— Вот это да… — восторженно произнёс оперный певец. — Ты знаешь, Микки. Ой, извини, пожалуйста, графиня… как там… Детре..? А ведь я догадывался, что ты голубых кровей и непростого рода-племени, ещё по твоим запутанным метрикам, просто не придавал этому значения. И как я догадываюсь, выехав за границу, ты нашла фантастически богатых родственников. Я прав, Мишель? — Как всегда, Коля! — Замечательно, дорогая! И что же мы теперь будем делать? Нет, ты не смотри на меня так, на сей раз я спрашиваю вполне серьёзно. — Жить, Коля, жить. И довольно-таки богато и преуспевающе, а не пресмыкаться, как в Союзе. Я уже разослала письма, что мы разрываем контракты в Союзе и принимаем французское гражданство. А завтра мы, Коленька, едем в Ниццу осматривать родовой замок. О том, как я получила наследство, я расскажу тебе несколько позже со всеми подробностями, а сейчас едем в самый богатый ресторан праздновать новый этап жизни! И действительно, уже к вечеру следующего дня Николай Петрович вместе с супругой были в лучезарной Ницце, прервав свои гастроли в Милане. Отныне купаться пришлось не только в изумрудном море, но и в свалившейся роскоши и богатстве, наслаждаясь определёнными категориями ценностей, о которых дотоле не приходилось даже мечтать. А дело было так. Престарелая графиня Розетта Детреньяк ещё почти девчонкой сбежала с мужем в Испанию. Там они активно примкнули к антифашистскому сопротивлению. Вскоре муж Розетты погиб на баррикадах, защищая молодую республику, а ей самой с большим трудом удалось вернуться на родину, покинув горящую Испанию. Но, к сожалению, она вернулась одна, потеряв свою малолетнюю дочку Сильвию при очередной бомбёжке. Но Сильвия не погибла: её вместе с тысячами других испанских детей вывезли в Советский Союз, спасая от смертельной опасности. Сильвии не удалось вернуться на свою историческую родину, она так всю жизнь и прожила в Советском Союзе. Но она часто рассказывала своей дочери Мишель, откуда они родом, и показывала кое-какие документы, подтверждающие это обстоятельство. И вот, когда подвернулся случай побывать за границей, Мишель сразу же занялась поисками далёких родственников, даже не предполагая, какой волшебный сосуд она раскупорит. У престарелой графини к тому времени из близких родственников уже никого не осталось, не считая дальних, которых в таких случаях было превеликое множество, как грибов после дождя, и которые моментально бы раздюрбанили всё её огромное состояние, уйди она в мир иной. Графиня была несказуемо рада, что нашлась её близкая родственница, и не кто-нибудь, а внучка — вылитая Розетта в молодости. И конечно же родная бабушка сразу отписала ей значительную долю своего состояния. Вот так в одночасье Мишель попала из грязи в князи. Сладкая жизнь в роскоши на лазурном побережье постепенно начала наскучивать, в особенности Николаю Петровичу, который не мог существовать без бурной деятельности. Однажды за чаем, которым они наслаждались на великолепной веранде с видом на море, Николай Петрович заявил жене: — Ты, конечно, меня извини, дорогая Мишель, но я тебе хочу задать извечный русский вопрос. А что дальше? И что делать? Ведь мы тоже невечные и когда-нибудь уйдём. А тогда кому всё это? Я думаю, когда ты состаришься, вряд ли у тебя так же счастливо найдётся внучка. Только, пожалуйста, не обвиняй меня в меркантильности к твоему наследству, просто в таких случаях скучно и нелепо жить без детей. — Это ты к чему клонишь, Николя? — вздохнув, произнесла Мишель, назвав своего мужа на французский манер. — По-моему, так: если тебе привалило счастье, то живи и радуйся, а не терзайся, что да как будет потом. Главное — мы счастливы вместе, а уж там хоть трава не родись. Как говорил мой великий соотечественник, после нас — хоть потоп. Однажды Мишель вернулась из фешенебельного магазина, где она купила дорогое украшение, и сразу направилась к мужу, чтобы порадовать его своим приобретением. Николай Петрович находился в своём кабинете. В комнате было накурено, а на столе стояла наполовину выпитая бутылка водки. — Это что такое?! — возмутилась Мишель Яковлевна. — Я не узнаю тебя, Николай. Во-первых, что за пьянка в одиночестве? Во-вторых, почему ты пьёшь водку, как алкоголик, а не употребляешь хорошие французские вина? — Дрянь эти вина, — перебив супругу, произнёс Николай Петрович. — Нет ничего лучше русской водки, потому что только она способна по-настоящему заставить человека плакать и смеяться. — И вправду я не узнаю тебя, Коля. Ты что, скрытый алкоголик? Это что за философствование? — повысила голос Мишель. — Я смотрю, ты последнее время стал забываться, где находишься. Если так пойдёт дальше, то… — То ты меня отправишь обратно в немытую Россию, — рассмеявшись, вновь перебил Николай Петрович свою жену. — Пожалуйста, буду только рад. Честно говоря, я соскучился по родным берёзкам в этом скучном пальмовом раю. Мишель Яковлевна подошла к мужу и обняла его: — Прости, Николя, если чем-то обидела, но и ты меня должен понять — я очень обеспокоена твоим поведением. Уж не случилось ли что? Или ты болен? И не забудь, завтра мы приглашены к графу Дескомпье, он дальний родственник нашему роду. — А пошли все эти графья в одно место! Мой дед в семнадцатом году этим графьям кишки выпускал, а я теперь должен с ними вино пить. Боже, как поменялась жизнь, и всё из-за этой перестройки! — Не кощунствуй, Николай, и не забывай, в какой стране ты сейчас живёшь. Кто тебя приютил. Николай Петрович отстранил жену и, налив полстакана водки, проговорил: — Ага, приютили бы они нас, не будь у нас денег? Мишель хотела воспрепятствовать выпивке мужа и первой перехватила стакан. Но неудачно — стакан опрокинулся, и содержимое разлилось по столу. Водка растеклась и замочила какую-то бумагу, лежащую на столе. Мишель схватила её и начала отряхивать. После чего поднесла к глазам. Это было письмо от давнего знакомого Николая Петровича, такого же оперного певца, Владимира Ивановича. Письмо было следующего содержания: «Привет, старина. Спасибо, что сообщил о себе, а то ведь я подумал, что ты окончательно забудешь нас, став проклятым буржуином. У нас всё по-прежнему — сутолока, работа, дела. Жизнь с каждым днём всё хуже и хуже с этой долбаной перестройкой. За твой отъезд тебя все поругивают, хотя, по правде, тайно завидуют, что тебе оторвался такой куш, который и во сне даже не приснится. Ну да ладно, это всё текучка. Теперь о главном. После твоего отъезда ко мне приходила мать той девочки, которую вы забрали с собой. Так вот, Коля, она была в страшном расстройстве, узнав, что вы укатили вместе с ней. Она сильно рыдала и обвиняла вас, что вы незаконно похитили у неё ребёнка и вывезли за границу. А также выспрашивала ваш адрес, чтобы немедленно связаться. Я её успокаивал и говорил, что вы добрые и порядочные люди и ничего страшного с девочкой не случится. Тем более что вы скоро должны возвратиться. Вашего адреса на тот момент у меня не было, но я обещал ей его дать, как только ты мне напишешь. И всё бы хорошо, Николай, но случилась страшная беда. Несколько дней назад мать этой девочки погибла при весьма трагических и до конца не выясненных обстоятельствах. Всё это я узнал из определённых источников. Вот такие дела, Николай Петрович. Ещё раз извини за столь печальное известие. Об этом случае своей супруге пока не рассказывай, побереги её нервы. До свидания. Пиши всё, что пожелаешь, непременно отвечу и посодействую, о чём бы ты ни попросил. Прочитав письмо, Мишель долго молчала, затем, встав с кресла, произнесла: — Извини, Николай, но сейчас я должна покинуть тебя, потому что ты на данный момент пьян и неправильно поймёшь всё, что я тебе скажу. И, пожалуйста, больше не пей. Мишель уже было направилась в свою спальню, но Николай Петрович остановил её, зычно выкрикнув: — Ты ошибаешься, я не настолько пьян, чтобы не понять то, как ты сейчас будешь выкручиваться. Сядь, пожалуйста, и расскажи во всех подробностях, как ты околпачила меня и несчастного ребёнка, а заодно и её мать. Надо отдать тебе должное, ты, как настоящий музыкант, разыграла блестящую партию, всё как по нотам, комар носа не подточит. Мишель вернулась и уселась в кресло. — Хорошо, Коля, тогда послушай, — тихо начала она. — Всю свою совместную жизнь с тобой я только и делала, что выполняла только твою волю и все пожелания. Но по прошествии времени поняла, что и я такой же человек и имею право на свою жизнь и своё волеизъявление. И в данном случае я поступила так, как этого хотела. И как подсказывает жизнь, правильно сделала. Потому что в очередной раз сберегла нашу семью от твоих необдуманных и несуразных выходок. Что касается девочки, то с ней ничего страшного не случилось. В данный момент она находится в одном из детских домов Москвы. Что же касается её непутёвой матери, то она сама избрала свой скользкий путь и, видимо, за это поплатилась. Не скрою, мне её искренне жаль. А теперь можешь меня судить, линчевать и тому подобное. Я рассказала всё честно, без фальши и без выкручивания. Ну а детали теперь не столь важны. Воцарилось длительное молчание. Затем Николай Петрович произнёс: — А сейчас-то что делать, а? Теперь Мариночка полная сирота. Мишель тяжело вздохнула и произнесла: — Продолжать жить, Коля! Так, как будто ничего не случилось. И поскорее забыть и закрыть эту тягостную и драматическую страницу в нашей жизни. После некоторого молчания Николай Петрович потёр ладонью в области сердца и с надрывом произнёс: — Загублены три жизни. И это ты называешь «ничего не случилось»? Да как же так можно, Мишель? Ведь ты же женщина, к тому же мать, хоть и бывшая. Неужели тебе действительно наплевать на жизнь Мариночки, да и на мою тоже, поскольку я привязан к этому ребёнку? Неужели ты спокойно будешь продолжать жить в этой роскоши и сытости, зная, что где-то голодает теперь уже не чужой для нас ребёнок? Скажи мне, Мишель, человек ли ты после этого? — Николай! Немедленно прекрати! Ты сейчас пьян и не замечаешь, как ранишь и оскорбляешь свою жену. Трезвый ты себе такого бы не позволил. Давай отложим до завтра этот непростой и тяжёлый разговор. — Давай-давай, только что с того, если ты для себя давно уже всё решила, ведь ты же хозяйка здесь. Разве ты позволишь замарать свои жемчужные апартаменты грязными ногами маленькой босячки? Николай Петрович завёлся и от выпитого действительно начал откровенно оскорблять свою жену, не замечая этого. — Прекрати! Какой же ты хам! — не сдержавшись, закричала женщина. — Если не умеешь держать себя в руках, то убирайся в свою вшивую Россию и хами там сколько угодно таким же хамам и босякам, как и ты. Довёл-таки, негодяй. Вот что делает пьянка. И Мишель заплакала, опершись на подлокотник кресла. Николай Петрович встал и качающейся походкой пошёл к выходу из кабинета, выговаривая по дороге: — Да, я из босяков, не граф. И завтра же уеду в свою вшивую Россию. В оперу меня уже точно не возьмут, но работа грузчика всегда найдётся. Не дойдя до двери, оперный певец схватился за сердце и с шумом рухнул на пол. У реанимационного отделения городской клинической больницы стояла заплаканная женщина и на ломаном французском языке пыталась о чём-то договориться с лечащим врачом. — Уважаемый месье доктор, я не пожалею никаких денег для того, чтобы мой муж выздоровел. Я вас слёзно умоляю, сделайте же что-нибудь. Скажите, есть хоть какая-нибудь надежда, что он выйдет из комы? Если нет, я его завтра же перевезу в парижскую клинику. — Никуда его перевозить не стоит, поскольку вы этим только усугубите его состояние, ведь у него обширный инфаркт. Что касается надежды, то конечно же она есть, только ведь я не господь, но будем надеяться. Что касается денег, милая мадам, то скажу вам следующее. Если бы от них всё зависело, то болезней бы вообще не существовало. Всего доброго, мадам. И, поклонившись, доктор отправился по своим делам. Целыми днями Мишель пропадала в специально отведённой палате, где в состоянии комы находился Николай Петрович. Положение его было таковым, что он то приходил в себя на короткое время, то вновь погружался в небытие. Когда возникали эти короткие островки просветления, Николай Петрович узнавал свою жену и очень радовался, что она рядом. Мишель тоже несказуемо была рада, когда муж возвращался к жизни. Впереди предстояла операция на сердце. Прошло несколько дней. После удачно проведённой операции к Мишель подошёл хирург и, отведя взволнованную женщину в сторону, успокоительно произнёс: — Всё страшное осталось позади, но момент реабилитации не менее важен. И вам, дорогая Мишель, ещё предстоит немало волнений и трудностей, тем не менее это преодолимо. Я вот что вам ещё хотел сказать. Доктор сделал паузу, затем произнёс: — Во время операции, да, собственно, и до неё, ваш муж очень часто по-русски произносил одни и те же слова. Я их запомнил. И хирург с большим акцентом проговорил: — Мариночка, дочка моя, не покидай меня. Я тебя очень люблю. Затем он вновь сделал паузу и произнёс: — Я это, собственно, к чему говорю. Дело в том, что когда он это говорит, то все его показатели улучшаются, что наглядно наблюдается по приборам. Вот, пожалуй, и всё, мадам. И последнее — можете немного отдохнуть, так как после сложной операции несколько дней его никто не должен беспокоить, кроме обслуживающего медперсонала. И, как всегда, вежливо раскланявшись, доктор покинул графиню Мишель Детреньяк, доброжелательно попрощавшись: — Простите, мадам, но я вынужден покинуть вас. Дела. Всего самого наилучшего, мадам. Мишель продолжала стоять на месте, опустив голову, забыв даже поблагодарить доктора. Затем она очень тяжело вздохнула и скорбно произнесла: — Прости, Коленька, свою непутёвую бабу. Прости, родной. Я обязательно привезу тебе нашу дочку Мариночку, чего бы мне это ни стоило. На глазах у женщины появились слёзы: — Только не умирай, пожалуйста. В этот момент льдинку в её сердце растопила любовь. Потому что всегда побеждает любовь. Любовь к человеку, любовь к жизни. Глава 14 Пётр очнулся только к утру следующего дня. Всё его тело ныло и болело. Он лежал на полу, на каких-то грязных подстилках. Вокруг него суетилась женщина с помятым лицом. Она дымила сигаретой, которая была то ли приклеена к нижней губе, то ли прибита гвоздём. Потому что не вываливалась изо рта, что бы она ни говорила. — Ну что, милок, пришёл-таки в себя. Не зря тётя Люба когда-то была фельдшером, не зря, — заулыбалась бывший медработник, обильно посыпая Петра пеплом. — Смотрите, братцы, всё ж я его выходила. Ожил-таки, солдатик. Над Петром, как в кошмарном сне, склонились несколько омерзительных бомжатских рож. Все они улыбались и хвалили Любку-фельдшерицу. Пётр подвигал конечностями, они слушались, но было очень больно. К полудню немного полегчало. Молодой и закалённый организм делал своё дело.