Она замолчала, свесив голову. – Дальше. – Он был какой-то не такой… Странный. Очень торопился. Сказал, что забежит утром… У меня весь день скребли на душе кошки. Как-то не по себе было. Потом ты позвонил и напугал еще больше. Потом мы с тобой говорили… Говорили, говорили… Я выпила таблетку супрастина и уснула. Вдруг проснулась, как будто кольнуло что и кольнуло – вот сюда. Она показала на бедро и тут же прикрыла его полой кимоно. Глаза ее снова расширились от ожившего в памяти ужаса. – Он сидел на одеяле. Он был живой и тяжелый… Я закричала и стряхнула его с одеяла. И он побежал. – Кто – «он»? – Паук! Паук-птицеед. Из коробки… Он был живой. Почти как живой. Он быстро-быстро выбежал на лоджию. Я видела, как он вскарабкался на спинку кресла. А потом такой легкий стрекот раздался, и он вжик – сиганул вниз. По той леске, которую ты видел. – Это твоя леска? – Нет. У меня ничего подобного не было. Он сам. Он знал, куда бежал… Это не глюки, ты не думай. У меня крыша в порядке. Но он сидел на одеяле. Я видела. У меня ночник горел. Он испугался. Когда я его стряхнула, он шмякнулся на пол. Он тяжелый был… Ты не веришь? Вот от него же и осталось. Вот, смотри. Она подняла с пола прозрачный шприц-тюбик. – Он ткнул им меня в бедро, но в кармане кимоно лежала заколка для волос. Она кожаная, я в Венеции купила. Вот она – видишь? Он ее не проколол. Еремеев повертел в пальцах кусочек тисненой кожи, каким модницы перехватывают волосы в пучке. Он знал по Афгану, как подобные пустяки не раз спасали жизнь счастливчикам. У него самого валялся в ящике стола портсигар с застрявшей пулей. – Я же говорил тебе, они постараются тебя убрать. Имитация суицида, чего проще… – Чего-чего? – Суицида. Ну, самоубийства на почве стресса, пережитого в Шереметьеве. Все очень логично: не смогла пережить позора, изнасилования… – Да ничего же не было! – А ты откуда знаешь? – Мне врачи в Склифе сказали. – А записка? – Это не я писала. Почерк мой. Но я не писала. Еремеев посмотрел записку на свет. – Смоделировали на компьютере. Потом аккуратно обвели. Дешевая работа… Листок не из твоего блокнота? – Кажется… Он попросил как-то, торопясь, листок бумаги. Записывал что-то на бегу… Мой, точно. Это он подделал… – Такой рослый с усами подковой вниз, как у Мулявина? – Да. Ты его знаешь? – Он внизу. Сидит в «мерсе» с напарником. – «Мерс» белый? – Белый. – Тогда он… Он поднимется. У него ключи есть. За зеркальной стеной глухо стукнул противовес лифта. Еремеев машинально посмотрел на часы: половина четвертого. – Это он! – вскрикнула Карина, прислушиваясь к шуму поднимающейся кабины. Внутренние стены небоскреба были слишком тонкими для громких звуков. – Пожалуйста, запри дверь! Она сама метнулась в прихожую, но Еремеев успел схватить ее за руку. – Ложись! Немедленно падай на пол. Ты уже мертва. Понимаешь? У нас считаные секунды. Делай, как я говорю! Ну! Карина покорно опустилась на палас, раскинула руки, при этом коварное кимоно приоткрылось в самых соблазнительных местах, так что Еремеев, сам того не желая, стянул одеяло и принабросил его на «умершую». Он опрокинул фужер в изголовье, швырнул на пол подушку и сбросил телефонную трубку. На глаза ему счастливо попался «кодак» – автомат, лежавший на журнальном столике, он схватил его и ринулся в прихожую – «носом к шторму», как говаривал командир подводной лодки, распахнул дверь и вышел в холл. Навстречу ему двигался усатый амбал, хозяин белого «мерса». Тот слегка оторопел при виде распахнутой двери и странного типа, выходящего из квартиры подруги. Не дав опомниться, Еремеев сунул ему под нос красную книжицу: – Московский уголовный розыск. Прошу быть понятым и подписать протокол осмотра места происшествия. – Чего случилось-то? – настороженно спросил верзила. – Обычный суицид. Самоубийство на нервной почве, – как можно равнодушнее пояснил Еремеев. – Проходите. Мне еще второй понятой нужен. И он уверенно нажал кнопку соседского звонка. Парень нехотя вошел в квартиру и замер в прихожей, опасливо разглядывая «труп» на полу. Вспышка еремеевского «кодака» заставила его вздрогнуть. Следователь несколько раз заснял место происшествия, причем в последний раз в кадр попал и ночной визитер, отраженный в зеркальной стене. – Вы ее знакомый? – спросил Еремеев. – В первый раз вижу. Я вообще-то не на этот этаж ехал. Мне выше. На лице Карины не дрогнул ни один мускул. «Молодец, хорошо играет, – мысленно похвалил Еремеев. – Ей бы на Таганке…» – Протокол подпишете? – Нет. По судам потом затаскаете. Некогда мне. Вон соседи пусть пишут. Из-за плеча парня выглядывала старушка в ночном халате, выбежавшая на звонок. – Что случилось-то?! Ой, господи!.. Такая молодая. Сердце? Сейчас молодые мрут, как мухи. Все мрут – и старики, и молодежь. Ну и времечко окаянное! Владелец «мерседеса» направился к лифту, а соседку Еремеев вежливо, но твердо выпроводил из квартиры и захлопнул дверь. – Воскресай! – разрешил он Карине. Та медленно, точно и в самом деле отходила от смертного сна, поднялась, подошла к зеркалу. – Боже, на кого я похожа?! – У нас очень мало времени! Сейчас твой кавалер очухается, и придет сюда вместе с подельником. Собирайся! – Куда? – Куда угодно. Но сейчас нужно немедленно уйти отсюда. Слышишь? – Да, – робко повиновалась она его жесткой напряженной воле. – Возьми с собой документы, деньги, ценности. Кое-что из одежды. Но самый минимум. Последнее распоряжение было явно неточным: то, что женщине покажется минимумом, мужчина унесет в двух чемоданах. Гардероб в прихожей по своим габаритам, как и по своей значимости в этой квартире, делил пальму первенства с широченной кроватью. Карина швыряла в объемистую адидасовскую сумку платье за платьем, батники, кофточки, юбки, туфли… – Уймись! – остановил ее Еремеев. – Одевайся сама. – Во что? О, это был чисто женский вопрос, столь хорошо ему знакомый. Тут можно было безнадежно завязнуть во всяких «это мне не идет» и «это сейчас не носят». Голосом, не терпящим никаких возражений, Еремеев рубанул сплеча: – Джинсы. Кроссовки. Свитер. Куртка. По-походному! Три минуты и никакого марафета! Он еще раз глянул вниз с лоджии. Белый «мерс» все еще стоял у подъезда. Ждут «труповозку»? Или снова поднимутся оба? А зачем? Похоже, усатый поверил в удачный исход своей акции. А если не поверил? А если спросил себя или напарник спросил его – как так быстро оперативники успели узнать про самоубийство да еще прибыть на место, спустя каких-то полчаса? Да так, что их никто не заметил? Что, как придут разбираться? – Быстрее, быстрее! – торопил он Карину. Та все же успела приникнуть к зеркалу, стирая тушь под глазом. Последними в бездонную сумку полетели косметичка и кимоно. Еремеев успел добавить туда и фотоаппарат. Все! Он сам застегнул молнию и забросил лямку на плечо. Тяжелая, черт… Карина захлопнула дверь и заперла все три замка. Они вошли в кабину лифта, исписанную фломастерами, как стены поверженного рейхстага. Еремеев нажал подплавленную сигаретой кнопку третьего этажа. Но между седьмым и шестым надавил красную клавишу «Стоп». Встали. – Подождем пока не уедут. Нам деваться больше некуда. Выход из подъезда только один. Карина присела на сумку, устало уронила голову на колени, обтянутые голубыми джинсами. – А как ты узнаешь, уехали они или нет? – Выждем время – выгляну… Уедут, куда они денутся… А если на твой этаж начнут подниматься – услышим. Вторая шахта рядышком. – А если не они начнут подниматься? – Кто еще в пять утра попрется на твою верхотуру? – Мало ли… Кто-то ночным авиарейсом прилетел, из аэропорта приехал…