Медленно раздвинул ее колени, погрузился в желанное тело, не торопясь, знал – ей обязательно захочется быстрее, потянулся к губам. – Нельзя, – хрипло шепнула она. – Вдруг ты заразишься? Нельзя так нельзя… как будто он был мало болен ей! Замер, чтобы полнее ощутить ее горячий шелк, обхвативший его, свою мимолетную и головокружительно-сладкую власть над этой девушкой, над ее телом. Уткнулся в ее влажные волосы, медленно, плавно качнулся, словно перетекая в нее, вдыхая запах ее шампуня, ее кожи, ее страсти. Еще одно нежное, мягкое движение, снова пауза. Он вздрагивал внутри нее, жмурясь, а когда Марина требовательно застонала и прикусила его за ухо, словно торопя, исполнил ее желание, внезапно сорвавшись с места, будто степной скакун. Сжал до боли запястья над головой одной рукой, другой закинул ее колено себе на бедро и начал вбиваться стремительно и безжалостно. Не пошевелиться, не ускользнуть, как будто она хочет ускользнуть от него! Как будто у нее еще остались хоть какие-то силы! Переворачивает ее сильными руками на бок, снова наполняет, прижимает к себе. Так легче дышать, но сил все равно нет даже двигаться с ним в унисон. Только принимать. Марина зажимает рот руками, потому что, даже несмотря на больное горло, на слабость, от которой бросает в пот, она не может удержать всхлипов и вскриков. Кричать больно, а держать в себе эмоции – еще больнее. – Кричи, дуртай*, кричи, – шипит он, а Марине словно только и нужно, чтобы он позволил. Кричит, забыв о больном горле, о всех обидах, об ознобе. Ей жарко, горячо снаружи и внутри, ей хорошо почти до потери сознания. Или не почти. Когда Арат ее отпустил, она едва могла дышать от слабости. Даже подняться не смогла, даже стакан воды, который пыталась взять, расплескала. Арат укутал ее в одеяло и, наконец, сделал то, что доктор прописал: отправился на камбуз варить приворотное зелье из меда, специй, трав и крепкого красного испанского вина. Нашел странного вида кастрюльку в шкафу. Мед, мускатный орех, цедра, корица, имбирь, пара горошин душистого перца. В Нью-Йорке добыть сей нехитрый набор было очень непросто. Особенно натуральный мед. А красное сухое испанское вино – знала бы Марина, из какой оно коллекции! Лечебный глинтвейн от простуды нужно было варить не скупясь и с любовью. Снова заныл телефон. И Арат вспомнил вдруг неприятное: “Соболь”. Он был дипломат, и одно из главных правил его ремесла гласило: “Между союзниками не должно быть недомолвок”. А этого зверя он уже почти ненавидел. Придется разговаривать. С Мариной это делать было очень легко – когда ни о чем. И нечеловечески сложно – о чем-либо важном. Придется учиться им обоим. Запах от горячего напитка был божественным. Сразу захотелось в Москву, под елку, в атмосферу нового года и Рождества. Арат любил дом, любил свою Монголию, никаким он не был “человеком мира”. Но в России прошли самые счастливые годы его жизни: МГИМО, сокурсники, соратники. Первая любовь, первая большая дружба. Там он взрослел, мужал и совершенно точно становился человеком. Именно там он узнал, какое вселенское сокровище – русские женщины. И теперь все больше убеждался. Поставил на поднос большую чашку. Достал из привезенных продуктов большой апельсин, почистил, порезал тонкими дольками поперек. Вот так, он, а не какой то там “Соболь”. В каюте на кровати тихо сопела Марина. А он еще удивлялся, как такая чуткая “нюхачка” упустила запаховое шоу с глинтвейном! А она спала. Уставшая и трогательная. Так бы ее и оставил. Но процедуры есть процедуры, он же помнил наставление врача насчет глинтвейна. Так было надо. Арату нравилось ее будить. Поставив поднос прямо на пол, осторожно откинул одеяло, целуя плечо. Она улыбнулась во сне так светло и так нежно. – Арат… – как же бесконечно приятно слышать свое имя из девичьих уст, еще спящих. Как музыка ветра. – Малыш, я принес тебе лекарство. Просыпайся, будем тебя лечить. Повернулась на спину, все еще жмурясь. Повела чутким носом. – Ммм… Какая сказка! Это то, о чем я думаю? – И о чем же ты думаешь? О Соболе? Само вырвалось то, что сидело внутри. И зачем он это ляпнул? И вообще, кто это был – Арат-дипломат или обиженный мальчишка? Мгновенно открыла глаза широко – в половину лица. Удивилась. – Откуда?.. – Твой телефон. Ты же просила ответить. А там этот зверь сообщения слал. Такой наглый, – попытался шутить, неудачно. Она уловила. – Прости, но мне не хочется, чтобы все любопытные знали. Приходится хранить свои секреты так. – Это ты меня прости. У меня еще больше секретов, а я снова лезу в твои. И снова – куда не просили, – нахмурился, весь сжавшись. – Тебе совсем не нравится? Ну… сам сочини тогда, как мне назвать этого несносного монгола? Я же о тебе так мало знаю. Вот и стал ты пушистым и хищным. Он чуть не уронил поднос, благо ловко поймал ускользающую плоскость над постелью. – Монгола?! – Ну! Или ты у нас там кто? Китаец? Он уже и не помнил, когда так смеялся в последний раз. Над собою, над ней, над коварным и мстительным соболем. Арат же был лично знаком с ним – тем самым смелым зверем, что таскал у них птицу в хозяйстве, не боясь ничего, и исправно ускользал из ловушек и капканов. Год длилась дуэль между хитрым зверьком и мальчишкой. Победить мальчишка его так и не смог – они просто уехали тогда, оставив противника дома. А теперь он вернулся. Арат сам теперь – Соболь. Мистика. Он все ей расскажет. А пока напоит ее остывающим зельем. Уложит рядом, завернув в одеяло. И расскажет ей сказку. О степи, о ветрах и горах. И о соболе. _______________________________________ * Любимая – монг. 13. Те, кто не спят Нью-Йорк – город, который никогда не спит. Город Большого Яблока, в котором так легко себя найти, а потерять и того проще. Не отпускающий, не прощающий ошибок и колебаний. Маленький перерыв был закончен. Отпуск Арата закончился еще ночью, когда раскаленный добела мессенджер пригрозил разорваться волной негодующих видеозвонков. Пришлось уходить на мягких лапках, потрогав прохладный лоб Марины, услышав ее чистое спокойное дыхание. Вильнув хвостом, заметая следы. Будить ее не хотелось. Позвонил заспанному лодочнику, усмехнувшись невольно от мысли, что тот от одной лишь истории с ним и Авророй уже неплохо поправил свои денежные дела. Вряд ли у него были клиенты еще столь же активные и платежеспособные. Тихо приготовил ей завтрак, оставил в микроволновке. Нужно записку. Что тут напишешь? Еще совсем недавно и думать не стал бы – зачем? Но план по приручению Марины запал в голове. Встать рядом, стать нужным. Без переписки тут никак не обойтись. Подумал. “Завтрак в микроволновке. Спасибо за все. Я” Показалось гениальным: кратко, доходчиво, гордо. И только в катере до его размокшего от двойного коктейля (счастье плюс разлука, немного снега, смешать, не взбалтывая) разума вдруг дошло, что записка эта очень сильно смахивала на прощальную. Чего греха таить, Марина обязательно ее именно так и прочтет. С ее-то талантами все усложнять и придумывать. Какой он идиот! Ну отчего он, “восходящая звезда национальной дипломатии”, ловко манипулирующий умами и чаяниями мастеров дипломатических коллизий, вдруг становится глуп, как ягненок, говоря и творя с нею вещи немыслимые? Об этом ему придется думать позже. Служба ждать не могла. Вздохнул. Предвидя снова вал проблем с Мариной, включил планшет и погрузился в мир своих насущных проблем, с тоской подумав, что оторваться он сможет сегодня лишь ночью. Марина проснулась в пустоте. Как-то сразу она поняла, что Арата на яхте нет. Словно стало тише и темнее. И холоднее на добрый десяток градусов. Сбежал. И неудивительно, сколько можно было с ней возиться? И без того он подарил ей так много своего времени! А ведь у него тоже жизнь, работа, дела, семья… Есть ли у него здесь семья? Марина немного подумала и твердо решила, что нет. Семейные мужчины, а уж она-то это знала, всегда носят на себе печать “женской руки”. Даже если рука эта касается их лишь по праздникам. Распознавать этот знак женской собственности Георг научил ее отлично. Арат был свободен, он сам по себе, свой собственный. На руку и сердце его претендовали лишь те неизвестные звонки и друзья, но не женщина. Во всяком случае, он ни разу не разговаривал при ней по телефону каким-то особенным тоном. Восточный мужчина во всей своей многоликой красе, он умел выглядеть невозмутимым. Когда ему звонили, лицо Арата становилось похожим на застывшую маску. И сам он похож был на древнего идола. Только движения его были неизменно хищные, плавные, очень опасные. Зато рядом с ней он оживал, будто вздыхал полной грудью. Не прятался от нее под этой каменной маской, улыбался, шутил, хоть порой и совсем по-дурацки. Марина вся сжалась, обхватила плечи руками, садясь на постели. Ей его уже не хватало. Подушка еще хранила его запах. Не удержалась, уткнулась в нее лицом, представляя себе, что прижимается к Арату, и только потом заставила себя подняться. Добрела до кухни, обнаружила "прощальную" записку, хмыкнула. "Спасибо за все"! Отлично! Только этого и не хватало! Паника накатила холодной волной, стены вокруг пошатнулись. Она перевела дух… и внезапно успокоилась. Кто вообще ей сказал, что это прощание навеки? Он ушел? Ее бросил? Нет, пока нет. Или да? Похоже на игры в песочнице. Арат просто пожалел ее? Приехал лечить, заботился, делал уколы ради чего? Просто из благородства? Ну-ну. И любовью с ней он занимался тоже из чистого благородства, конечно же. Брат милосердия, как же. Подобного развития сюжета Марина не припомнит даже в сказках. “Пришел прекрасный принц, спас несчастную принцессу, прикрыл одеялком, приготовил завтрак и ушел в туман – спасать очередную”. Глупо даже для дешевого комикса. Не стоило ей обольщаться, он настоящий мужчина. Знающий свои желания, не боящийся вершить поступки. А это немалая смелость. После его прыжка в хладные воды Гудзона Марина отчетливо это поняла. Он делает только то, что хочет сам. Сегодня он хочет ее, Марину. А завтра? Что будет завтра? Снова задрожали руки. Марина схватила телефон и ткнула пальцем в экран. – Да ты озверела! – раздался недовольный голос сестры. – Ты время видела? Котенок едва заснул! Час ночи, Марин! Ты там умираешь и звонишь попрощаться? Потому что лучше бы ты умирала! Упс. Разница во времени. – Я умираю, Лизун, – трагически объявила Марина и продолжила жалобным тонким голосочком: – Ли-и-из! А если он ушел навсегда? – Арат? – мгновенно сообразила Лиза. – Ты бредишь? – А зачем я ему нужна? Лиза поперхнулась. – Тебе сколько лет, Мурка? Я что-то запамятовала. Врет, конечно. Никогда она не забывала. Лиза помнила все дни рождения всех родственников и друзей, а детское “Мурка” прозвучало ох совсем не просто так. Сестра вообще ничего просто так не делала. – Полная четверть века. – И ты все еще задаешь себе эти вопросы? Ты предмет обихода: чемодан, бритва, зубная щетка? Кстати, а он щеки бреет? Прости-прости, я не о том. Так вот, вопрос ”Зачем ему я?” из той же области. И совсем не про людей. Или ты перестаешь его себе задавать, или ты – зубная щетка. Так понятней? Да, старшая сестра отлично умела объяснять сложное очень просто. Марина – чемодан. Что же тут непонятного? – Неожиданно. Но отрезвляет. Тогда почему? – Потому что где-то там, во вселенной, две нити судьбы переплелись. Могут просто соскользнуть и потянуться дальше. Могут связаться в уродливый узел – только рубить их ножом. А могут дать начало целой сети. Или канату, или даже ковру. Можно и пару носков будет связать, и даже варежки. – Сказочница ты, Лизун, – перед глазами вдруг весело запрягали варежки с носками и прочие чудесные ковры. – Да. Но если ты еще раз меня разбудишь вот так, я буду до конца жизни рассказывать неблагодарной сестре только страшные сказки. И никакие монголы тебя не спасут.