Жена дачника птицей летит. Тощей грудью вперед, слюной брызжет на Федьку. Отпаснул ее левой — правую-то к земле тянет кирпич. Запахала дачница носом. Как мошку сдуло ее. Ну, тут Дашка не выдержала. Засов скинула, появилась. Босая: шлеп — шлеп по ступеням. Пошел Федька к Дашке. Хотел по дороге дать пендаля дачнику, да тот завозится, забарахтался на траве. Хоть и на четвереньках, а задал стрекача! Идет Федька бить Дашку, да глянул: а хороша баба! Телом ядрена, Кожа бела, сиси тяжелые под рубахой мотаются. Идет Федька к Дашке и не знает, чего толком хочется. Вострит кулаки, но злость уже не так душит его. И дверь нараспашку, а там — видит — постель широкая, мягкая. — Ты, стер-рьва, рожи корчила пухлому? — Господи-святы! — ахнула Дашка, — что такое городишь? Ткнул Федька Дашку в живот — не зло ткнул, больше так, для порядка. Да тут дети откуда-то. Во-первых, сын дачников. И хотя встал в стороне, серым столбом, но как зацепа в глазу. Во-вторых, Ленька. Ленька — с доской. На отца и с доской! В-третьих, Сашок. От горшка два вершка, а туда же тычет лопаткой. — Брысь, Ленька! — крикнул двенадцатилетнему. А Сашка — осторожненько — отодвигает ногой: — Подальше, подальше, Санек! Оттыди! Но стер-рьва Дашка!.. Рука у Дашки рабочая, огребла сверху — череп эхом отгукнулся. Злость по глазам хлестанула, стал Федька бить Дашку. Руку ей вывернул, к земле пониже пригнул и по морде, по морде! — Так-то, стер-рьва, сынов воспитуешь! Подогнулись у Дашки колени, лицо отворачивает, сыну кричит: — Гвоздем ему, Ленечка! По лапе, по лапе! Как коготь торчит гвоздок из доски. Прицелился Ленька — попал! Рубаху рванул, пыснула кровь. Однако папане все нипочем. И здоров же, бугай! Стал Ленька целить еще. — А ты чё стоишь? — дачного сына Дашка зовет. — Чё прохлаждаешься? Серой тенью маячит дачников сын, а лицо Дашки совсем уж в земле. Гнет руку ей Федька, как рычагом управляет Дашкиной толстой рукой: пожри, погрызи черноземчика! — Камень, камень возьми! — хрипит Дашка дачному сыну: на кого ж и надеяться — выше Леньки на полголовы! Зашарил длинный в траве, да тут дачница оклемалась, кинулась сыну наперерез: — Уходи! Уходи! Уходи! Изловчился Федька — и дачнице по затылку. Вот на кого кулак чешется, эх-х, хорошо! Однако руку Дашкину выпустил из-за этой гадюки. Вывернулась Дашка и ногой ему в пах. Да сбила с ног, да навалилась всеми восемьюдесятью килограммами, да давай кулаками тузить. И Ленька опять же. Подскочит, ударит ребром доски — по тому месту, где кость брючику ограняет — отскочит! Доска тяжела ему, двумя руками ее поднимает, — и ну отца по ноге, ну по ноге! Нога так и дергается, так и подпрыгивает. Ребром-то куда сподручнее, чем если гвоздем: от гвоздя только кровь, а что от нее? Лицо Дашкино от грязи черно, из глаз течет, из носа течет, плечом утирается, а только сидит на муже верхом и колотит, колотит, колотит… Дачник, слава те, объявился. Рядом встал. В тапочках. И дачница сидит, очумело качается. Сын дачников колыхается. А вот Саня работает. Подойдет с лопаточкой, ударит батю по морде, снова примеривается. Соседи в калитку вошли. — Глянь, сыновья — на отца! — говорили одни. — В милицию, ой, в милицию надо бежать! — говорили другие. — Эй, Дашка, остынь! Убьешь чего доброго! Чего под Руку лезут? Их звали? — Глянь-ка, и маленький на отца! — В милицию, ой, в милицию! — За что его? С дачницей путался? Очень дачницу здесь не любят. Шатается по поселку в шальварах. Все — в желтых шальварах! В темных очках. Все — в черных очках! В пол-лица эти очки! Как подсолнухи эти штаны… — Дарья Семеновна, — дачник бормочет, — может, довольно? Ну чего? Чего под руку? Золотая минута! Тут еще сын этот длинный: — Пойдем, пап, пойдем! Тебе готовиться к Байконуру! А Федька, гад, спит. Спит, сукин кот! Все ладони, кулаки все отбила — ему хоть бы хны! Разрыдалась вдруг Дашка. — К Байконуру, пап! К космосу! Не глянула на соседей, на дачников. Подняла под мышки, потащила, поволокла мужа в дом. Загребают землю железные Федькины пятки… По Ярославке это случилось, недалеко от Москвы. За четырнадцать лет до двадцать первого века. …На другой вечер стучит Федька, трезвый и хмурый. — Выдь-ка, — зовет, — не бойсь, я проспался! Пухлые пальцы легли на щеколду. На пухлой руке повисла жена. — Я мириться, — Федька сказал, — я от Дашки! — И бутылку крутнул. Булькнула водка. — Не пью! — из-за двери ответили. — Я те деньги на зубы-то дам! — крикнул Федька. — Я на тракторе, знаш? Сколько надо, столько и напашу! — Ему на Байконур улетать! Ему некогда! Ишь развизжалась. Словно сама ракеты пускает. Ясно дело, думает Федька, от гадюки такой и сам на Луну удерешь! — Я угощаю-то, я! — решил пояснить. — И за дачу можете не платить! — И так не будем платить! — дачница из-за двери. — Как машину достанем, тут же уедем! Ясно дело, думает Федька, гордится! А гордится-то чем? Я, что ли, там не работал? Небось побольше его получал! Подумаешь — анжинер! Ясно дело, думает Федька, решил затаскать! Туда напишет, сюда!.. Указ поминал! Плюнул в сердцах. Пошел к участковому. Прямо домой — как Дашка учила. Свой участковый-то, поселковый! Постучал.