– Это неправильно! – завизжал Гас и побежал, рыдая, в сторону клиники. Санитару оставалось только выругаться и броситься за ним следом. – Это, наверное, листья не так упали, или из-за того, что голем постригся, – продолжал Лисер под общее гоготание. – Меня забавляют ребята вроде Гаса, достаточно сказать им “до свидания” вместо “здравствуй”, как они уже бьются в истерике. Скорее всего, он так расстроился из-за того, что сегодня мы выкурили мало шмали. Непорядок! Лисер осекся, его уже никто не слушал, а голос авторитета клиники заглушали крики, доносящиеся со скамейки, самой ближней к пруду. Все внимание пациентов было приковано к ней. Некоторые даже повскакивали с травы в предвкушении нового зрелища, казавшегося еще более забавным в отсутствие санитара. – Я не понимаю, в чем проблема? – едва ли не кричал вороной новичок-алкоголик на своего посетителя. Кому повезло сидеть ближе – посчастливилось видеть, как вздыбилась шерсть на его черных мускулистых руках. – Почему я не могу уехать? Что тебе мешает, соловый ублюдок, меня забрать? Его гость тоже поднялся со скамейки, стараясь говорить спокойным голосом: – Мы сто раз это обсуждали. Тебе нужна помощь. – В гробу я ее видел! Мы уезжаем – сейчас же! – Успокойся, Николас. Тебе здесь помогут, все будет хорошо. Пойдем, ты в таком настроении, что нам лучше вернуться в клинику. Соловый дотронулся до плеча новичка, и это стало его роковой ошибкой. По группе присутствующих прокатился вопль. Николас размахнулся, его кулак врезался в лицо собеседника. Секунда – и соловый депос повалился на скамейку, распростершись у ее грубо выпиленных ножек. Николас не хотел бить Рассела, меньше всего он желал бы причинить ему боль. Это был один из самых нелепых спектаклей, в которых ему доводилось участвовать. И пускай он блестяще справился с первой частью, изображая спор. Когда он замахнулся, то был уверен, что удар пройдет мимо, в нескольких сантиметрах от лица Рассела. Но в последнее мгновение напарник подался вперед, ловко подставившись под кулак. Костяшки пальцев Николаса врезались в мягкую плоть, после чего столкнулись с преградой челюсти. Хрустнула ли она? Или этот звук шел из его воображения? Он не знал, готовясь к самому ужасному. Падение Рассела остановила скамейка. Он скатился с нее как с горки, осел на траву. По его губе стекала струйка крови. Николас готов был отпрянуть. То, что он видел перед собой, явно перекликалось с картинами из прошлого: забастовка студентов, Рассел, лежащий на асфальте в луже собственной крови. Его лицо, усеянное ссадинами. Тонкие пальцы Лейн, прикладывающие к его разбитому лбу лед. Рассел на крыльце их дома, осунувшийся, уставший, потухшим взглядом провожающий дождь. В этот раз Николас сам занес над ним кулаки. – Прости, – прошептал вороной депос, едва сдерживаясь, чтобы не протянуть ему руку. Но Рассел улыбнулся и одними губами произнес: – Браво, Герой-полицейский. Насколько Николас знал санитаров, главным их свойством было появляться в самый неподходящий момент. В этот раз их пришлось дожидаться. Рассел успел подняться, а Николас – изобразить нелепое продолжение драки. Он представил, если бы они столкнулись в настоящем бою. Рассел прошел курс полицейской академии, но это было ничто по сравнению с бесценным опытом детдомовских драк, приюта, где с малых лет правила грубая сила. Николас расслабил мышцы, его удары были неточными и вялыми, он осыпал напарника отменной бранью. Это сработало. Его крики привлекли внимание големов. Руки Николаса заломили за спину, его повалили на траву. Он помнил – на ней еще остались капли росы. Она щекотала его ноздри, и вороной депос вдыхал ее сладкий запах, напоминающий детство, когда каждая мелочь имеет значение. Происходящее казалось забавной игрой. Трое санитаров, двое из которых были крупными мужчинами, едва с ним справлялись. Он пытался поднять голову и отыскать взглядом напарника, но видел лишь мыски его дорогих туфель. Они были из змеиной кожи. Николас успел хорошо их рассмотреть, прежде чем Рассела попросили удалиться. После этого вороного депоса рывком поставили на ноги и потащили обратно в здание. Его сердце рвалось из груди. Спину залил пот, а в голове, не умолкая, отдавал приказы голос напарника: “Докажи, что ты здесь ничего не вынюхиваешь! После этого они не посмеют говорить мне, чтобы я забрал тебя отсюда. Что ты и я – чертовы ищейки в одной упряжке. Ты псих, гребаный псих! Пусть они это увидят!” И Николас дал им шанс, поймав себя на мысли, насколько сильно ему это нравится. Это было в сто раз лучше, чем нестись на пробежке, вдыхая пьянящий запах утра, или с разбегу падать в холодный снег – позволить себе свободу действий. Как маленький ребенок, не до конца осознавший, что такое вести себя правильно. Николас так увлекся, что его едва впихнули в дверной проем. Он наградил санитаров бранью, а когда на глаза попался Нил, не забыл высказать о нем пару словечек: как надоели эти сеансы, где ему приходилось говорить не то с идиотом, не то просто с самим собой. Николасу удалось вырваться из державших его объятий, он успел схватить стул – первое, что попалось в руки – и запустить его в Криса, чтобы он знал, как толкать его на ступенях или заглядывать в рот после принятия лекарств. Веселью пришел конец, когда прямо в коридоре с него сдернули штаны и вонзили в ягодицу иглу, от чего ноги тут же подкосились. Николас рухнул прямо на медсестру, придавив своим телом. Он обнял ее, засыпая, прикоснувшись губами к ее шее, отчаянно пытаясь представить, что находится дома в объятиях Лейн. И она никогда не умирала. Но запах той женщины был совсем чужим, как и место, в котором ему суждено было проснуться. Полицейский с клаустрофобией, он испытывал панику, оставаясь один в закрытой комнате. Лейн всегда удивляло, когда Николас даже посреди холодной зимы распахивал все окна. А розетки в спальне были заняты ночниками. Лишь в ее объятиях он не боялся охватившего комнату мрака. Если бы Николас только знал, что в месте, где он очнется, будет стоять знакомый гнилой смрад. Где он несколько часов будет метаться, звать Лейн, умолять черных тварей, шныряющих по углам, чтобы они не трогали его. Он вел себя как сумасшедший, выпустив на волю всех своих птичек разом. Рассел Лэйон оценил бы его игру. Но только на этот раз Николас играл по-настоящему. Глава 9 Он видел сон. Лейн носилась по дому, нарядившись в его полицейскую форму. “Кушай, детка, шоколадку, Тебе будет сладко-сладко, Потому что вместо радости Будут дальше только гадости”, – напевала она слова детской песенки-дразнилки, а потом сложила пальцы, изображая пистолет. “Пиф-паф!” – сказала Лейн и выстрелом разнесла ему голову. *** Если бы в преисподней раздавались звуки, то ими непременно стало бы радио, соревнующееся по громкости с телевизором, из которого высокими голосами разговаривали персонажи мультфильмов. Общую комнату заполнили психи, они тыкали пальцами в экран, бормотали себе под нос, требовали внимания. Точно дети, топали ногами, если что-то шло не так, как им хотелось – взрослые депосы, избравшие себе беззаботную и бессмысленную жизнь. Среди этого сборища присутствовали душевнобольные, но большинство – смирившиеся депрессивные бездельники, готовые лопать таблетки и повиноваться, только бы не сталкиваться с реальной жизнью. Сегодня они вызывали отвращение. От мерзких воплей телевизора голова, без того раскалывающаяся на части, начала кружиться. Еще немного, и завтрак, который он с трудом запихал в желудок, окажется под ногами на полу. Николас нес стакан, наполненный до краев томатным соком. Им вороного депоса угостила медсестра. С некоторых пор все они стали для него на одно лицо, но Николас подозревал, что это была та самая, на которую он свалился, потеряв сознание. Сколько дней прошло с тех пор? Он понятия не имел. Три дня или целая неделя? После ночи в изоляторе восприятие реальности стало расплывчатым и походило на нахлынувшую волну. Иногда она топила его полностью. Санитары быстро просекли, что он выплевывает таблетки. Теперь каждое утро под конвоем его загоняли в маленький кабинет с кушеткой. Если он сопротивлялся, двое санитаров валили его, а медсестра делала укол, после которого вороной депос словно тонул в ледяных водах беспамятства, с трудом осознавая, где он, кто он и как здесь оказался. Он плавал на глубине, влачась в безмолвии по коридорам, точно тупая рыба держась косяка таких же заключенных, знающая только о том, что такое голод, сон и тошнота. Так продолжалось до тех пор, пока действие успокоительного не ослабевало и его беспощадно не выбрасывало на поверхность. Вот тут и начиналось самое отвратительное. Медсестра угостила его соком. “Для тебя остался, никому не давай”, – сказала она, подмигнув ему. Сок полагался в обеденные часы, и только полстакана. Николас принял угощение, о чем пожалел через несколько заплетающихся шагов. Он тщетно старался его не расплескать, добрая половина все равно оставалась на полу, напоминая в белесом свете больничных ламп капли крови. – Ты в порядке? – спросил его Бэнко, яркий представитель здешнего дебильного общества. Завидев Николаса, сосед тут же заулыбался во весь рот. До того он сидел на подоконнике, болтал ногами и развлекал себя чтением детской книжки. Николас кивнул (от этого движения внутри черепа словно перекатились осколки стекла) и предпринял попытку поднести стакан к губам. Бэнко внимательно наблюдал, как новые пятна сока оказываются на паркете, на воротнике пижамы Николаса, и заключил со знанием эксперта: – Отходняк из-за транквилизаторов, это пройдет. Николас бросил лишь: – Я надеюсь… Вороной депос облокотился о подоконник. Его горячий лоб коснулся холодной рамы. Окно облепили капли, которые напоминали крошечных паучков, один за другим сбегающих вниз. Все, что Николас хотел – пройти через стекло и раствориться в дожде, яростно заливающем парк, стать частью знакомого шелеста. Когда-то, в стенах форта, беззаботным мальчишкой, он засыпал под него. Маленький Ники понятия не имел, где ему придется оказаться. Кого полюбить и как скоро потерять. Дождь, серым облаком заключивший клинику в туманный купол, был словно порталом, соединившим два мира: “тогда” и “теперь”. – Ну и мерзопакостная погода сегодня, – заметил Бэнко. Он щелкнул пальцами по стеклу, как убивают больших комаров. – Прогулок нет, потому что нам уже семь лет как никто не собирается раздавать зонты. Думаешь, это потому, что мы их теряем или тыкаем друг в друга, точно на рыцарском турнире? Если ты будешь наблюдательнее, то заметишь: когда льет, големы возвращаются домой, у них в руках черные одинаковые зонтики. Нил думает, что это мы их все сломали. Проще оставить нас взаперти, чем возиться с экипировкой. Но это даже к лучшему, ведь ты не будешь один. Когда они разрешат тебе гулять? – Я не знаю. Хочешь соку? – Я не люблю томатный. Бэнко ловко спрыгнул с подоконника, встал рядом с Николасом, но, похоже, ничего достойного внимания за окном не разглядел и заговорил вновь, на этот раз его голос звучал застенчиво, словно он долго собирался с духом: – А все же классно ты разбил нос тому парню! Всегда завидовал тем, кто способен дать сдачи. Не просто помахать кулаками, а ударить один раз так, чтобы обидчик запросил пощады. Теперь все про тебя только и говорят. Ты у нас стал как второй Ероман. От последней фразы Николас непроизвольно дернулся и устремил взгляд на дверь, ведущую в коридор. Еромана не было в общей комнате. Николас не помнил, когда видел его в последний раз. Ему самому только сегодня разрешили присутствовать в гостиной, до того он отбывал наказание в своей комнате. Соседом Еромана ему теперь точно не стать. Санитары обнаружили конверт с деньгами после драки. Когда Николас отключился, то, кажется, обронил его на пол. Согласно правилам, пациентам не разрешалось держать при себе наличные. Персонал полагал, что на территории клиники их и так обеспечивают всем необходимым. Николасу пообещали, что при выписке ему вернут всю сумму, а пока деньги полежат в комнате хранения, в сейфе, с личными вещами других пациентов. Если ему вдруг что-нибудь понадобится, он вправе написать прошение, и клиника рассмотрит его запрос. Николасу наконец-то удалось поднести стакан ко рту и осушить его залпом. Вороной депос пожалел ровно через секунду. Тошнота усилилась, гейзером подступила к горлу. Он не представлял, как будет идти и уж тем более – что способен бежать. Николас едва успел добраться до туалета, как его желудок вывернуло наизнанку. Ужас сменился усталостью, когда он понял, что его рвет томатным соком, а не кровью. “Давай, ты должен справиться. Это всего лишь небольшой провал в успешном деле. А оно ведь будет успешным, да, приятель? Вспомни, кто ты есть, в конце концов! Только не вздумай сдаться”, – велел себе он, но на сотый раз это убеждение потеряло силу. Остатки содержимого его желудка вывернуло наружу, после чего Николас безвольно сполз на пол, спиной опершись о унитаз, обхватил руками колени. В голове разрасталось жалящее пламя, на тело обрушилась такая слабость, что ему вновь захотелось исчезнуть. Таким жалким Николас не чувствовал себя даже когда потерял Лейн. Если ему разрешат гулять, то он первым делом направится к Близнецам-соснам. Теперь каждый раз, засыпая, вороной депос грезил о них, как о спасении. – Эй, ты! Дверь в туалете распахнулась. Унитазы не были огорожены кабинками, найти Николаса не составляло труда. Каменным изваянием над ним возвышался голем. – Ты знаешь, что тебе нельзя отлучаться без спроса? Я что, за тобой носиться должен? – Я не хотел блевать в общей комнате, – спокойно ответил Николас, не поднимая глаз. На миг он забыл, что его тут не слышат. – Ты должен был предупредить. Не важно, чего ты хочешь, даже если рвешься отлить, сперва спроси моего разрешения. Давай, поднимайся. Сегодня прощаю. Еще раз выкинешь что-нибудь подобное, я запру тебя. Николас встал, за что получил толчок в спину. Он был на голову выше санитара, но при всем желании слабость не позволила бы ему хорошенько ответить. “Нет, не стоит этого делать, – спохватился Николас, – а то мигом последует наказание”. Они добились чего хотели, он уже начал бояться и думать, как образцовый псих. Поэтому голем мог не сомневаться в собственной безопасности. Николас лишь загнул уши, на этом все закончилось. “Только подождите, – утешал себя он по пути в общую комнату. – Когда вернусь на службу, я, во-первых, освобожу Еромана, а во-вторых, приложу все усилия, чтобы вы, самоутверждающиеся ничтожества, не смогли устроиться на работу даже уборщиками”. – Давай живее, что ты трясешься, как тушканчик! – отчеканил санитар. Но Николас его не слышал. Он мечтал о том, как выберется в парк и повлияет на правила этой игры. *** Спустя два дня кончился дождь. Находясь в заточении, Николас изо всех сил демонстрировал свое послушание: четко следовал распорядку, не спорил с персоналом и дружелюбно относился к пациентам. Это стоило того, чтобы ему доверили подышать свежим воздухом. Санитары никогда не утруждали себя излишней слежкой. Тех провинившихся, которым требовалось особое внимание, просто не выпускали гулять. И вот, спустя словно целую вечность, в распоряжении Николаса оказался парк, где единственными стражами стали забор и несколько камер. Близнецы-сосны идеально попадали в слепую зону. Наверное, только они с тайником были единственной удавшейся частью плана, когда все остальное, в особенности имитация драки, полным провалом. Как, если подумать, и все это дело. Впрочем, чего он ожидал? Когда Дженна поручала ему хорошие задания? Если слухи о ее уходе подтвердятся, то пребывание в дурке станет последним подношением начальницы. Он опасался, что на дне этой блестящей подарочной коробки еще что-то осталось. Николаса не бросило в холодный пот, когда Рассел не ответил на вызов. Вороной депос чувствовал себя лучше. И вместе с тем, как его голова перестала болеть, панику сменила холодная рассудительность. Он не услышал голос на другом конце и сперва подумал, что в причина могла быть в неисправности рации. Всю неделю шли дожди. Но от влаги и холода защищали листья, которыми Николас надежно прикрывал тайник. Да и эта модель была изобретена для военных, такие приборы можно было швырять в лужу или оставлять валяться в снегу – они работали как часы. Из динамика доносился шелест, поэтому, вероятнее всего, Рассел Лэйон просто не брал трубку. Не слышал? Был занят? Николас решил не гадать и воспользовался телефоном на стойке у медсестры. Ему пришлось упрашивать ее. Она, окинув его скорым взглядом, стала твердить, что не видит необходимости позволять ему пользоваться телефоном. Семьи у Николаса не было. Об этом психотерапевт Нил знал даже на первом сеансе. И в последствии обожал подводить рассказы к его детству, где отец с матерью напились до беспамятства, от удара оголенного провода в подвале – по одной версии – погибли оба, по другой – кто-то из них остался в живых и продолжал пить. А когда ребенком из неблагополучной семьи заинтересовались органы соцопеки, нисколько не возражал, чтобы маленького Ника забрали в приют. Вороному депосу тогда было несколько месяцев – слишком мало, чтобы сохранить воспоминания. Зато его прошлое волновало Нила. Николас не переставал поражаться утечкам информации, касающимся его детства, которые никогда не были опубликованы в газетах, но каким-то образом, покинув стены приюта, попали в папку к психотерапевту. “Горелый запах во сне не преследует? – спрашивал Нил. – Не хотелось ли в детстве сбежать куда-нибудь? Например, в вымышленные миры, о которых ты любил рассказывать. Ты ведь был ребенком с богатым воображением. И тебе, как никому другому, было сложно сдерживать свои эмоции: радость, печаль, агрессию”. На агрессии, в связи с последними событиями, Нил особенно акцентировал внимание. Ему хотелось бы знать, не калечил ли его пациент животных в детстве. Не помнит ли Николас щенка, которого подобрал на улице и приволок в приют. Потом щенок попал под машину и должен был помереть, потому что грузовик, развозящий хлеб по деревенским магазинам, переломал несчастному животному все кости, оставив от него кровавое месиво, которое маленький Николас продемонстрировал воспитателям. На следующий день вороной депос притащил в приют другого щенка, живого, но с изуродованной мордой и хромого, убеждая всех, что неким волшебным образом его пес исцелился.