— И как долго у нее могут быть приступы? — спросил он. Филипп пожал плечами. Он совершенно явно не волновался о судьбе сестры. — Возможно, еще будут. Но вряд ли. Все-таки это не самое простое дело, выжить, поймав молнию. Редко кто может выжить. Только те, кому пришло время. — То есть она могла и не выжить? — спросил дон Хуан. — Конечно. Позже, когда голова прошла и все встало на свои места, Жаку казалось, что этот разговор был одним из его полуснов. Не могли два трезво мыслящих человека обсуждать подобные вещи. И не мог Филипп де Флуа быть настолько равнодушен к своей сестре. Гости уехали. Но Филипп задержался на несколько дней, чтобы проследить за Валери и несколько раз съездить в Тур. В Тур он чаще всего ездил в сопровождении дона Хуана, и последний всегда возвращался в самом поганейшем настроении. После волшебного бала в Шатори, навсегда оставшегося в памяти его участников, замок замер. Гостей больше не было, и никто в замок не приезжал. Катрин надолго оказалась больной и не выходила из комнаты, Жак ходил, как призрак с повязкой на голове, а барон, прокляв все развлечения на свете, заперся в своем кабинете. Валери же пострадала намного меньше. Уже утром следующего дня она спустилась вниз и утащила Жака играть на фортепиано. Она была в самом наилучшем расположении, много смеялась и даже поцеловала его, когда представился случай. Впрочем, ее милость не обошла и дона Хуана, а так же месье де Монпелье, пришедшего прощаться с нею перед отъездом. Валери была любезна со всеми, всем улыбалась, и каждому сказала много хороших ласковых слов. Дон Хуан видел ее напевающей какую-то песенку, под которую она кружилась и танцевала. А ближе к вечеру она вдруг побледнела и упала на руки своему брату, который весь день старался не выпускать ее из виду. Филипп совершенно не испугался, он отнес ее в ее комнату и передал Сафи, сказав, что ей известно, что надо делать. То ли Сафи не знала, что надо делать, то ли она плохо старалась, но ночью с Валери произошел приступ, от которого ее пришел избавлять сам Филипп. Дон Хуан услышал крики и бросился в ее комнату, где застал нелицеприятную картину. Валери лежала на полу, корчась в судорогах, а Сафи ничего с этим поделать не могла. И только вошедший следом за ним Филипп успокоил ее, просто положив руку ей на лоб. Валери тут же успокоилась и крепко уснула. Филипп переложил ее на кровать, после чего заговорил с Сафи на их тарабарщине, и они скрылись в соседней комнате, в которой жила Сафи. Перепуганному Хуану оставалось только сесть на кровать рядом с Валери, взять ее холодную руку в свои и молиться, чтобы эксперименты ее брата не стоили ей жизни. Впрочем, на этот раз все обошлось, и утром Валери спустилась к завтраку. От вчерашней жизнерадостности ничего не осталось, но она была жива, здорова и более менее спокойна. — Мне придется учиться жить заново, — сказала она Филиппу, — я и не думала, что это так сильно скажется на мне. Он дернул плечом: — Не переживай, сестричка, скоро тебе станет легче. Главное, не забывай тех мест, где ты побывала. — Вряд ли это можно забыть... Вечером, когда дон Хуан пришел к ней в гостиную, Валери поделилась с ним тем, что же она видела после удара молнии. — Я была нигде, но одновременно везде. Я видела, как Катрин стоит на краю пропасти. Только она была именно на краю пропасти, а не на крыше башни Фей. Я пыталась удержать ее, а потом все исчезло, и я заблудилась. Никак не могла понять, где я, и как попасть в ту часть пространства, где вы все живете. Я видела, как ты сидел с сестрой Монпелье. Довел девушку до слез, а сам бесился от ее рыданий. Но я никак не могла прийти к вам, будто стояла за стеклом и наблюдала со стороны. Хотела позвать на помощь тебя или Филиппа, но удалось найти только Жака. И, увидев его, я догадалась, что надо разбить стекло. Я разбила и упала с огромной высоты на поляну, практически Жаку под ноги. Везде и одновременно нигде — это описание не могло передать того, что чувствовала Валери на самом деле. Это было полное единение с миром, как будто она увеличилась в миллионы раз, и мир стал частью ее самой, а она — частью этого мира. И, захоти она, она могла бы увидеть каждую пылинку в любой части планеты. И каждую мысль, которую она бы пожелала узнать. После пробуждения она еще некоторое время слышала чужие мысли, чуть не оглохнув от их изобилия. Она видела, как переливаются люди, и где у них сосредоточивается боль. Она чувствовала шевеление каждой мыши в норе, и каждого листка на ветке. Не зная, что с этим делать, она бросилась к Филиппу и тот рассказал ей, как закрыть это окно в большой мир. Валери закрыла, и боялась открыть снова. Она дала себе зарок, что не сделает этого никогда. Глава 23. Траур Валери первой почувствовала, что с бароном что-то не так. Она проснулась среди ночи и просто ощутила, что в замке стало на одного живого человека меньше. Как будто ее кто-то потряс за плечо. Вскочив, она накинула пеньюар и бросилась в покои барона. Она барабанила в дверь, пока не вышел старый заспанный лакей и не осведомился, весьма невежливо, чего ей собственно надо от его господина. Валери оттолкнула старика и бросилась в спальню. Казалось, ничего не произошло. Но в лежащем на кровати и вроде бы спящем человека не было ни искры света. Старик тоже почувствовал, что что-то не так. Он зажег подсвечник и подошел к барону. Валери сжала руки, ее всю трясло от ощущения полной безнадежности. Она принесла несчастье и в этот дом тоже. Валери ловила обрывки мыслей барона, которые еще витали в темной комнате. Он страдал из-за Катрин. Он плакал... плакал из-за ее падения. И, хотя де Безье заверил его, что происшедшее никак не скажется на его планах жениться на Катрин, барон с ужасом думал о ее будущем. Последние мысли отца были о любимой дочери. Валери развернулась и вышла из комнаты, чтобы не слышать причитаний старого лакея. Она медленно побрела к себе, но натолкнулась в темноте на Филиппа. — Можешь не идти туда, все кончилось, — она отстранилась от него, — это мы с тобой убили его. Я же говорила, что не надо ехать к родне. Мы ничего хорошего еще никому не сделали. Надо было сразу отправить меня в монастырь. Ну сожгли бы его, но наши родственники не пострадали бы. Филипп прижал ее к себе несмотря на сопротивление. — Мы не приносим несчастья, Валери, — сказал он, — это ты наделена способностью будить самое сокровенное в человеке. Это не так плохо. Барон умер потому, что слишком любил. Самое важное, что двигало им, была любовь к Катрин. — Катрин тоже пострадала, — она отвернулась от брата, — пострадала потому, что я хотела переиграть этого ловеласа. Ну вот, переиграла. Так просто. Только он отомстил. И, видимо, я должна признать себя побежденной. Хоть он и отдал в этой игре жизнь. Я — играла. А проиграли Катрин и ее отец! Люди, которые не сделали нам ничего плохого! Даже наоборот, они сделали нам много добра. Теперь я вовеки с кузиной не расплачусь. Филипп усмехнулся: — Оставь ее Жоржу. Она — его добыча. Пусть сами разбираются, без твоей помощи. — Катрин и так достаточно пострадала. — Катрин пострадала в первую очередь потому, что отец не объяснил ей, что нельзя ходить ночью в темные удаленные помещения с малознакомыми мужчинами, — сказал Филипп сухо, — а уже потом потому, что ты затеяла игры с дАнтуаленом. Выиграл тут только Жорж. Возможно, это их судьба, так что не усложняй. — Ты всегда находишь оправдания. Но их нет. Это я убила барона и я стала причиной падения Катрин. Хорошо хоть удалось отговорить ее прыгать в пропасть. Филипп крепко сжал ее руку: — Пока ты не перестанешь винить себя во всем, тебе не выйти на следующий уровень. Люди имеют свою судьбу. Возможно, ты просто подталкиваешь их к исполнению их личной судьбы. Нам это неизвестно. Но ты не заставляла Катрин идти в башню Фей. Ты не толкала руку Шабриана, убившего Лежье. И ты, черт возьми, никогда не заставляла Хуана тебя любить. Они делают это сами. Они следуют своей судьбе. Просто их судьба строится вокруг твоей. Она зло посмотрела на него. Но в глазах ее стояли слезы: — Вот только про Хуана не начинай. Сам знаешь, что мы с Сафи сделали. Филипп рассмеялся: — А что вы сделали? Куклу? Вы просто поиграли в страшных ведьм. Он уже был влюблен в тебя, никакие куклы не способны пробудить то, что и так достаточно сильно, — тут он сменил тон, — твоя задача, сестренка, не мешать людям следовать своей судьбе. Даже если тебе самой больно, они идут своей дорогой, и ты только стоишь рядом и наблюдаешь. Они могут оступиться о тебя... но разве виновата ветка, о которую оступаются, что люди не смотрят под ноги? Думаю, твоя цель — это уметь владеть тем, что тебе дано. И научиться направлять людей на нужный путь, не мешая им оступаться. Но пока ты этого не умеешь. Думаю, что ты научишься. Ты весьма способная ученица. Валери вырвалась из его объятий и быстро ушла к себе. И всю оставшуюся ночь проплакала. ... Осиротевшая. Катрин лежала на кровати, свернувшись калачиком. Теперь она сирота. Отец ушел и бросил ее одну сражаться с ее призраками. Она никогда больше не увидит его. Придя с похорон, Катрин забралась в постель. Прямо в черном платье, в туфлях и шляпке. Шляпка теперь валялась на ковре, а Катрин лежала в полном молчании, и даже слез у нее не было. Кончились. Она столько рыдала, жалея себя, что на то, чтобы оплакать отца, их просто не осталось. В последние дни отец приходил к ней каждый вечер и просто сидел рядом, читая книгу. Они практически не разговаривали, и Катрин иногда раздражали эти его визиты. Больше он не придет. Она накрылась одеялом с головой. Слез так и не было. Как и тогда, когда закрылась дверь фамильного склепа. Даже Жак плакал. А она — нет. В дверь постучали. Сначала Катрин подумала, что ей послышалось. Но стук повторился. Потом еще. — Войдите. Шевелиться не хотелось, и Катрин продолжала прятаться от всего мира под одеялом, как обиженный ребенок. Дверь скрипнула и кто-то вошел. Судя по шагам — мужчина. Наверняка Жак. Его видеть Катрин совсем не хотелось. Интересно, кто теперь будет тормозить неудержимую страсть Жака к трате денег? Раньше отец останавливал его, просто не давал денег... а теперь Жак сам себе господин, он теперь барон де Шатори. И некому сказать ему нет. — Мадемуазель Катрин? Это был не Жак. Дон Хуан. Она резко откинула одеяло и села. Поняла, что шляпка упала на пол, а волосы ее в полном беспорядке, пригладила их руками. Черный цвет очень шел ему. Как жаль, что он влюблен в ее кузину. Лучшего мужа Катрин не могла бы найти себе. — Прячетесь? — он улыбнулся. Катрин поняла, как давно она не видела улыбок. Наверно уже неделю, все время, прошедшее со смерти отца. Она соскучилась по улыбкам. Спустив ноги на пол, она встала и поправила платье. Черное. Как и у всех. Черный цвет она могла терпеть только на Валери. Но не на себе. Искренне возненавидев все черное, Катрин готова была сорвать с себя черный шелк прямо здесь, чтобы только больше не видеть его. — Прячусь. Она тоже улыбнулась. Это было так приятно. Улыбаться. И перестать жалеть себя. Следы и шрамы на ее теле давно затянулись и прошли, но шармы на душе остались и кровоточили. Их можно смыть только улыбкой. Хорошим настроением, поняла она. — Давайте прогуляемся? Вы редко выходите из комнаты, вам надо больше бывать на воздухе. Дон Хуан протянул ей руку, и Катрин, задумавшись на мгновение, подала ему свою. Она на самом деле редко выходила. Сначала ей было больно двигаться. Да и депрессивное настроение не способствовало желанию что-либо делать. Хотелось лежать под одеялом и плакать. Чему, собственно, Катрин и посветила целую вереницу дней после злополучного бала. И никакие слова отца, Жака и Валери не выводили ее из депрессии. Ей снились кошмары ночью, и после пробуждения она убеждалась в их реальности. Катрин задергивала занавески и ложилась в кровать, под одеяло. И плакала, плакала, плакала. Они шли по аллее парка и с каждым шагом Катрин чувствовала, как сумрак в ее голове развеивается. Мир из темного и тяжелого постепенно превращался во что-то светлое и сверкающее. Дон Хуан ничего не сделал. Он просто шел рядом и разговор их не касался ни того, что с ней произошло в башне Фей, ни смерти отца. Они просто гуляли. А мир расцветал яркими красками, светился и сиял. И только омрачало все черное платье.