вы никакого отношения ни к тому расследованию, ни к нынешнему. Как говорят в Одессе, вас здесь не стояло! * * * Как же так, воскликнет изумленный читатель, как же не имеет, если день начался с похищения Шибанским трупа распятого? Если уж вы, любезнейший Евгений Николаевич, похищение трупов из морга МУРа ни во что ставите, то мы даже не знаем, что и думать. Что тут думать? Обычный провал в памяти. Разве с вами никогда не случалось такого, чтобы, увлекшись какой-то идеей, а то и просто разговором, вы не забывали напрочь о каком-нибудь важном обстоятельстве, например, о любимой девушке, ожидающей вас у театра на промозглом ветру. А вот Северин, кстати, о девушке не забывал, как только пришел немного в себя, так сразу и вспомнил и принялся регулярно, раз в час, названивать Наташе. Вероятно, это тоже внесло некоторый вклад в случившийся с ним провал в отношении Василия Ивановича Шибанского. При желании это можно даже поставить в плюс Северину как свидетельство того, что Наташа была для него много важнее ее названного дядюшки и его сомнительных делишек. Часть вины готов принять на себя и автор, который настолько увлекся событиями дней давно минувших, что совершенно забыл о событиях дня текущего. Авторам детективных романов, как неоднократно критически заявлял Северин, вообще свойственна странная забывчивость, тем более странная, что касается она важнейших улик и принципиальных для следствия деталей родственных, сексуальных и прочих взаимоотношений главных персонажей, они нарочно утаивают их от читателей, так борясь с их недюжинной проницательностью и побуждая их тем самым мучиться сомнения до самой развязки. В нашем случае все намного проще, события, несколько раз отвлекавшие нашего героя от чтения рукописи, несущественны для развития сюжета, разве что вновь обретенная машина сыграет некоторую роль в будущем, но при необходимости и ей можно было найти замену, в этом бы равно преуспели и автор, и герой. Ничего не дал и короткий приступ следственного зуда у Северина. Он позвонил Максиму и приказал ему пробить по базе данных Шибанского Василия Ивановича, приблизительно 1960–1965 года рождения. Сыскался один-единственный подходящий, ранее не судимый, в розыске не находящийся, зарегистрированный в Москве, по улице Даниловский вал, дом 22, номер квартиры отсутствовал. Но такая мелочь не могла остановить Северина, подозреваемый — человек приметный, найдем, общественность, старушки не подведут. Останавливало отсутствие машины, но тут как раз позвонил Никита — забирай! Полоса везения продолжалась, едва выйдя из дому, Северин словил левака, за четверть часа доехал до автосервиса на Нагорной, радостно воззрился на свою старушку, которая подмигнула ему новыми фарами, широко улыбнулась новым бампером, ласково потерлась о его колено вправленным крылом и призывно распахнула дверь. Говорить в ее присутствии о Фордике, демонстрировавшем свои стати в глубине гаража, было по меньшей мере неэтично, Северин строгим взглядом остановил начавшего презентацию Никиту и опустился на привычное сиденье. От Нагорной до Даниловского вала рукой подать, вскоре он затрясся по узкой раздолбанной улочке, в который раз удивляясь тому, что сильнее всего дорожное покрытие разбивают не большегрузные грузовики, а трамваи, бегущие по рельсам посреди улицы. Еще более удивительным было то, что это явление, повсеместное для Москвы, теряло свою абсолютность в других городах, например, в Питере, а за границей о нем вообще не знали, Северин нарочно спрашивал. Занятый этими высокоумными размышлениями и объездом колдобин, он как-то не сразу сообразил, что представляет собой строение номер 22 по улице Даниловский вал, несмотря на то, что довольно долго ехал мимо мощной белокаменной стены, над которой возвышались золотые маковки. Наконец, сообразил — перед ним был Свято-Данилов монастырь, духовно-административный центр Русской православной церкви, резиденция Святейшего Патриарха Всея Руси. Наличествовали в изобилии и старушки, но они в поисках Северина были не помощницы. Он и пытаться не стал и, развернувшись, поехал домой. Тогда-то и мелькнула впервые у Северина мысль, что Шибанский не тот, за кого себя выдает. Отметим, что Василий Иванович ни за кого себя перед Севериным не выдавал и никак не представлялся, так что эта мысль Северина свидетельствовала о том, что он еще не совсем пришел в себя после утреннего потрясения. Этим же, вероятно, можно объяснить и цепь северинских ассоциаций: Даниловский монастырь — Патриарх — звонок от Патриарха — ложный звонок — ложь — мистификация (последнее слово было, несомненно, почерпнуто из писаний Путилина и того же Шибанского). Так в сознании Северина появилась трещинка, через несколько часов разросшаяся в провал, в провал в памяти, так удививший читателя. Это был не последний выезд Северина в тот день. Дочитав рукопись Шибанского и вынеся как рукописи, так и автору свой нелицеприятный, приведенный выше приговор, Северин в очередной раз взялся за трубку телефона, но тут же решительно положил ее на место, выскочил из дома и помчался через всю Москву, на Сокол. Смысл своего внезапного порыва он осознал только на месте, когда увидел темные окна квартиры Биркина, домоседа и полуночника. Значит, Семен Михайлович не просто отключил телефон, спасаясь от вполне естественных претензий Северина, а пребывал где-то в другом месте. Оснований для следующего вывода — пребывал вместе с Наташей — было много меньше, тем не менее, Северин его сделал и почему-то успокоился. Он поехал обратно на Комсомольский, опустив стекло в машине, и прохладный ветер выдул из его головы остатки морока. Домой вернулся прежний Северин, полный сил и решимости довести дело до конца. * * * Северину не давала покоя одна деталь, перекликавшаяся в сочинениях Путилина и Шибанского, надпись IХЦВР, перед которой встал в тупик великий сыщик и которая, согласно Шибанскому, означала «Иоанн Десятый, Царь Всея Руси». Он сверился с «Записками» и с листочком, который постоянно носил с собой, выписал, один под другим, два ряда букв.