–Но сейчас вон наш столик. Вечерний чай, мисс Марина, и все, как вы любите. Столик был уже накрыт. И действительно все, как любила она. И тончайшие пирожные, и вишневый чай. Она вообще обожала все с вишнями, и десерт был весьма в ее вкусе. Арат лишь задумчиво пил свой зеленый, время от времени ей уступая, позволяя вложить себе в рот нечто особенное, например, корзиночку из белого шоколада с йогуртовым кремом и вишенкой. Маленькую, словно канапе. Потом ловил ее пальцы, целуя каждый, его кормивший, смотря на Марину стремительно темнеющими глазами чувственно и долго. Они молчали, думая каждый о своем и все ближе подходя к мысли о неизбежном финале этого вечера. Ожидание было сладким. Допивая свой чай, девушка мечтала. Мысленно отдавалась Арату прямо здесь, на столе, под зеленым пологом сада, в пустом ресторане. Очевидно, эти идеи так явственно отразились на ее лице, что Арат поперхнулся. Лукаво взглянул ей в глаза, рассмеялся: – Я понял. Когда женщина смотрит на меня такими глазами… Если ты так продолжишь, я боюсь, мы скоро окажемся в ближайшем полицейском участке. У меня есть другой вариант. Подал ей руку, галантно отодвинув кресло. Марина вдруг ощутила себя отдохнувшей, словно их танго смыло с себя накопившуюся за последние недели огромную усталость, а волшебный сад отеля впитал эту грязную накипь. Ее спутник явно отлично знал это место, ведя ее к лифту и дальше в холл, к номеру. Изумительный дизайн интерьеров вокруг кружил голову, заставляя Марину-художницу оглядываться, восхищаться и наслаждаться увиденным. Арат знал, как ей угодить. Марина любила глазами. На входе в номер он подтолкнул ее вперед, встав сзади, и притормозил, обняв за плечи. – Закрой глаза. Послушно закрыла. Вмиг очутилась в воздухе, подхваченная на крепкие руки. Они вплыли в номер. – Откроешь, когда разрешу. Доверяешь? – Стараюсь. Он фыркнул. Спина легла на пушистую горизонталь, наверное, кровати. – Я не верю. Нетерпеливая ты моя, – раздался шорох ткани, и на глаза легла гладкая повязка, по ощущениям – шелк. – А как же доверие? – Оно не совместимо с женским любопытством. Хотела было что-то ответить. Ощутила крепкие пальцы на лодыжках, поглаживающие, рисующие сложные орнаменты на плотных колготках. Одета она была сегодня совершенно не романтично, увы. И белье не для свиданий, обычное хлопковое, эх. – Малыш, прекращай эти мысли. С таким лицом ты обычно пытаешься считать чьи-то деньги. Расслабься и слушай лишь только меня. Вздохнула. Он прав. Романтический вечер изумительной красоты, а она – о трусах и колготках. Туфли упали на пол. Ладони, двигавшиеся шелковыми движениями вверх, отодвинули юбку. Застыли. Одна рука вдруг исчезла, а пуговки на теплой рубашке Марины вдруг стали расстегиваться. – Я весь вечер мечтал их отрезать. Иногда даже – просто откусить зубами. Зачем их так много? Хочу на тебе платье, чтобы снималось одним лишь движением. И чулки, и никакого белья – только кожа. Не думай об этом, почувствуй меня. Поцелуй на ключице. Влажная дорожка в декольте. Пальцы открыли магнитный замок между двух холмов ее груди. Не зря Марина любит такую конструкцию белья – с передними застежками. Рука, долго так размышлявшая над штурмом резинок белья и колготок, вдруг решительно двинулась в путь. Сверху язык обернул ей сосок, будто мокрым покрывалом, щекоча и возбуждая, другая рука по-хозяйски накрыла второй, лаская всей кожей подушечек твердой ладони, а снизу… Сколько там их, Аратов? Она начинала теряться, голова закружилась, а рядом тело все еще полностью одетого Соболя, такое желанное, такое заманчивое. Потянулась рукой, нетерпеливо натыкаясь на одежду, но была сразу поймана: – Нет. Обнаженные ноги согнуты в колени, бесстыдным движением разведены в стороны, раскрывая ее широко, будто раковину. Он вдруг исчез, стало холодно, остро, так одиноко и страшно. Марина вдруг ощутила беспомощность жертвы, слепой, возбужденной, раздетой. Ах! Громкий треск: юбка! – Прости, но она нам мешала. Не думай, вообще не проблема. Не думай сейчас ни о чем. Ее рабочая теплая юбка! Как она завтра… О–о-о! Терпкая дорожка поцелуев, от шеи и вниз, снова в плен взята грудь. Марина ощущает его – он где-то рядом. Прильнул уже обнаженный, крепким боком о бок, как дельфин проскользнул, проплывая изумительно чувственно, нежно и сильно. Руки на бедрах, языком выводятся сложные символы песни любви где-то в самом низу живота. Ниже, ниже, так медленно – заставляя Марину стонать, выгибаясь дугой от нетерпения, а ведь и не было еще ничего – ее просто раздели. Точка кипения, прямой контакт с его ртом – и Марину ошпарило, закоротило. Болезненно-сладко свернуло в узел, внутрь скользнули его пальцы, губы, язык, он везде, его много. Как теплое море, он ласкает разом все ее точки, открывая ей самой все тайны, до сего дня неведомые. – Тш-ш-ш… Просто расслабься, Малыш, я иду. Ты мне рада? – сильным рывком перевернута, ничего еще не понимая, поставлена им на колени. Рука на крестце, тяжелая, горячая – нажимает, заставив упереться грудью в пушистое одеяло. Пальцы поглаживают ягодицы: круг, второй. Осторожно разводят их в стороны, словно раскрывая. Снова стремятся в нее, выходя, трепетными движениями бабочки трогая все сокровенный уголочки самого женского, что есть в Марине. И ныряют обратно, ее раздвигая. А она лежит, затаив дыхание и закрыв глаза, очень ярко представляя себе, как он смотрит на все, к чему тянутся пальцы, черными от страсти глазами, как раздуваются ноздри, как член, увитый венами и сизый от мук терпения, качается, готовый взорваться. – Я хочу тебя всю, – он шепчет это с такой жадностью, что Марина готова изгибаться, как кошка, чтобы брал, не думая ни о чем. – До самого дна, до последней возможности. Такую красивую, такую чувственную. Еще один палец массирует узкую дырочку, и ей вдруг становится страшно. Вздрагивает, пытаясь ускользнуть. – Не бойся. Доверие, помнишь? Доверяет ли? Сегодня – абсолютно. Он не причинит ей боли. Никогда. Расслабилась, кивнула. Не вынимая сильных пальцев, он медленно вошел. Его стало так много, он был везде, касался всех желаний, туманящих Маринино сознание. Растягивая, заполняя, как пустой прежде кувшин густым игристым вином. Медленно, до конца, до соприкосновения тел. Горячо. Рывок, и она взвыла от чувства потери. Удар – и в голове остается лишь патока страсти и крик. Очень громко, на весь этот город: "Еще, еще!" Что он творил с ней, Марина потом и понять не смогла. Ощущение, как у гитары в руках виртуоза-музыканта. Она пела, отзываясь на все движения аратовых пальцев по струнам ее тела. Кричала, и выла, и билась в экстазе фламенко. Что же он с ней сделал? Никогда уже Марине не получить такого удовольствия рядом с другим мужчиной. Все, что было до этой ночи, было не настоящим, пустым, все прошло и забыто. Они занимались любовью. Даже прошлые их свидания были всего лишь прелюдией к этому танго. Сокрушительному, сильному, вечному. В жизни обоих теперь это есть. Не сотрешь. И чтобы с ними теперь не случилось – эта ночь всегда рядом. Она знала: он чувствовал так же. Примерно в середине ночи, когда он снял с глаз девушки повязку, оказавшуюся мужским галстуком, Марина увидела дрожь нетерпения в его руках и пламя обладания в глазах. Откровение. Никогда она его не видела таким. И увидит ли позже – не знала. 19. О самом важном. Ожидание чего-то важного, неизбежного страшнее самого события. Марине казалось, что чем ближе ее выставка, тем быстрее течет время. Ее словно несло под горку на санках: остановиться, соскочить уже невозможно. Судорожно хваталась за каждую минуту, перестала нормально спать. Даже во сне что-то правила: блики, тени, затирки. В один из таких дней, совершенно безумных, с трудом отличаемых ею от ночи, раздался внезапный и очень настырный звонок. Точно не Арат, тот ее время ценил и все эти дни ограничивался только нежными смайлами и сообщениями, не требующими ответа. Просто так – для хорошего настроения. Серж. Чертыхаясь сквозь зубы на родном языке, Марина с отвращением вспомнила о своем обещании, данном Георгу. Она ведь честно позвонила врачу, благо ее PRO-страховка, оплаченная De Vossen, позволяла подобные вольности, и получила быстрые рекомендации: перестав пить контрацептивы, записаться к нему на прием. Записалась. Конечно, забыла. А вот Серж не забыл все проверить и напомнить. – Хаюшки, милый мой Серж. Она прекрасно помнила: секретарь Георга был гомосексуалистом и невротиком. И это ее обращение его дико бесило. Ничего не могла с собой поделать, маленькое удовольствие. – Ты, конечно, забыла? – Сегодня в шесть вечера. – Уже полчетвертого. – Спасибо, мой милый, так приятно иметь своего персонального хранителя времени. Будешь моим ежедневником? – Я выполняю поручение шефа. И учти, опоздаешь, все ему расскажу. – Пока-пока… сладкий. Вот же… голубая селедка с мочеными яблоками! Как не вовремя! Весь визит вместе с дорогой отнимет у нее несколько драгоценных часов. Очень быстро она собралась, на ходу спотыкаясь, и понеслась в клинику, все еще кипятясь и проклиная всех зануд и начальственных бывших любовников. Бывших. Да уж, хорошо или плохо, но стоит признать, о Георге теперь по-другому не думалось. И дело совсем не в Арате. Закончить с врачами получилось даже быстрее, чем она планировала. Вихрем проносясь по госпитальному комплексу, Марина сдала все назначенные анализы, прошлась по врачам и вернулась в кабинет своего гинеколога. Тот покивал головой, заявив между делом, что о таблетках придется забыть как минимум на пару месяцев: “Иначе можно пойти до необратимой черты”. Эта фраза ее напугала, заставив очнуться. В свое время Георг в своей обычной настойчиво-вежливой форме очень четко ей описал все риски незащищенного секса. И теперь ей предстоял нелегкий путь между этими опасностями. Пусть и с Аратом. Не забыть бы только его предупредить. Она даже запишет. Взглянула на время. Боже, его потеряна целая прорва! Подхватив свою сумку и даже не попрощавшись, Марина рванула домой сломя голову – на счету была каждая минута. Вот он мольберт, вот огни их ночного города, и смайлик вечерний: “Хорошей ночи, Малыш, я скучаю!” Вздохнула и нырнула с головою в работу. Снова. Но однажды настал тот момент, когда молодая художница вдруг поняла: сказать этим всем плоскостям ей уже просто нечего. Ни штриха не положит, ни точки. Не может. Позвонила куратору, сказала просто: ”Готова”, и вступила на трудный путь организации выставки. Нет, процесс был отработан отлично: студенты выставляли свои работы для защиты прямо на уличных стендах, выставка длилась неделю. Все прохожие могли их увидеть и оставить отзыв: звуковой или электронный. Проголосовать, выставить даже оценку. Но Марине, конечно, казалось, что вершится событие века. Что очень скоро все жители Нью-Йорка будут знать ее имя и узнавать на улице. С каждого рекламного щита будут смотреть ее зарисовки ночного Нью-Йорка. Почему, вот скажите, Арат не стоит на пороге, не ждет ее звездного часа? Он в последние дни как-то вовсе растворился. Пара слов в телефоне и его ежеутреннее пожелание “Светлого дня!” С забавной картинкой: умильные ежики, пившие кофе, или лиса с сонным видом и в шапке. Это стало настолько привычным, что Марина каждое утро, сидя на высоком стуле в своем крошечном камбузе и заваривая растворимый кофе в любимой красной чашке, искала его сообщение. Больше от него не было ничего. До самой ночи, когда приходил сонный заяц или бобренок с подушкой и пожеланием: “Ночи тебе самой доброй, Малыш”. А еще ей все время казалось, что на пристани кто-то сидел по ночам, на коленях державший ноутбук. И смотрел в сторону ее яхты. Паранойя? Ну разумеется! Уж точно она не могла представить себе того самого Арата – в костюме и с галстуком – на пристани. Геймеры, не иначе. Они часто зависают в уединенных местах и рубят виртуальных монстров волшебными эльфийскими мечами, спасая вселенные… ***