— Осталась бы с ра-адостью, — оглушило его восклицание, — только во-от… ах! — Что же, идите, идите! — крикнул им нервно. — Вы же не знаете, что он задумал! Они ведь не знают, ведь так? — уставился на начальника. («Ведь так!» — кто-то откликнулся.) — Что ж вы молчите? — Игорь Петрович пусто глянул в ответ. («Да, что же?» — было подхвачено.) — Раз вы молчите, тогда скажу я! Говори, кто мешает? — хмуро подумал Игорь Петрович. На нос упала снежинка. Гадкий мальчишка! — усмехнулся досадливо. Поднял голову, выдохнул. От парного дыхания пушистый десант разлетелся, тая и исчезая. Но на смену шли новые волны. Вот так, — подумал Игорь Петрович, — придет мне на смену другая волга. Что? — тут же и спохватился. И тут же поправился: когда-нибудь, но не сейчас. Мальчишка от злости, от нетерпения выложить нечто, по его мнению, архизначительное, вертелся на месте, вглядываясь то в одного, то в другого. Или и вправду, с интересом посмотрел на него Игорь Петрович, отправить на гору такого волчонка? И падал, и падал медленный снег, качались лапы потревоженной ели, все было так плотно, бело… — Ну, что же ты? — спросил ласково несмышленыша. Все было так плотно, бело, что отвечать расхотелось. Валентин каждого оглядел — ни в ком интереса! — Ладно! — махнул рукой Валентин, уже стыдясь своей злости и дрожи, своей неуместности. — Раз не хотите… Раз наплевать… Тут Игорь Петрович сделал такое лицо… Такое, такое… они рассмеялись. Да, они рассмеялись, и Валентин пал было духом. Но спустя какое-то время — словно до нее шло, шло, и дошло, наконец, — она вдруг оборвала свой смех, и почему-то все они замолчали, и стали к ней оборачиваться, а она, кривя подкрашенные губы свои, с неожиданной упругой энергией отчеканила — словно надавала пощечин: — Вот он в этом весь! — с таким презрением сказала она, что Евгений Евгеньевич даже присвистнул. — А я его еще на горку звала! Что, что она говорит? Как смеет? Она смотрела так беспощадно, так откровенно презрительно, что Валентин вдруг успокоился. Надежды, волнения, все, что было связано с нею, куда-то умчалось. Сразу стало легко и свободно, и тотчас в свободном, спокойном мозгу забрезжила поначалу неясная и даже какая-то странная мысль. Да нет, быть не может! Но когда взглянул повнимательнее на нее, когда увидел, насколько чужим для него стало это лицо. — Послушай, сказал, примеряясь. — А ведь расчет экономической эффективности, пожалуй, делала ты! Никто другой не доводит цифирь до сотых долей копейки! Она так и подумала: спятил! А вслух: — Сдурел? Снег, ели, суббота, мороз! Какие расчеты? — А вот какие расчеты, вот! — начал сдержанно он — Такие расчеты, которые связаны с чав-чав бамбино! Ему показалось, что они растерялись. Только Игорь Петрович, бесстрастный, с размаху ткнул палку, чтобы выбить снег из креплений. Но стук палки был слаб для такого снежного дня, никто не заметил. А вокруг ослепительно белели снега, а над ними нависла гора, величаво-холодная, и золотилось блестящее солнце, а слева уже проглянула луна, прозрачная в голубом небе, печальная. И люди все как-то уменьшились и будто бы обособились. — Допустим, — ответила она напряженно, — я считала и это. Так что? — Ага, — сказал он, стараясь, чтобы тон его не показался недобрым. И уточнил: — Поняла, значит? Значит, знала! — и повернулся к товарищам. Они выглядели озадаченными. — Постигаете? — начал с ледяной выдержкой. — Кое-кому захотелось прокатиться в Италию! — и не стерпел, завопил: — Каналы, гондолы, Венеция! — бешено, зло завопил, — а то, что мы упираемся, что делаем зряшный проект… Его мягко взяли под локоть: — Ладно, Валя, — сказали, — не место, уймись! — Евгений Евгеньевич! — живо вскричал, оборачиваясь, — как же не место? Вы же не знаете! Он, — указал пальцем в начальника, — пробивает закупку завода в Италии! — Почему же не знаю? — мягко удивился Евгений Евгеньевич. Да, удивился. Весь вид его был — само удивление. Добродушное удивление, И Игорь Петрович повторил на редкость похоже это удивленное выражение. — И что в этом плохого? — спросил Евгений Евгеньевич. («Да, именно, что в этом плохого?» — поднял, изогнул дугами седые брови Игорь Петрович.) — Живая работа, зримая премия. Я лично мечтаю, что премии хватит на взнос в садовый участок. Свой огородик, внучке клубника… Игорь Петрович даже слюнку сглотнул. Ало-белесая плоть, тающий сок, такая вкуснятина эта клубника! Валентин глубоко вздохнул, отвернулся. Солнце коснулось вершины горы. И тотчас все осветилось праздничным розовым светом. Снег заискрился миллионами блестящих иголок, над горой будто запламенела корона, а тени елей окрасились нежно-лиловым. — Я ж неверно сказал, — проронил, — я ж не о премии, не только о том, что кто-то поедет в Италию, это не зависть, поймите… — А что, мы не поняли? — тут же откликнулись. — Ты ж не о том, что кто-то поедет я Италию! — тут же добавили. — Ты ж не о клубники для внучки! — так вот продолжили. — Ты же о том, что никто не лезет на гору. И тогда он на них внимательно посмотрел. Нет, как он на них посмотрел! Что такое? Они оглядели друг друга. Вот Евгений Евгеньевич, жизнерадостный, добрый толстяк. Снежинки тают на его плотных, круглыми мячами щеках, будто на лампочках. Вот Рой, смуглый, прыгучий, ловкий, как белка, чем плох? Ну, Семенов невзрачен, подслеповато помаргивает, морщинистый, пожилой. Но каково-то ему среди них, которому все — молодые? А ведь держится, не уступает ли в чем никому, отличный старший товарищ! Потылин? Большой, всегда чуть запоздалый и не самый великий умница, но это он ставит точки в конце шуточных перепалок. Что, нехорошие мы ребята? Нет, как он смотрит, вы только вглядитесь! И тогда пришлось обратиться к начальнику. Игорь Петрович, скажите! — Так, — мгновенно откликнулся Игорь Петрович, меняясь в лице. Сейчас перед ними был уже не удивленно-наивненький Арлекин, сейчас перед ними стоял полководец. — В стране выпуск бетонных труб в десять раз меньше потребности! Проектировщики не предусматривают их применение, так как их нет, а строители не развивают трубное производство, поскольку не видят бетонные трубы в проектах. Чисто советская ситуация! — Блеснул чернотой глаз, вызывающе яркой на окружающей белизне. — Закупим завод-автомат, разве не сделаем решительный шаг? Ну, отвечай, Валентин! — Глаза жгли черным пламенем, Валентин невольно подался назад. Разве в том правда, чтобы обязательно сделать свое? Или наверху дураки? Как ответить, что возразить? Спросить про Марину? — Смысл автомата-завода — гибкое производство. Нужны малые трубы — пожалуйста! Ваш вкус изменился? Пожалуйста, делаем крупные! Так-то вот, Валя, гибкость — основа основ! Валентин нагибается за снежком. Зачерпнул полной горстью, лепит, сжимает, молчит. Остается одно: спросить про нее! — И не ясно ли, что под лицензионный шумок мы вышибем деньги, аппаратуру, людей для наших работ? Кто сказал, что отказываемся от своих разработок? Снежок получился хорош. Плотный, округлый, леденящий, большой. Зачем, впрочем, спрашивать? Залепить ему в лоб! — Эх ты, компьютер, — сказал Игорь Петрович и подмигнул: — Гибкость, ты понял? Уметь приспособиться! — Чисто советская ситуация, засмеялись, — на работе трепаться о женщинах, а в компании с женщиной ссориться из-за работы! С силой залепил снежком в ствол ни в чем не повинной голой сосны. — Что же, — ответил, — раз вы так все, раз все заодно… И так у вас слаженно… Что же, я лезу! Негромко, тихо сказал, и сам испугался: он что, с ума? — Я выстрою хижину! — выкрикнул, торопясь нажать на пружину крепления. — Я приглашаю вас в гости! Там и посмотрим, кто как упирается, бормотал, хлопоча над креплениями. — А вы уходите, да-да! — сказал, выпрямляясь. — Вернетесь сюда, когда будет выстроен эскалатор! — и зашагал. И они рассмеялись. Уф-ф, облегчение. Ха-ха-ха, такой этот парень нелепый, игрушечный. Гы-гы-гы, ему же все разъясняли, а он лезет на гору! Хо-хо-хо, да нет, не тревожьтесь, он не полезет! Покипит да и остынет, ха-ха! Он зашагал. Сильно толкаясь ногами, крепко опираясь на палки. «Получит страна завод-автомат или нет?» — как же, оратор! Там впереди белеет гора, а сейчас он пересекает пролесок. Здесь тише, тенистее, и снег между деревьями глубже, рыхлее. А ели более стылы, все пышнее на них погребальный снежный покров. Нет, они его не окликнули. Он уходил в холод, в безмолвие, а они, остающиеся на теплой, освещенной солнцем равнине, будто и не заметили этого. «Разве этим не ускорим внедрение автоматики?» — краснобай! Повел зябко плечами. Отчего все же так вышло? Ведь не такой уж он заядлый, безрассудный боец за «свое». Что ж он, в самом деле в «герои современности» рвется? Чушь, чепуха! Оскорбился разговором о премии, такой чистюля. Вообще ерунда! Так отчего они все как сговорились? Отчего так окрысились на него? Ведь уходить ему не хотелось, так почему все же ушел? А снег держал лыжи крепко, лишь изредка, поскрипывая, проседал. И с каждым махом, с каждым толчком на душе становилось уверенней. Чем дальше он от них, от него, тем лучше, покойнее. «Свой огородик, клубничка!» Но вот рощица кончилась, И тотчас последовал резкий излом вверх. Не сбавляя темпа движения, лихо взял «елочкой». Ловко перебрасывал лыжи, вонзал палки под них для страховки, экстра-класс, а не лыжник! С севера подул ветерок. Повернул голову, лицо обожгло чуть задохнулся, прекрасно! Это сладостное чувство свободы! Толщина снежного покрывала между тем становится меньше. Теперь то одна лыжина соскрежетывает, то другая. С удовольствием нажимает на палки, ощущая силу в кистях и плечах. И тут издалека доносится возглас.