— Я, — подал голос Олег, усаживаясь за стол. Женщина услужливо налила ему молока. — Молод ты, однако. А шапку в избе снимать положено, — прогудел мужик, опять обращаясь к Невзору. — Головой страдает, пусть так будет, — пояснил Олег. — Ты расскажи, что с девкой? — А что с девкой… слегла девка. Не знаю, сглазил кто, или хворает. Только лежит колодой, даже говорить не хочет… — Кровиночка наша, жизнь вложили, себя не берегли, — заголосила вдруг хозяйка так пронзительно, что Вторуша расплескал молоко, — как дите стала, ни… — Тихо ты, — прикрикнул мужик, — вот беда с бабами. Помоги, парень, век благодарен буду. Самая работа в репнице: капусту, репку собрать, под зиму скоро запас готовить, — а тут вишь как. Глядя на мать, заревела девчонка на лавке. Олег допил молоко, поднялся с лавки: — Веди. — В светелке она, за печкой, — пояснил староста, — сами здесь, в горнице спим. Не ровен час, зараза какая на девке. Через сени он провел Олега в небольшую комнатку, по стенам помещались широкие лавки. Окна здесь были заткнуты тряпками, стоял тяжелый запах давно не проветриваемого помещения, отхожее ведро в углу тоже не добавляло свежести. В полутьме Олег разглядел на лавке укрытое до головы тело. — Ну-ка, давай отсюда, — велел он. — Хотя постой. Сперва тряпки убери да ведро вынеси. Тут и здоровый сляжет. Староста открыл окна, подхватил ведро и захлопнул за собой дверь. Середин огляделся. Возле печи ухват, горшки на подставке. В тишине слышалось легкое дыхание лежащей на лавке девушки. Он постоял, вглядываясь в изможденное лицо, опасаясь увидеть багровые пятна или волдыри — если и вправду чума, лучше бежать отсюда быстрее. Но лицо девушки было чистое, хоть и бледное. Лет шестнадцать, от силы — семнадцать. Короткий вздернутый носик, полные губы. Ее можно было назвать симпатичной, если бы не заострившиеся черты лица. Середин попытался найти в памяти инкубационный период чумы — вспомнить не вышло, — и, махнув на это рукой, присел на лавку. Взяв руку девушки, нащупал пульс — ровный. Рука оказалась вялая, но жара не ощущалось. Глаз больная не открыла, будто ей было все равно, кто рядом. Середин привстал, откинул полотно, прикрывавшее девицу. Она лежала в нижней рубахе с широким вырезом. Олег наклонился, повернул ей голову. На шее пульсировала голубая вена, следов укуса не было. — Уже хорошо, — пробормотал Олег. — Что ж с тобой приключилось, красавица? Или принц тебя поцеловать должен в уста сахарные? Он слегка похлопал ее по щеке. Девушка поморщилась, медленно открыла глаза, посмотрела на Середина отрешенно, словно его и не было в избе, но ничего не сказала. — Ты говорить можешь? — Зачем? — Шепот был едва слышен, и ведуну пришлось наклониться, чтобы разобрать, что она говорит. — Что с тобой стряслось? Девушка прикрыла глаза, по щеке скатилась одинокая слезинка. Кто-то подергал Олега за штаны, и он недоуменно оглянулся. Младшая дочь хозяина, невесть когда пробравшаяся в избу, поманила его ладошкой поближе. Ведун присел на корточки. — Она не болеет, — продолжая посасывать палец, сказала кроха. — Так, — Середин присел на лавку и посадил ее к себе на колено, — ты палец-то вынь, вдруг откусишь. Ну, говори, что знаешь. — Любовь у нее, — горячо зашептала она ему в ухо, — вот и сохнет. А парень не наш, пришлый. Они ночью встречаются, я видела. Белослава к колодцу ходит, а он ждет ее там. Потом в поле идут, а я за ними не хожу — нехорошо. Парень красивый, светится весь. Под утро она как приходит, поет потихоньку, что-то примеряет на себе, будто бусики, а чего — не увидишь. И день потом лежит, вот как сейчас. Да, лежит и лежит. — Часто они гуляют? — Я три дня за ними смотрела, а вчера парень меня увидал. Рукой повел так вот, — девчушка помахала ладонью, — и все, не помню больше. А проснулась я — уж петух кричит, а тятенька по двору ходит. — Ага, — Олег задумался, — а не знаешь, звезду падучую сестра твоя не видела? — Ой, видела! Она меня тогда с собой спать положила, все шептала, какая красота в небе была. Звезда, сказывала, синенька, а след у нее пушистый, беленький, как снегом порошит. — Вон оно что, — протянул Середин. — Не горюй, кроха. Поправится Белослава. Веселей прежнего будет. Тебя как звать то? — Пока Синичкой кличут, а в Грудень, под день Сварога, новое имя дадут. Я тебе тогда скажу. А ты правда ворожбишь? А заговоры знаешь? А кошку нашу заговори — царапается сильно, а еще… Про то, чтобы в пять лет ребенку давали новое имя, ведун слышал впервые, но сильно не удивился. Времена такие, что в каждой деревне свои обычаи. Не успели еще попы всех смертных под одну гребенку причесать. — Стоп. Пока с твоей сестрой разберемся, а насчет кошки потом думать будем. Договорились? — Ладно. — Девчушка скользнула на пол и выскочила в сени. Олег прикрыл Белославу и прошел в горницу. Вторуша набивал рот всем, до чего мог дотянуться; в бороде застряли крошки, на усах повисла молочная пенка. Невзор вяло жевал мясо. — Значит так, хозяин. Беде твоей помочь можно, если сделаете, как я велю. А сейчас скажи-ка, торфяник или глина рядом где-нибудь есть? — Как не быть. Глина на речке из-под песка выходит правее от брода, а и торфяник там, чуть подальше, за ивняком. — Это хорошо. — Олег огляделся: — Где младшая твоя? — На двор, небось, побегла, егоза. — Ладно. Ты к ночи баньку истопи. Вторуша, распрягай лошадей. На ночь останемся. — Угу, — купец утер рукавом бороду и с готовностью поднялся с лавки, — все сделаем. Подхватив со стола кусок мяса и ломоть хлеба, он засеменил к дверям. Середин вышел на двор. Поднявшийся ветер гнал по улице пыль, облака затянули небо. Синичка пыталась стащить с плетня пятнистую кошку, крепко ухватившись за пушистый хвост. Кошка некоторое время терпела, цепляясь когтями и отчаянно мяукая, потом молниеносно хватанула девчушку когтистой лапой и кинулась в лопухи. Синичка затрясла рукой, побежала к избе и тут увидела Олега. — Вот, опять, — лицо ее скривилось от обиды, — я погладить хотела… — За хвост таскать не надо, тогда и царапаться не будет. Только не реви. На вот, — Олег сорвал подорожник, — лизни и залепи царапину. Отец твой сказал, возле брода глина есть. Покажешь? — Пойдем. — Синичка вприпрыжку выскочила на улицу. — Не беги, коза. Ветер поднимал на реке волну, гудел в соснах на противоположном берегу. — Ой, кабы грозы не было. Боюсь, ох боюсь, — причитала девчушка. — Перун гневается, огоньком кидает. По весне березу подпалил… Вот глина, а тебе зачем? Середин огляделся. — А где торфяник? Ну, болотце или озеро такое. Вода темная, черная почти. — Так это дальше. Только я не пойду — страшно. Сказывают, там ичетики живут и игошки. Утянут. — Со мной не утянут, — подбодрил ведун. Они поднялись чуть повыше, продрались сквозь кустарник и вышли к ручейку, стекавшему в реку из торфяного озера. Вода была почти коричневого цвета, зацветшая возле топких берегов. Ведун оставил Синичку на краю озера, а сам направился к темно-зеленому кустарнику. Туя разрослась густо — переплетаясь плоскими ветками, образовала собой живую стену. Олег нарвал веток, набрал в карманы несколько горстей пахучих шишечек, и, подхлестываемые все усиливавшимся ветром, они направились в деревню. Дождь все-таки накрыл их возле околицы. Олег с Синичкой припустили бегом, наперегонки и, смеясь, влетели в избу. Середин оборвал с веток молодые побеги, а сами ветки велел хозяйке заварить в бадье. Сходил к телегам под навес во дворе, взял свою сумку и устроился в светелке, наказав никому не заглядывать. Белослава лежала на лавке, похожая на мраморную статую. Платок скрывал волосы; веснушки выделялись на бледном лице, словно брызги краски, слетевшие с кисти художника в музее восковых фигур. Покопавшись в сумке, Олег вытащил холщовый мешочек и раскрыл его на коленях. Внутри лежали полотняные узелки с травами. Олег высыпал в чашку содержимое одного из них, растер с молодыми побегами туи и прикрыл глаза. — Ты, звезда падучая, с неба ясного скатившаяся, возьми назад прелестника-перелестника, уходите прочь от девки незамужней, от жены мужниной, возвращайтесь, откуда явились, без обиды-жалобы, без любви наведенной, свет отдайте солнцу красному, месяцу ясному, зарнице вечерней. Сложив траву в узелок, он привязал к нему тесемку и вышел в горницу. Вторуша дремал на лавке, Невзор возле окна вострил нож на оселке. — Где хозяева? — Баню топят, — сказал Невзор, — ты ж сказал, что б к вечеру истопили. — К ночи, — поправил его ведун, — хотя, особой разницы нет. За окном быстро темнело. Олег присел к столу. Невзор отложил брусок, попробовал лезвие и, удовлетворенно кивнув, сунул его в ножны. Заворочался Вторуша на лавке. — Жрать охота, — вздохнул он, — знал бы — рыбки своей сготовил. Вошел староста с пучком тлеющих лучин в руке, воткнул в глиняные пристенные державки, раздул огонь. В горнице посветлело. — Ну, что. Баня вот-вот готова будет. Попаритесь, а потом вечерять станем, печь затопим. — Париться не будем — не для нас топите. Скажи хозяйке, чтобы веник распарила в той бадье, где она ветки, что я дал, заварила. А поесть — чем угостишь, тем и рады будем. Староста поскреб затылок. — Как скажете. Пойду, бабу кликну — пусть на стол собирает. Все вышли на двор. Дождь кончился, ветер стихал, в разрывах облаков проглядывали звезды. От хлева, перепрыгивая через лужи, прибежала Синичка с кошкой на руках. — Ты правду сказал, — радостно заявила она, — больше не царапает.