— Можешь не строить из себя заботливого. Кота я тебе не отдам, — слышу ее грозное бормотание. Так и застываю, склонившись над кроватью с пледом в руках. Не спит, значит. И я спалился как дебил. Не проходит и секунды, как от этой ауры уязвимости остается лишь мираж. Морщусь и кожей ощущаю, как Лика снова выпускает свои шипы. Как же все это мне осточертело! По горло! Бросаю покрывало на кровать, обхватываю голые щиколотки Лики ладонями и отодвигаю в сторону, освобождая себе место. — Тебе самой не надоело, а? Общаться так, — внаглую заваливаюсь поперек своей кровати. Недовольно фыркнув, Лика дергает ногами, освободив их от моих рук. — А что не так? — Мы постоянно грыземся, — укладываюсь в ее ногах на бок и, подперев рукой голову, через полумрак всматриваюсь в точеный профиль Лики. Света, проникающего в спальню с улицы, хватает, чтобы заметить ее апатичный взгляд куда-то вглубь комнаты. — Ну... так бывает, когда два человека вынуждены находится рядом. Ее слова как репейник. Прилетают в меня и цепляются своими колючками. — То есть ты прямо-таки вынуждена? Через силу? — хмыкаю я. — А ты как будто нет? — Лика продолжает ерничать и как ни в чем не бывало наглаживать Плюша. — Я тебе уже говорил, что хочу поступить правильно. — Ты поступаешь, как хочет твой отец. И походу это твой не первый косяк, раз он так настойчив. Кто знает, — она насмешливо дергает плечом, — может, я не первая залетевшая от тебя? Непросто он тебя прессует. Закатываю глаза. Надо же. И психоанализ по мне подоспел. А главное, с грамотными намеками на нехорошую, сложную правду. Но вести беседы об отце я не собираюсь. Лику это не должно коснуться. По крайней мере, сейчас. Поэтому расслабленно ляпаю языком, что приходит в голову: — Ты первая и единственная с кем я не предохранялся. — И это истина. — О, это так неожиданно приятно быть первой и единственной, — рвано и громко шипит Лика. Повернувшись на спину, она резко подрывается, пытаясь сесть. И я быстро пресекаю ее намерения слинять с кровати. Одним ловким движением рук, блокирую стройные ножки, прижав их к матрасу. — Офигел? — беспомощно рычит рыжая. Но я держу ее так крепко, что только и остается извиваться у меня в тисках. Хватает всего одной моей руки, чтобы обездвижить Лику и не дать сбежать. — Если я так противен тебе, все, что происходит вокруг - противно, то зачем? — повышаю на девчонку голос. — Зачем соглашаешься? — Твоя семья богата и при власти, — не задумываясь, зло цедит Лика, уставившись взглядом в потолок. — Ребёнок твой, а значит, будет иметь к этому отношение. Да и девочки в универе изойдутся от зависти, когда узнают, чьей женой я стала. Все идеально, чтобы выйти замуж по расчёту. Я не вижу ее лица, не вижу, что застилает ей глаза. Хватает голоса. Насквозь пропитанного желанием жалить. А в словах целый ворох злобы. И это тошно до омерзения. Лика поднимает во мне шторм. Я не знаю чего хочется больше. Наорать на нее за каждый едкий выпад? Или сжать в своих руках так, чтобы в обиженной рыжей голове больше и не было места таким наитупейшим мыслям? Я не верю ни одному сказанному слову. Сцепив зубы, делаю глубокий вдох-выдох и продолжаю лежать поперек кровати в ногах у Лики, держа их руками. Хочет вывести меня из себя. Да хрен там. — Брак по расчету, значит. Меня устраивает. Отлично. Не нужно притворяться и выдавливать из себя нежность. — Пре-кра-сно! — цинично выдает она и, вытянув руки вверх, театрально хлопает ладонями. — А когда мне все надоест, то я с тобой разведусь. — Ну-у, — язвительно улыбаюсь сам себе, — это если я захочу дать тебе развод. Хрупкий силуэт рук Лики на мгновения зависает в темноте, а потом безвольно стекает вниз, пряча под собой ее лицо. — Громов, какой же ты... — по комнате разлетается тоскливый выдох. — Ненавидишь меня, Рыжик, да? Залипаю в нее взглядом. Вижу и слышу ее неровное, тяжелое дыхание. Давай уже. Говори как есть. Сделай меня окончательно поганой сволочью и сравняй с плинтусом. — Хуже. — едва слышно шепчет Лика и, убрав руки от лица, рывком тянет на себя покрывало, придавленное мной. Насколько хватает ее сил, она выдергивает из-под меня его небольшую часть и натягивает по шею, снова сворачиваясь калачиком. Теперь я вижу только ее рыжую макушку. А Плюш, недовольно мяукнув пару раз, все-таки спрыгивает с кровати. С горькой усмешкой утыкаюсь в нее лбом. Да уж. Офигительно. Мы настолько противны со стороны, что заколебали даже пушистого засранца. Сейчас я и Лика - это чёрт-те что и сбоку бантик. На меня одним разом наваливается усталость с бессилием. Я задолбался. Не хочу больше двигаться и говорить. И Лика замолкает тоже. Я так и отъезжаю в сон, лёжа в её ногах и обнимая их руками. Когда, блин, между нами хоть что-то изменится? Глава 23 — В смысле мне нельзя выйти? — поставив руки в бока, протыкаю взглядом квадратноголовый шкаф, ряженый во все черное. — Не положено, — поправив наушник за ухом, басит то ли Толя, то ли Коля. Боря, Вася - не имеет значения. Вся охрана в доме на одно лицо. И говорит одно и то же: «да», «нет», «не положено». Именно по этой причине уже минут десять торчу у ворот, пытаясь устроить себе небольшую прогулку за двором. Потому что за прошедшую неделю я истоптала весь газон и все невиданные тропинки на территории особняка Громовых. Выучила каждый кустарник и ёлочку. — Я просто пройдусь по улице туда и обратно — теряю самообладание, повышая голос. — Можно? — Нет. Разрешения от Виктора Петровича выпускать вас одну за территорию дома не поступало. В отсутствие Марка Викторовича вы можете взять с собой кого-то из охраны для прогулки. Зарычав от досады, топаю ногой по тротуару и, развернувшись на каблуках ботинок, стремительно возвращаюсь в дом. Скинув обувь и куртку в прихожей, вихрем пролетаю ступеньки на второй этаж и, как всегда, прячусь в комнате Марка. Прямо в джинсах и свитере заваливаюсь на кровать, в обнимку с Плюшем. Погуляла, называется! Лучше уж просижу в четырех лухари стенах, чем променад под конвоем. Да, это дом невероятно огромен и шикарен, но я совершенно не знаю, чем себя занять. Здесь все убирается, стирается, моется прислугой. И организовать минутку спорта в бассейне я не могу из-за отсутствия навыков плавания. А в затишье токсикоза попытка развлечься готовкой любимых блинчиков закончилась конфискацией моего половника поваром. Испуганно смотря на меня, она очень просила не повторять этот трюк, дабы ее не уволили за отлынивание от прямых обязанностей. Никакие объяснения, что мне просто скучно, не увенчались успехом. По-моему, Виктор Петрович перебарщивает с контролем... И чувство, что я просто нахожусь в богатой тюрьме, с каждым днем становится лишь навязчивее. Но если быть откровенной, несколько последних дней я уже стала ждать возвращение Марка домой после пар. С ним можно хотя бы поругаться и как-то скрасить свой беременный досуг. Иногда между нами готов взорваться воздух. Взгляды, слова, разговоры. Мы словно соревнуемся кто кого и больнее. Наблюдать, как густеет тьма в его глазах я готова вечно. Я достаю Марка тем, что травлю байки о том, как же удачно залетела от мажора. А он доводит меня до желания его придушить, заявляясь в спальню посреди ночи и заваливаясь ко мне на кровать под эгидой: а там неудобный матрас. Порой мы так и бегаем полночи друг от друга по разным комнатам. Но иногда ловлю на себе совершенно другой взгляд Марка. Особенно если делаю вид, что не замечаю его присутствия рядом. Его глаза изучают меня. Смотрят пронзительно в упор до мурашек по коже. Я вижу, как он часто бросает взгляд на мой все больше округляющийся живот. Замечаю отблески интереса в глубине чёрных глаз. Замечаю, как вздрагивают вверх уголки губ Марка, когда я, забывшись, что могу быть услышанной, поглаживаю свой живот и разговариваю с малышом. Но больше Громов никак себя не проявляет. Ничего не спрашивает. Даже о том, какого мое самочувствие. Несколько раз он невольно стал свидетелей моих утренних тошниловок. Но вся его реакция - лишь сдержанно поджать губы и с непроницаемым лицом плотнее закрыть дверь в санузел.