– Ну, говори, говори… – зарылся он лицом в завесу ее волос. – Это бетапротеин. – Ну и что? Я думал – наркотик. – Один грамм бетапротеина стоит на мировом рынке дороже золота – семьсот тысяч долларов. – Да там и было каких-то десять граммов. – На семь миллионов долларов там было. – А я в свой унитаз высыпал. – Ну и поздравляю. Лучше бы ты его из чистого золота отлил. – Да что это за штука такая? С чем его едят? Карина рывком высвободила волосы, села, обхватив колени. – Я не знаю, для чего нужен этот препарат, но его добывают из человеческого мозга. И только из человеческого! Ты меня понял? – почти закричала она. – Понял. Все понял. Только успокойся. И забудь про все, про свою фирму, про этот альфа-бета-гамма-глобулин… Ничего этого больше нет. Мы вышли из игры. Мы оставили их с носом. Завтра-послезавтра нас здесь не будет. Ну, скажи, может им такое в башку прийти, что мы с тобой уплыли от них на белом катере к едреной матери?! Скажи? – Думаю, нет… – Ну вот, видишь! Товарищ, мы едем да-але-око, подальше от этой Москвы! – дурашливо пропел Еремеев и потянулся за недопитым шампанским. – Я хочу в душ! – Карина с трудом втиснулась в кабинку, оклеенную пластиком под голубую плитку. Горячая вода шла только при работе дизеля, нагреваясь в системе охлаждения, и Еремеев нагишом вылез в салон включать двигатель. Шестицилиндровый «вольво» легко запустился от танкового аккумулятора, стоявшего под деревянным трапиком. Карина блаженно взвыла, когда первые горячие струйки пробежали по спине. Но взвыли где-то еще, совсем рядом – на берегу. Еремеев вылез в кокпит и увидел голую девушку, за которой гнались трое парней. Судя по шашлычному костерку и стоявшей поодаль красной «Ниве», они привезли ее на пикник. На «пихник» – по жаргону подонков. Жертва с воплем о помощи вбежала в воду и поплыла к яхте. – Помогите! Помо… – захлебывалась девушка в фонтанах брызг, взбивая их бешено, но бестолково работающими руками. Один из парней, самый рослый, слегка замешкался, сбрасывая джинсы, но через несколько секунд кинулся в воду. Он плыл быстрыми саженками и конечно же настиг бы добычу, если бы Еремеев не протянул руку девушке и не втащил бы ее по кормовому срезу в кокпит. В пьяном угаре, в азарте погони рыжий детина вскарабкался было тоже, ухватившись за неспущенный трап, но Еремеев почти что каратистским ударом ноги сбросил его в воду. Под яростные матюки за бортом он включил муфту гребного вала, и яхта медленно двинулась прочь, волоча невыбранный якорь. – Правь от берега! – сунул он румпель в руки трясущейся от холода и страха беглянки, а сам пробежал на нос к якорному тросу. Не успел он выбрать и двух метров, как над головой жар-птицей шорхнула красная ракета, ударилась о воду, разбившись на сотни огненных брызг. Палили с берега из ракетницы с пьяной дури и от бессильной ярости, стараясь попасть в борт уходящей яхты. Еремеев не стал втаскивать якорь, а как только он оторвался от грунта, быстро намотал трос на бронзовые кнехточки и кинулся в кокпит, радуясь еще одному промаху. – Марш вниз! – крикнул он девчонке, и та, сверкнув мокрыми ягодицами, нырнула в салон. Навстречу ей вышла из душа изумленная Карина. «Не слишком ли много нагих дев на одном пароходе?» – не удержался от веселой мысли Еремеев, пригибаясь от зеленой ракеты. Вспомнил, как выглядят термические ожоги, и пожалел, что не удосужился посмотреть в бортовую аптечку. «Завтра первым делом запасу медикаменты!» – пообещал он ангелу-хранителю. В четвертый раз стрелять не стали, яхта уже вышла за пределы досягаемости. Но матерные крики и угрозы долго еще были слышны на открытой воде. Еремеев ушел к другому берегу и там, под сосновым обрывом, выключил дизель и сбросил недовыбранный якорь. Карина уже успела одеть спасенную в свою юбку и свитер, и та, собрав в узел мокрые волосы, грела пальцы о большую кружку с горячим чаем. – Ее зовут Лена. Ей двадцать один, и она учится на третьем курсе журфака, – сообщила Карина, делая бутерброды. – Они хотели трахнуть ее втроем. – Да уж не трудно было догадаться. А кто они? – Ф-ф-фирмачи… – тщетно пыталась унять дрожь в губах Лена. – Фирмачи-басмачи… – Еремеев плеснул ей в чай толику ликера. – Надо ж знать, с кем в машину садишься. – Они сказали, что мы едем к их подругам. День Победы отмечать. – Этот День Победы… Н-да… Есть хочешь? – Очень! – Это от стресса. Ешь, не стесняйся. – У вас тут так здорово! Вы нудисты, да? Только тут Еремеев спохватился и, быстро навернув набедренную повязку из полотенца, проскочил в каюту. – Не совсем еще, – усмехнулась Карина. – Тренируемся только. Лене постелили в салоне на диване по левому борту. – Тебя мама не хватится? – поинтересовался Еремеев, закрывая вход в салон. – Я в общаге живу, на Стромынке. – А мама? – В Ульяновске. – Мы через Ульяновск будем проходить. Не хочешь с нами? – Хочу, но у меня сессия. – Ну, тогда – спокойной ночи! Ночь и в самом деле выдалась умиротворяюще нежной, Еремеев разве что в детстве испытывал подобный покой. Тихо похлюпывала вода под скулой яхты, мягкое ложе колыбельно покачивалось, Карина слегка посапывала, уткнувшись носом ему в плечо, сквозь зеленое стекло палубного люка заглядывали в каюту зеленые звезды. Фантастически насыщенный день завершался сказочной ночью. Такого дня еще не было в еремеевской жизни: утром проснуться в хотьковской баньке, чтобы вечером уснуть в каюте собственной яхты. «А может, я немного того? Так лихо расстаться с квартирой? А жить теперь где? Ну, летом-осенью здесь, на яхте. А зимой? Все же замерзнет, яхту надо поднимать… А в следующем году? Или ты рассчитываешь жить только до осени?» В этой бесконечной череде тревожных вопрошений он сразу же уловил нотки материнского голоса. Только мама умела так обстоятельно причитать. Он прислушался к себе, пытаясь услышать доводы отца – так ловят в эфире нужную радиостанцию. Он умел это делать, слыша в себе почти явственно токи то отцовской, то материнской крови. Отец долго не отзывался, потом заговорил: «Все правильно, мать. Москва ему теперь надолго заказана. Да и не сошелся на ней клином белый свет, на твоей Москве. У парня голова есть, это главное. На подводной лодке не пропал, на яхте тем более не пропадет. Меня другое волнует: не поступился ли он честью своей, не бросил ли товарищей, не сбежал ли с позиций?» «Ну, батя, ты в своем репертуаре… Был Афган, и я там три года под пулями отпахал. Себя проверил. Знаю, под обстрелом залягу, но назад не побегу. А сейчас – тебе такого не снилось! И хорошо, что ты не дожил до этих времен. Ни фронта, ни тыла, ни своих, ни чужих. Все смешалось. Народа нет – есть стадо: кто быстрее добежит до кормушки. И ринулись, подминая все и вся. Оборзели все. И я не позиции бросил, а вышел из игры. И красиво вышел. Не хочу быть ткачом голого короля. Пусть другие, кому совесть позволяет, шьют ему одежду из ничего. Были “русские без отечества” – эмигранты. А мы – “русские без государства”. С отечеством, но без государства. Наверное, это еще хуже, чем быть изгоями. Государство меня предало, откупившись пятью бутылками ваучера. Ну, так и я этой бандитской власти на пять бутылок давно наслужил. И деньги свои я добыл, как добывают трофеи в бою. И не суди меня за них, не у честных людей взял». «Нет, Еремеев, деньги ты взял вот у этой девчонки, которая так доверчиво спит под твоим боком. Знаешь, как это называется? Сутенерство. Ты – альфонс, Еремеев». «Ни фига! Деньги – ее. Но они – криминальные, грязные, нечестные». «У путан тоже деньги криминальные. Но некоторые мужики живут на них припеваючи». «А я ее деньги ей же во благо обратил. Она на этой яхте в новую жизнь пойдет. Может быть, это еще наше общее имущество будет. Вот женюсь на ней… И женюсь. Что тогда скажешь?» «И женись. Но для создания вашего общего имущества ты, Еремеев, использовал беззаконное право действовать по схеме противника». «Господи, вот занудство-то. И зачем я только в юридическом учился!.. Да, использовал! Но в неправовом государстве, как наше сегодня, отсутствие законов равно для всех. Каждый сам создает свой Уголовный кодекс». «Но ведь это анархия!» «Анархия. До тех пор, пока не победит самый приемлемый для всех, самый справедливый кодекс жизни». «А ты считаешь свой кодекс самым справедливым?» «Ну, может быть, не самым. Во всяком случае, если голодный человек отбивает у волка похищенного им ягненка и съедает его, это не преступление». «Это закон джунглей». «Да. Мы все сегодня в джунглях. Самое главное – остаться в джунглях человеком. Именно поэтому я, – тут он покрепче обнял спящую Карину, – возьму ее в жены…» С этой счастливой мыслью он и уснул. Глава одиннадцатая. Отвальная Утром они вернулись в гавань яхт-клуба под парусами – с попутным ветром. После завтрака спасенная Лена, пообещав вернуть к вечеру Каринину одежду, уехала в Москву. Еремеев с нетерпением ждал приезда майора с Артамонычем и не дождался. Либо помощник по особым поручениям отправился в родной Иркутск на поиски золота Колчака, либо… Он догадался о причине второго «либо» лишь к вечеру, когда небо в московской стороне заполыхало разноцветными вспышками. Салют! День Победы. Наверняка, в тимофеевском доме идет нешуточная гульба. Вообще-то можно было бы и здесь отметить, на воде, еще лучше получилось бы, чем заурядная пьянка. Зато с последним залпом салюта на пирсе появилась Лена с большой коробкой «Птичьего молока». Еремеев отогнал «Санта-Марину» к месту вчерашнего ночлега, и они отметили и всенародный праздник, и спасение рисковой студентки от «групповухи», как определила Карина несостоявшееся происшествие. – До чего ж тут у вас хорошо! – вздохнула Лена, оглядывая салон. – Счастливые… – Поплыли с нами, – предложила Карина. – Ой, я бы с радостью. Но у меня еще два экзамена… – Досдашь осенью, – посоветовал Еремеев. – Степухи лишат. – Сколько вам платят? В пересчете на баксы?