Тьма вздыбилась, застилая взор, замелькали перед глазами девочки Рандгрид какие-то странные существа с бычьими головами, но в этот миг самое ловкое из щупалец ударило-таки её под коленки, сшибло, однако и Рандгрид всадила в толстенное чешуйчатое тело нож по самую рукоятку. Взвыло что-то, дёрнуло так, что рука едва не вывернулась из плеча, но Рандгрид знала, как держат нож. Навалилась всем телом, вгоняя глубже, пока из раны не ударила клубящаяся струя мрака. Тонкий визг повис в воздухе, Рандгрид выдернула нож – опять же, словно подсказал кто-то! – замахнулась, всадила вновь, задыхаясь в смрадном едком дыму. – Рази, дева! – услыхала она. И она разила. Выдёргивала нож и всаживала вновь, с холодной жестокой яростью. Не ползать тебе тут, погань! Не тревожить предков! Не шевелить их косточек, не будить спящих духов!.. На пороге появилась старуха – отчего-то Рандгрид ничуть не сомневалась, что это старуха, седая и сгорбленная, в белой рубахе, какая только и положена мертвецам; в руке – мощная сучковатая клюка. – Рази, дева! И я подмогну!.. Клюка взлетела и рухнула, задергалось угодившее под неё щупальце; и чудовищу, похоже, этого хватило. Клубок мрака, оставляя за собой жирные чёрные кляксы, покатился прочь; кот доблестно преследовал врага, Рандгрид подхватила с земли невесть как очутившуюся здесь старую-престарую острогу с ещё костяным наконечником, метнула вослед – попала: шипение, треск, чернильная завеса разливается вокруг, но твари не уйти, кот и девочка настигают – бестия корчится, пришпиленная глубоко ушедшей в землю острогой; удар ножом, ещё удар, Райна знает, где сердце сухопутного спрута, она разит – принять щитом, рубить мечом… Райна? Какая Райна? Кто такая Райна?.. Старуха с неожиданной резвостью, смешно подпрыгивая, доскакала до извивающегося клубка, примерилась – да и вогнала клюку прямо в сердцевину бьющегося мрака; вогнала так, что щупальца все разом и обмякли, и растянулись на болотных мхах, уже никому не опасные и не страшные. Чёрный кот победно уселся, принявшись вылизываться. – Молодец, дева, – старуха взглянула на Рандгрид, и душа ушла у девочки в пятки. Она была страшна, настоящая троллквинна. Нос крючком, безгубый рот, кривые жёлтые зубы, один глаз затянут как бы бельмом, но видно, как под белёсой плёнкой ворочается иссиня-чёрная бусина зрачка; другой, напротив, пронзительно-голубой, яркий, словно весеннее небо. Торчат седые нечёсаные патлы, на шее – ожерелье из мелких черепов: мыши, крысы, змеи, жабы, вороны… – Идём-ка, молодица, – скрипуче говорит старуха. – Дело ты сделала, службу мне сослужила, ворога дерзкого одолела, а то, вишь, опутал он меня, одурманил… ступай, не бойся. – А… как звать-то тебя, bestemor?[2] – Ишь, barnebarn[3] выискалась! – усмехнулась старуха. – Лезь, лезь, времени у нас мало… Взвыл ветер над болотом, и девочке Рандгрид вдруг почудилось – она в сияющей броне, с мечом и щитом, шагает во главе могучего воинства, а в небесах медленно сближаются два исполинских призрака – гигантского орла и великанского дракона. Она делает шаг – и вновь оказывается на жуткой болотине, в самом сердце Svartur Myri, Чёрной Топи. Стоит на пороге избушки о шести столбах, мертвецкого жилища. Перед ней – старуха в белом саване, распущенном, висящем, словно на кресте. – Входи, входи, молодица. Не гляди, что снаружи-то оно скромно. Девочка Рандгрид вошла. Снаружи – hus av de dode, дом мертвых, а внутри… А внутри – жилище настоящей heksen, колдуньи. Горница небольшая, но чисто выметена. Стен не видно от пучков засушенных трав; целый угол занимает тщательно побеленная печь. В порядке разложены на столе очищенные коренья, разделочная доска и короткий кривой нож – крошить стебли и листья. Куда просторее внутри дома этого, чем кажется, снаружи на него глядючи. – Что ж, спрошу тебя трижды, как заведено, – хозяйка встала у печи, и огонь вырвался из устья, выкатился на пол послушным пламенным зверем. Чёрный кот недовольно на него покосился и запрыгнул на печную лежанку. – Что есть Круг Земной? – Heimskringla, – без запинки выпалила Рандгрид. – Круг, которым вся сила ходит, день и ночь обновляя, пути странникам отворяя. Ключ-слово, sokeord, врата отопрёт, на дорогу выведет. – Верно, – хмыкнула старуха. – Ну а что есть Предел Ночной? – Предел Ночной, Nattgrense, бабушка, есть время, когда иссякнет сила, встанет Круг Земной, и нужно будет вновь ось раскрутить, вновь силу течь заставить! – Ну а Битва Последняя? – и покрытый бельмом, и по-небесному голубой глаза троллквинны глядели на девочку Рандгрид пристально, пронзающе. – Siste Kamp, бабушка, иначе ещё Ragnarokkr, «Сумерки Богов» именуемая, есть поистине схватка конечная, в день, когда сила иссякнет и миры умирать начнут. Будут тогда биться правые и неправые, сильные и слабые, все, и каждый норовить будет на миг прожить дольше, чем другой… – голос Рандгрид задрожал. Мать всегда начинала плакать, когда доходила до этого места в своих поучениях. – Всё верно, милая, – старуха ласково улыбнулась. – Ну, тогда тебе дорога отныне дальняя – через Jern Skog, через Лес Железный, дальше через Stein Orkenen, Пустыню Каменную, да сквозь Dode Fjell, Мёртвые Горы. А как всё минуешь, всё одолеешь, там меня и встретишь. И уж тогда не расстанемся. Ступай теперь, дева, да не оглядывайся, помни! Грустно мяукнул кот. – Не просись, не отпущу, – отрезала хозяйка. – Ты мне тут надобен. Ну, молодица, вот бери на дорогу хлеба краюшку, её тебе на весь путь хватит. Heimskringla, путь неблизок. Торопись, славная. Все три петуха уже пропели, и Фьялар в землях великанских, и Гуллинкамби на Великом Древе, и красная тварь в залах мёртвых. Стронулись пути, дева, одна ты их теперь удержишь. Поспеши. Нет, не сюда, таким, как ты, не через двери теперь выходить. Вылезай в окно. …И вновь глухое болото вокруг, и нет даже подобия тропы, и стоит девочка Рандгрид, не зная даже, что думать. Солнце-то, глядите, уже к земле клонится, домой пора бежать, к маме. Но отчего-то не бежится. Совсем напротив. В правой руке – нож. В левой – лямки нетяжёлой котомочки, где одна-единственная краюха хлеба. Деревянная фляжечка – вот и всё, с чем выходит Рандгрид в путь-дорогу. В день, когда прокричали уже все три петуха, возвещая начало Рагнарёка. * * * Heimskringla, Круг Земной. Непросто обойти его, только Луне да Солнцу такое подвластно, да ещё вранам великого О?дина. Как сказала троллквинна? Через Железный Лес, через Каменную Пустынь да Мёртвые Горы. Три петуха уже пропели, вот-вот вскипит Рагнарёк, и что может сделать она, девица Рандгрид? Всё выше деревья вкруг, всё темнее меж ними. Болото кончилось, теперь под ногами седые мхи. И стволы всё толще, настоящие исполины – кора изрыта глубокими трещинами, такими, что вся Рандгрид спрятаться может. Её словно толкнуло что-то под руку – попыталась царапнуть острием ножа, да только куда там!.. Сталь заскрежетала, словно не древо под клинком, а камень. Стоп. Значит, сама не думала, не гадала, а уже и в Железном Лесу. Листья на нём якобы из чистого железа – какие тут листья, кругом одни ели!.. Тогда уж иголки должны быть. Тролли должны обитать здесь, хексы-ведьмы, громадные волки. Но что сделает тут она, Рандгрид? «Стронулись пути, дева», – изрекла на прощание старуха. Но как исправить это, как вернуть на место стронувшееся? Видать, дорога сама подскажет. Смотри в оба, Рандгрид, слушай в три. Едва заметная тропинка вилась меж исполинскими стволами; лоскутья мрака наплывали со всех сторон; приближалась Natt til Vrede, Ночь Гнева. Последняя ночь. Торопись, Рандгрид!.. В сгущающемся мраке сверкнула вдруг золотая искорка, за ней другая. Свиваясь причудливой лентой, изогнулись, засветились, указывая путь. Смутно шелохнулось что-то в памяти – золотая нить… золотой луч… Рандгрид почти бежала. Поворот, ещё, ещё – вот! Тропа резко оборвалась, выведя на открытое пространство; расступились стволы каменных елей, заколыхались впереди волны серого тумана, прямо перед странницей тонул в ночной темени закатный горизонт. Во мгле разгорались три огня: один мрачный, багровый, другой – чистый, белоснежный и третий – мягкий, зеленоватый, словно весенняя листва. Над туманом же поднимались призрачные очертания поистине исполинского древа, уходящего, казалось, куда выше небесного свода. «Иггдрасиль. Великий Ясень, вечное начало…» Три корня, темнее окружавшей их мглы, тянулись сквозь туманы, опускаясь каждый к своему огню, окунались в пламя, выпускали отростки, оплетали пламя, словно бережно смыкая ладони. А потом серые волны тумана вдруг колыхнулись, и появились очертания громадного змеиного тела, исполинского бескрылого дракона – нет, не дракона, именно змея; челюсти сомкнулись на корне, что протянулся к зелёному огню, от низкого скрежета затряслась земля, задрожали деревья Железного Леса и в глубинах его раздался многоголосый вой, словно множество волков задрали морды к небу, раздирая глотки отчаянным, почти человеческим криком. Зелёное пламя замерцало, опадая, угасая. Миг – и оно исчезло, поглощённое мглой. Перекусив первый корень, дракон перевернулся, устремился ко второму, тому, что шёл от тёмно-багрового пламени. Рандгрид охнула – незримые зубы словно впились в её собственную ногу. Рука сама выхватила нож-puukko. Не жди, что враг сам придёт к тебе, дева битвы. Она рванулась сквозь хмарь – прямо к алому огню. Рандгрид не раздумывала, оказавшись прямо перед раскрывающейся пастью. Серое существо, сотканное из множеста туманных струй; пустые провалы глазниц, за которыми, однако, великая сила. – Siden!.. Назад! Дракон никуда не спешил, медленно подтягивал тело широкими кольцами. Это был именно дракон, не змей, над головой вздымались рога, вдоль хребта тянулся гребень острых роговых пластин, мерно двигались могучие лапы. – Ты ничто. Ты тень. Ты призрак! Du har ingen makt!.. У тебя нет власти!.. Нож в кулаке, острие смотрит вбок, прикрытое ладонью. – Наивное дитя, – зашелестела мгла вокруг. – Разве можно поразить пустоту? – Разве пустота может поразить меня? Голова дракона метнулась вперёд, громадные челюсти сомкнулись, но захватили лишь воздух. Рандгрид отпрянула, крутнулась, выбрасывая руку с ножом, – лезвие полоснуло по бугристой серой чешуе, пронзило её и наискось прошло через пустую глазницу. Яростное шипение, словно воздух вырывался на волю из кузнечных мехов, и чудовище начало меняться.