* * * Я понимаю, что в мире происходят вещи гораздо хуже тех, которые случились со мной, но моя квартира в Ист-Виллидж – единственное место моего обитания. Я нигде больше не жила. Она и люди, живущие в ней, – мой мир. И сейчас мне казалось, что наступил конец света. Брат съезжает. Миссис Бэзил предложила дедушке переехать жить к ней. (Мне пока об этом не сказали.) Родители, возможно, покинут город. Если придумают, как все это рассказать мне, не доведя меня до нервного срыва. Все переживают и ломают головы над этой дилеммой, не спрашивая ни о чем меня. Меня это забавляет и бесит. Привычный и любимый мир распадался на части, как, возможно, и наша с Дэшем пара. Дэш усиленно пытается сохранить наши отношения, я это вижу, но это меня лишь еще больше отдаляет от него. Такие усиленные старания ни к чему. Чувства либо есть, либо их нет. И, словно зная это, Борис в клочья разодрал опаленный свитер Дэша. И мне было все равно. Я даже обрадовалась. Удачный способ раз и навсегда избавиться от ненужной вещи. Родители после ссоры опаздывали на работу и не заглянули ни попрощаться со мной, ни извиниться за испорченный день. Брат, решивший бросить меня ради своего бойфренда, вместо того чтобы утешить меня и унять мою боль, убежал в благотворительный магазин присмотреть мебель для своей новой квартиры. Дедушка еще спал и, скорее всего, не проснется, пока его не придет проведать медсестра. Нехотя я надела форму и начала собираться в школу, хотя уже опаздывала, а мама не оставила записку, объясняющую мою задержку. Чмокнула Бориса, велела ему спать до моего возвращения и напомнила не пригвождать снова к полу патронажную сестру, поскольку она носит в сумочке газовый баллончик и не любит резких движений. Перед самым моим уходом на экране мобильного высветился номер Эдгара Тибо. Тот звонил мне по «ФейсТайм». – Чего тебе? – ответила я на звонок, сев на постель. На дисплее появилось потное лицо Эдгара с растрепанными волосами. В последний год он стал клубным парнем и сейчас звонил мне, когда его буйная и веселая ночка уже заканчивалась, а мой уже испорченный день только начинался. – Лили! Подруга! Мы срочно нуждаемся в рамен. – Прошу прощения? – Так и вижу толпу тусовщиков, смеющихся и болтающихся рядом с ним на улице. – Нам нужен рамен, чтобы протрезветь. Но после караоке мы обошли все лапшичные в корейском квартале. Оказалось, они так рано не открываются. Он не заслуживал моей помощи, но я оттягивала уход в школу, поэтому не нажала отбой. – Где ты сейчас? – Откуда мне знать? – Убери камеру от лица, – небритого, с янтарными волчьими глазами и полными губами; а еще – глупого, – и наведи на ближайший уличный указатель. Качнувшаяся камера сначала показала его ноги в черно-белых жокейских туфлях и часть черно-розовых клетчатых брюк (Эдгар Тибо называет свой стиль «Модный шик в стиле «Гольф-клуб»). Затем уперлась в землю, сдвинулась вверх, обнаружив пожарный гидрант, на который, видимо, недавно помочились, и наконец поднялась к уличному указателю. Бауэри и Канал-стрит. Я прошлась внутренним взором по своей мысленной карте с кафешками и закусочными. – «Грейт Нудлтаун», на углу Бауэри и Пелл. Открывается рано. – Мне об этом было известно лишь потому, что эта лапшичная – излюбленное местечко братца и Бенни после танцев всю ночь напролет. Ну, в их периоды не-расставаний. – Никогда в жизни не найду его, – проныл Эдгар. – Помоги. – Пришлю ссылку. Мне в школу пора. – Я вздохнула. – Хотя ноги туда не несут. – Так не иди, – сказал он и повесил трубку. И в кои-то веки был прав. Я всегда была правильной и хорошей девочкой. Хорошо учусь, пытаюсь заботиться обо всех, никогда не пропускаю уроки, тренировки по футболу, занятия по подготовке к экзаменам, волонтерскую работу и выгул собак. Ем много углеводной пищи, вроде пиццы и бубликов, но вприкуску с овощами, если не забываю о них, и с обильным количеством сыра. Я не курю, не пью, не употребляю наркотики и не слишком бесстыдничаю с Дэшем. Я даже ни разу не матюгнулась. – Черт! – крикнула я. Вау, прям полегчало. Поэтому я повторила: – Черт, черт, черт! Борис заткнул уши лапами и отвернулся. Я быстро разослала сообщения клиентам, у которых днем должна была выгулять собак. Написала, что заболела и не смогу сегодня позаботиться об их питомцах, и дала контакты тех, кто сможет меня подменить. Затем кинула мобильный на постель, чтобы меня не доставали сообщениями, письмами и звонками, и главное – не смогли выследить, куда бы я ни пошла. После чего спешно покинула квартиру, чтобы не растерять решимость побродить по городу без связи, как в старые добрые дни. * * * Плана у меня, куда пойти, не было, поэтому я просто бесцельно бродила по городу. Пешие прогулки по улицам Манхэттена – один из самых моих любимых способов черпать вдохновение. Здесь такое пиршество для глаз и носа (не все времена года благоухают приятными запахами, но нынешнее вкусно пахнет жареными орехами кешью, свежим воздухом и имбирным латте). Такой день – досадно теплый и солнечный для декабря, но приятный для прогулок – не может не бодрить. Как и украшенные к празднику магазины, и прохожие, от которых веет весельем. Признаюсь: ни от кого не веет весельем, но я уверяю себя в обратном в надежде, что веселье просочится и в мою беспокойную душу. – Не будь такой избалованной пташкой, – заявил мне брат этим утром, когда я расплакалась, услышав про его переезд, и сказала ему, что не готова к этому, особенно если родители решат, что раз старший птенец оставил родительское гнездо, то младшего можно со спокойным сердцем тащить в Коннектикут. Избалованная пташка. Ха! Так Лэнгстон дразнил меня иногда из-за стоявшей на камине в гостиной фотографии в рамке. На ней дедушка держит пятилетнюю меня перед рождественской елкой, по одну руку дедули стоит его сестра, миссис Бэзил, по другую – его братья-близнецы Великий дядя Сэл и Великий дядя Кармин. На фото все стоят с пивом и открытыми ртами, поскольку поют своей малышке рождественскую песнь. Когда брата раздражает излишнее сюсюканье со мной (я самая младшая из внуков и, как мне говорят, самая милая), он, глядя на этот снимок, напевает «Двенадцать дней рождества», только меняет фразу «четыре певчие пташки» на «четыре балующих пташки». Кто их знает там, блин – то есть млять, – что это за пташки там были[4]. Сама знаю, что гиперопекаема и изнежена. И хочу, в конце концов, эволюционировать. Ну, не до такого состояния, чтобы отказаться от щедрых наличных на день рождения, но определенная степень независимости мне никак не повредит. Я столь спешно удалялась от Ист-Виллидж, что быстро дошла до угла Седьмой авеню и Четырнадцатой улицы. Вселенная не просто так привела меня к метро. Я сразу поняла, куда ехать. Прыгнула в поезд под номером один и проехала до конечной – станции Саут-Ферри, где села на паром Статен-Айленд. Мой круг не ограничивался четырьмя балующими пташками. Был еще один родич-отшельник: Великий дядя Рокко, еще один братец дедушки, с которым все говорили только по необходимости, поскольку он не слишком любезен и живет на дальнем-предальнем островке под названием Статен-Айленд. С таким же успехом он мог жить в Коннектикуте. Казалось, Статен-Айленд не ближе. Никто не любил Великого дядю Рокко, и это чувство было взаимным. Я как-то поставила себе цель полюбить его: кому-то ведь должен нравиться человек, который не нравится никому, иначе мир будет безнадежным. Вот я и подумала, что самый верный способ обрести праздничное настроение – провести время с самым ворчливым человеком, какого я только знаю, поскольку его ворчание позволит взглянуть на происходящее под другим углом и найти душевное равновесие, что автоматически приведет и к улучшению настроения. Возможно, поэтому я так сильно люблю Буку Дэша. Возможно, стоило похитить Дэша на Лилин Выходной, но все наши совместные действия в последнее время ведут к катастрофе. Одинокая и дерзкая поездка на Статен-Айленд, вероятно, куда как разумнее. Мама зовет паром Статен-Айленд «круизом для несчастных женщин», и я понимаю, почему. Всего лишь за стоимость одной поездки я получила великолепный тур. Паром плыл вперед, и я любовалась слиянием рек и силуэтом города на горизонте. И вскоре воспряла духом. Я помахала рукой статуе Свободы и, как обычно, забеспокоилась об этой леди. У нее, должно быть, так устала рука! Жаль, она не может держать факел поочередно в разных руках, давая одной из них отдохнуть. Хотя рука с факелом, наверное, порядком накачана. Лучше не связывайтесь с ней, бандиты! Удивительно, насколько я наслаждалась одиночеством. Я так редко провожу время наедине с собой. Балующие меня пташки, наверное, правы. Я действительно милая, во всяком случае в такой день: без мобильного, без обязательств, наедине со своими мыслями и чудной водной стихией. И совсем скоро Рождество! Я с тихим восторгом вспомнила одно из стихотворений Генри Уодсворта Лонгфелло, которое мама читала нам раньше в это время года. Те праздники святыми нарекаем, Что глубоко, внутри своей души, Храним мы бережно, в тиши, И юбилеи в одиночестве справляем. Редки счастливые безоблачные дни, Их радости – из пепла, словно искры… Как ласточки, что на ветру так быстры… Вздымают в сердце бурю чувств они. Светлее трепетных на бриге парусов, Светлее самой белой лилии в ручье, Светлее тающих под небом облаков. Прекрасны, как пейзаж во сне, Воспоминанья эти – сладостная сказка О неизведанной волшебной стороне. Когда паром причалил к Статен-Айленд, я села на автобус, идущий до наиважнейшего места назначения – пиццерии «Джо и Пэт», и полакомилась наивкуснейшим кусочком пиццы, как всегда делала с дедушкой. Затем прошла к автомастерской при бензоколонке на углу, владельцем которой является дядя Рокко. Я как-то застала дедушку с миссис Бэзил за чтением отзывов в интернете на мастерскую дяди Рокко, они смеялись. Самое популярное слово в этих отзывах – «обдираловка». Клиенты называют дядю Рокко жуликом, но также заявляют, что ни за что не променяют его мастерскую на какую-либо другую, поскольку хоть цены тут и заоблачные, нигде не починят авто лучше, чем здесь. Дядя Рокко сидел в кресле у автомастерской, в униформе механика, покуривая сигару. На знаки, запрещавшие курение на бензоколонке, он внимания не обращал. – Привет, дядя Рокко! – поздоровалась я. Его лицо сморщилось. Он пытался меня узнать. Несмотря на теплую погоду, я не смогла отказать себе в удовольствии надеть любимую зимнюю красную шапку со свисающими с ушек помпонами. Наверное, дядя Рокко все-таки сложил два и два, поскольку я всегда надеваю эту шапку двадцать девятого ноября – единственный день в году, когда родственники его видят. Это годовщина смерти их матери, и дедушка с сестрой и братьями всегда навещают в этот день ее могилу в Статен-Айленд. А после ежегодного похода на кладбище мы отмечаем День благодарения, что обычно открывает для меня рождественский сезон. В этом году мы на кладбище не ездили. Никто даже не вспомнил об этом. Дядя Рокко нахмурился. – Кто-то умер? – спросил он. – Нет. Но у дедушки был тяжелый год. – Хмф. Ты здесь по какой-то причине? – Нет. – Тогда иди куда шла. Я не даю скидки на бензин, если тебе нужно заправить машину.