Хватит уже этой песни! Она хуже, чем «Элвииин!». Такая неуважительная. И такая приставучая! Из-за толпы вынырнул проводник поезда и возвестил: – Следующая остановка – «Чаппакуа»! – Рассаживающиеся пассажиры не обратили на него никакого внимания, и он повысил голос: – Любой, полагающий, что этот поезд направляется в Манхэттен, ошибается. Нужный ему поезд отходит с противоположной платформы. – Никто не вышел. Проводник попробовал еще раз: – Этот поезд не идет в Манхэттен. Если вам не за город, сойдите! Поезд идет до «Вассаика»! Санты и воспеватели заняли места. – Черт, – ругнулся проводник и покинул вагон. Рядом со мной уселся распеватель гимнов в летах, облаченный в костюм викторианской эпохи, в цилиндре. – Счастливого Рождества, милая! – пожелал он мне, приподняв шляпу. – Я – Вассэл из Вассаика. – От него пахло теннесси-виски «Джек Дэниэлс» (но не из роскошной лимитированной коллекции «Синатра Сенчери»). Я не знала, прикололся ли он надо мной, назвавшись таким именем, но добиваться правдивого ответа у пьяного мужчины не стала – то еще удовольствие. И хотя проводник ясно объяснил, куда направляется поезд, я тоже решила внести свою лепту. Не настолько же я потерялась, чтобы не осознавать, какой сегодня день. Пытаясь помочь, я сказала Славе из Вассаика: – Если вы едете на Санта-кон[21], то вам нужно пересесть на поезд, идущий в Манхэттен. Он на противоположной платформе. Мой сосед по вагону фыркнул. – Пару часов назад мы ехали на Центральный вокзал. Нас выставили из вагона в Маунт-Киско[22]. – Но это же «Плезантвиль». – Ну да. Мы все еще хотели добраться до города и по пути немного прошлись по барам. Однако небольшая стычка между Сантами и воспевателями – к сожалению, разборок в этом году не счесть, – и главнокомандующий нашего вассаикского отряда решил, что лучше вообще отказаться от миссии. – Лучше отоспаться в пригородном поезде, чем проснуться в городской тюрьме? – предположила я. – Так точно. А ты, лапушка, не только красавица, но и умница, – протянул он, больше походя на распутного ирландского лепрекона, чем на благородного викторианского джентльмена. Девушка-гот, занимавшая сиденье перед нами, в костюме Санты, с пирсингом в губе, тоннелями в ушах и черным ирокезом, вскинула голову и тыкнула пальцем в моего соседа: – Не будь больным, Вассэл! Не клейся к ребенку! – Я и не клеился! – возмутился тот. – Клеился! – отозвался отряд Санта Клаусов вокруг нас. – Я не ребенок, – пробормотала я. Не желая новых разборок между Сантами и воспевателями, я выпустила на волю давнишнее Лили-дитя. Выйдя из ступора, введенного моим бунтарством, та со знанием дела вытащила себя из передряги рождественским песнопением: – «Колядовать мы к вам пришли/Под зелень сей листвы!» Санта-гот одарила меня злобным взглядом, но викторианские воспеватели тут же подхватили песню: «И здесь местечко мы нашли/Чтоб гимн услышали все вы». Было невозможно не почувствовать изменение всеобщего настроения: от хмельного, холодного и тревожного до хмельного, холодного, но почти праздничного. Полвагона – включая многих Санта – присоединилось к нам: Любви и здравия всем вам, И славным воспевателям, Благословенья Божьего И счастья новогоднего! В конце припева Слава из Вассаика поднялся и поклонился, словно песня была написана в его честь. На этом песнопения закончились. Былая Лили – по прозвищу Трехкуплетная Лили – возможно, и продолжила бы петь, но пораженно умолкла при виде того, как с головы женщины в викторианском наряде сорвали шляпку, а она в ответ отвесила смачную оплеуху краснощекому и дородному Санте с ангельскими крылышками на спине. – Ну как, отошел у Санты нос? – провизжала Викторианка жирному Санте-ангелочку. – Бей! Бей! – заскандировали пьянчужки. Я ничего не имею против выпивох, но когда они веселятся, а не дерутся. Сразу захотелось к мамочке. * * * Я сошла с поезда на последней остановке, в Вассаике. За мной не последовали шумные воспеватели и Слава из Вассаика со своей невеселой бандой Санта Клаусов. Их вышвырнули из вагона в Катоне. Мама ждала меня на автомобильной стоянке, дрожа от холода в арендованной машине. – Твой поезд на час опоздал. – Задержки из-за погоды. Плюс пьяных Санта Клаусов выпроваживали из поезда. – Сегодня Санта-кон? Я кивнула. – Удачный день для того, чтобы удрать из города. В это время года и так на улицах яблоку негде упасть. Сначала все эти Санты забавляли, теперь напрягают. Из-под маминого длинного тяжелого пальто выглядывал подол коктейльного платья, на ногах были шикарные туфли на шпильках. Ее ждали на важных мероприятиях, но у меня назрел экзистенциальный кризис. Я нуждалась в ней больше, чем кто-либо другой. – Спасибо, что так быстро приехала. Ты не сказала ничего папе и Лэнгстону? Мама покачала головой. Она не могла прямо ответить «нет» на мой вопрос, поскольку мы обе знали, что тогда бы она солгала. Как в тот раз, когда клялась мне, что не расскажет им о моем первом лифчике и моих первых месячных, а сама рассказала. – У меня не больше часа. Папа сейчас развлекает спонсоров, поэтому мое присутствие не обязательно. Но я должна вернуться к началу преподавательской вечеринки, если хочу к концу ее все еще остаться замужней женщиной. Так что если ты не собираешься явиться туда вместе со мной в качестве директорской дочери, то мне нужно через час посадить тебя на поезд до Манхэттена. – Понимаю. – В последнее время я и так напортачила немало, а теперь еще маме – такой красивой и нарядной – приходится торчать здесь в машине с унылой мной. – Прекрасно выглядишь. Мамин любимый образ – леггинсы со свободными рубашками и нечесаные, стянутые в пучок волосы. Но стоит ей распустить волосы и слегка накраситься… Вау, ну и красотка же ты, мамуль! – Спасибо. Держи. – Мама протянула мне кофе в бумажном стаканчике с печеньем на крышке. – Это кофе? Стакан холодный. – Мама приехала ко мне, хотя я этого совсем не заслуживала, поэтому не знаю, чего я начала капризничать. Ну, если не считать экзистенциального кризиса, уныния и дурости. – Неудивительно. На той стороне улицы стояли хипстеры с кофейной тележкой. Они делали праздничные напитки для пассажиров, направляющихся в город. Я взяла два последних пряничных латте прямо перед тем, как они закрылись. – А где твой кофе? – Он был таким вкусным, что я его за минуту прикончила. Говори про хипстеров что угодно, но эти бородачи с подтяжками и правда знают толк в приготовлении отменных напитков. – Для латте выглядит странновато, – заметила я, с подозрением разглядывая кремовую консистенцию. – Перестань кукситься и попробуй. На самом деле «латте» – это не просто кофе, а коктейль из эспрессо с ванильным мороженым с молочными шариками в шоколаде и кусочками засахаренного имбиря. Уговорила! Я макнула имбирное печенье в латте и откусила кусочек. – Боже мой! Ничего вкуснее в жизни не пила! – Даже учитывая мятный шнапс, которым я наклюкалась в прошлом году. По вкусу тот напоминал мятный пряник, только в жидком виде. Божественная штука. Имбирное латте было божественным вдвойне. – Ты лучшая, мам! – Это улыбка на твоем лице? Я так давно ее не видела, что уже не уверена. Я жадно заглотнула остатки латте и облизнула губы. Плевать, если от холодного мороженого заломит виски. – Улыбка! – подтвердила я. А для себя мысленно подметила: под влиянием сахара настроение может резко меняться от унылого до исступленного. Подростковые гормоны. Да уж. Нелегко с ними. И ведь ничего не поделать. – Если бы я знала, что для нее потребуется всего лишь имбирное латте, то давно бы уже изловила эту хипстеровскую тележку. – Мама бросила обеспокоенный взгляд на часы на приборной доске. Ее лицо посерьезнело. – Я в полном твоем распоряжении до 14.37. Что происходит, Лили? Я волнуюсь за тебя. – Я сама за себя волнуюсь. Мама приложила ладони к автомобильной печке, а потом взяла в свои теплые руки мое лицо. Как же приятно ее прикосновение.