И только Фенрир ворчал, оскалив клыки. А потом мгла колыхнулась, дрогнула, поплыла. В ней смутно угадывалась исполинская тёмная фигура, окружённая роем других, куда меньше и, кажется, крылатых. – Сурт едет с юга с губящим ветви… – проговорил волк. – Сурта нет давным-давно, племянник. Мгла наступала, и чернели сквозь неё тени врагов; змеелюди без команды вскинули самострелы; магия натягивала тетивы, закладывала стрелы в желоба. Старый Хрофт взмахнул рукой. Искрящиеся от тесно наложенных чар наконечники пронзали сгустившуюся хмарь, находили цели, и тёмные силуэты стали падать, словно мошки, на которых дракон дохнул огненным своим дыханием. Но чёрный великан надвинулся вдруг, и воздух заполнило жаром, заблистал огонь, понеслась мелкая зола, дымная гарь; узловатая, словно из головешек сложенная рука подняла огненный клинок, меч из чистого пламени. – Сурт, – волк рычал, прижимаясь к земле и готовясь к прыжку. – Я же говорил!.. Первыми из облаков мглы на змеетелых воителей ринулись тёмные крылатые создания, тоже словно бы сложенные из обгорелых сучьев; трепетали стрекозиные крылья, лапы сжимали длинные пики. – Обман, – проговорил Старый Хрофт, не шевелясь. – Нет, не двигайся, племянник!.. Это для них, это их бой. Гляди! И точно – воины под чёрно-золотыми знамёнами зашипели яростно, задвигались, словно и впрямь увидав хорошо знакомого заклятого врага. Крылатые ринулись на них сверху; дали залп стрелки, только один, а потом началась кровавая пластовня. – Рядом! Держись рядом, Фенрир! Чёрный великан, вчетверо превосходивший ростом Отца Дружин, надвигался неотвратимо, словно механическая кукла, не обращая внимания на кипевший вокруг него бой и явно не собираясь помогать собственным соратникам. Огненный меч поднялся и рухнул, играючи разметав строй змеелюдей. Открылась широкая брешь; в глазах и пасти великана пылал огонь, вся плоть его казалась обугленной, и с неё осыпалась чёрная гарь. Был ли это настоящий Сурт, тот самый, из прорицания вёльвы, – Старый Хрофт не знал. Надвигавшаяся на него сущность состояла из одной лишь ненависти, чистой ненависти и ничего больше. – Дядя, – Фенрир был готов. – Я его отвлеку!.. – Не надо никого отвлекать. – Отец Дружин поднялся. В правой руке возник сотканный из молний молот, так похожий на знаменитый Мьёлльнир. Пространство вокруг них странно изламывалось, выгибалось, словно выталкивая их с Фенриром навстречу чёрному обугленному исполину. Огненный меч в его лапище поднялся; из провалов рта и глазниц рвались языки пламени. – Ты не Сурт! – выкрикнул Отец Дружин, поднимая оружие. – Ты подделка, мертвяк, кукла!.. Много чести мне, Древнему Богу, сходиться с тобой на ристалище! Эй, кто там настоящий, покажись! Сойдёмся честь по чести!.. Змеелюдей и их крылатых противников словно относило в сторону незримым течением; реальность изламывалась, сдвигалась, подобно раковине исполинского моллюска, так что оставались только они трое. От первого взмаха огненного меча Старый Хрофт уклонился. Заполненные огнём глаза чудовища, лишённые зрачков, впивались в него, жгли, притягивали; и в пляске пламенных языков Древнему Богу вдруг стало чудиться совсем иное: глухой северный лес, его опушка, и громадный раскидистый дуб, невесть как занесённый под скупое солнце тех краёв; хижина под могучими ветвями, блеющая коза, тщетно пытающаяся убедить хозяев пустить-таки её в огород; и девочка, высокая, почти по-мальчишески широкоплечая, сосредоточенно бегущая болотной тропой, крепко сжимая рукоять верного ножа на поясе. Взмах! И опаляющий жар подле самой щеки!.. Фенрир молча прыгнул, вцепляясь зубами в покрытую гарью плоть, и Отец Дружин, пользуясь моментом, ударил сам – сплетённой из молний головой молота прямо в чёрный кулак, сжимающий раскалённый эфес. Треск, обгорелые пальцы покрылись трещинами, начали лопаться, рассыпаясь сухим тёмным пеплом; великан отшатнулся. Фенрир мягко прижался вновь к земле, мотая головой и отплёвываясь. – Тьфу, тьфу, угли одни! Великан ловко перехватил пламенный клинок левой рукой; правая, с которой осыпались пальцы, быстро отращивала их наново. – В голову! В башку ему, дядя! – зарычал волк. – Мне не допрыгнуть! Они сражались на крошечном пятачке, окружённом волнами тумана, словно на гладиаторской арене; но – чувствовал владыка Асгарда – где-то совсем рядом, за занавесом сизой хмари, молча бились и молча умирали змеелюди, сражавшиеся с сотворёнными из гари и головёшек крылатыми, словно были те их самым старым и самым злейшим врагом. Сила вспыхивающей и гаснущей ненависти, страха, надежды, боли. Ослепительный ужас последнего мгновения, когда жизнь покидает пронзённое тело; и всё это течёт, течёт, мириадами ручейков, сливаясь в могучие потоки, направляемые – куда? …Взмах левой руки тёмного гиганта оказался ещё опаснее взмаха правой. Огненный меч ловко изменил направление удара, хозяин Валгаллы едва успел прикрыться молотом, пламя встретилось с жемчужными молниями; в ладони Старого Хрофта остался короткий обломок рукояти – если так можно назвать туго свитые в подобие трубки росчерки света; в лапище великана точно так же остался грубый эфес. Их отбросило друг от друга; Древний Бог тяжело дышал, всё тело его, казалось, сделалось одной болью. И даже он, трижды приносивший себя в жертву, второй раз только силой и любовью Асов возвращённый к жизни, понимал, что есть предел и у него самого. Боргильдово Поле. Так умирали боги Асгарда под мечами Молодых Богов, на целые эоны уйдя во владения Демогоргона. Волк глухо ворчал, норовя зайти горелому великану сбоку. Отец Дружин уже никого не вызывал «на честный бой». Сотканное из молний оружие, молот, восстанавливалось в его руке, сотворённое из чистой силы. Чёрная шишковатая башка склонилась, в глазницах ярился пламень. Огненный клинок тоже возродился, но уже тоньше и короче того, что был. – Ага!.. Ну, давай замахивайся!.. Но великан не стал замахиваться. Вместо этого он вдруг нырнул вперёд, пытаясь навалиться на Древнего Бога, похоронить под собственной тяжестью; владыка Асгарда едва успел отпрыгнуть, но чёрная длань ударила, словно из ниоткуда, отпрокинула, повалила и потащила к разверстой пасти, где, как и в провалах глаз, бушевал огонь. Взвыл Фенрир, бросился и доказал, что не зря был сыном бога Локи. Из пасти волка тоже вырвалось пламя, столкнулось с вражеским – точно и не волком был Фенрир, а настоящим драконом. Языки волчьего огня охватили кулак гиганта, и чёрные пальцы дрогнули, приразжались. Отец Дружин исхитрился высвободить одну руку, ударил наотмах, круша верхнюю челюсть страшилища. Его окатило жаром, словно он с головой окунулся в расплавленный металл. Вокруг него что-то грохотало, точно рушились своды пещеры; донёсся яростный вой Фенрира, и Старый Хрофт вдруг ощутил щеками и лбом прохладное дуновение леса, пахнуло болотом; словно вран, простерев крылья, он плыл, видя, как по тёмной топи пробирается давешняя девочка, сурово сдвинув брови. Её лицо ускользало, хотя он всякий раз пытался всмотреться. Зато вокруг всё видно было в мельчайших подробностях; ощутил он и силу, старую и злую, затаившуюся впереди, ждущую в засаде. «Стой!» – крикнул он девочке, хоть и знал, что она не услышит. Она шла прямо туда, прямо в пасть. Шла твёрдо, бесстрашно, как… Как истинная валькирия. …Он видел, как девочка подошла к поставленной на столпы домовине, как распахнулась дверца и как вырвался оттуда клубок тьмы, жадный и ненасытный. Да, именно с такими и надлежало биться в день Рагнарёка. Но ей – ей с таким не справиться. И, когда она ударила – смешным и коротким своим ножиком, – он ударил вместе с ней, и не чем-то, но великим копьём Гунгнир, тем самым, что сломалось на Боргильдовом поле. Он ударил, и острие пронзило мрак, вспыхнуло ослепительным лучом заходящего солнца над суровым северными морем. Тихий смешок. Но одного удара было мало. И тогда Старый Хрофт швырнул Гунгнир прямо под ноги девочке, потому что за миг до того она наконец подняла глаза, и он столкнулся с ней взглядом. Дочка. Звездноокая валькирия, кому гнать крылатых коней, провожая в Валгаллу павших героев, подавать им первый рог пенного эля. Рандгрид, Разбивающая Щиты. Она подхватила Гунгнир, обернувшийся простой острогой, метнула – хорошо метнула, верно, пригвоздив чудовище к земле, – и на порожке домовины появилась старуха в белой смертной рубахе. «Ты!» Тихий смешок. «Уж не думал ли ты, Ас Воронов, что день Рагнарёка обойдётся без меня? Мой повелитель вновь призвал меня, сослужить последнюю службу… А что, меня ещё можно узнать?» «Я узнаю тебя в любом обличье, Гулльвейг, Мать Лжи. Чего тебе надо от моей дочери?!» «То же, что и повелителям Третьей Силы от тебя, Отец Дружин. От начала и до самого конца – все должны исполнять их великий план. Но не мешай мне, Ас Воронов, у тебя свой бой, а у твоей дочери – свой. Не бойся, раньше, чем пробьёт час всеобщего рока, с ней не случится ничего плохого». «Оставь её, Гулльвейг! Выпусти!..» «Мы все здесь пленники на вечные времена, владыка Асгарда. Как и я. Повелитель мой не знает жалости». «На вечные времена?! Но это же Последняя Битва!» «Она тоже может длиться вечность, Ас Воронов». …Рандгрид деловито повесила на плечо котомку. И скрылась. …А вокруг – ничего, кроме боли и пламени. И чёрные бесформенные кости, принадлежавшие лже-Сурту, сейчас, рассыпавшись, сделались словно бы каждая отдельным, особым воином. Поплыла реальность, смешались в ней причудливо сущее и не-сущее; Старый Хрофт чувствовал, как его тянут через огонь, как хрипит и рычит сквозь зубы Фенрир, вцепившийся ему в одеяние.