Утром заветного дня в ответ на сообщение Арата “Доброе утро!” она написала суровое: “Жду тебя на Гринвич-Виллидж, начиная с 14”. Вот чтобы знал. И не говорил чтобы после. За эти дни выставка вдруг стала для нее чем-то знаковым. Вехой. Личным подвигом, и не каким-то там сказочным, как в историях о мифических героях, а вполне ощутимым по мозолям от затирок, по въевшимся прочно под ногти пастелям. Впервые, пожалуй, Марина испытала на шкуре своей все тяготы работы художника. Вдруг зрители скажут: “Ну какой же это художник, помилуйте! Так, листомаз”. Или посмеются. Или просто – не заметят? От всех этих мыслей к моменту открытия выставки Марина была готова бежать сломя голову и больше никогда сюда не возвращаться. Ей было жарко. Щеки горели огнем. По позвоночнику стекали капли пота. Строгая блузка и шелковый шарф душили. Все смотрели на нее, обсуждали, качали головами. Подходили незнакомые люди, тянули руки к ее картинам. Оглядывались на Марину. Она ненавидела быть в центре внимания! И отчаянно ей был нужен тот, в чьих объятиях она уже привыкла укрываться. Но его не было. Арат не ответил не ее сообщение, хотя прочел. Девушка ощущала себя брошенной. Оставленной один на один сражаться с сонмом жутких циничных чудовищ, которые вот-вот начнут терзать ее душу, злобно насмехаясь над ее картинами. И он, он говорил ей о доверии! И как было можно доверять мужчине, ее оставившем в самый страшный момент ее жизни? Пиликнуло сообщение: “Малыш, прости, я немыслимо занят”. Простить? Это было предательством! Все, что происходило потом – не имело значения. И восхищение зрителей, и высшие оценки преподавателей. Даже отзывы, теплые и хвалебные, ей не казались искренними. Они все врали, конечно. Все в этом мире врут, и особенно цинично те, кто обещал быть рядом. Кто просит доверять ему – для чего? Чтобы потом было больнее? Спряталась за стендом и дрожащими пальцами набрала сообщение, в которое вложила всю свою обиду и страх. "Я поняла, что для тебя важнее”. И выключила телефон, чтобы не написать чего-то уж совсем непоправимого. Она могла. Но, наверное, не хотела. Вот так. Никому она не нужна, и ей сейчас никто больше не нужен, и все ложь. Оглянулась: весь мир вокруг был против нее. И увидела вдруг – напротив стоял тот, кого видеть сегодня Марина не рассчитывала вовсе никак. Георг. Стоял и смотрел на нее очень внимательно, даже сочувственно. А вот он вспомнил, приехал, отложив все дела. Так и становится ясно: кто кому был важнее. Едва сдерживая слезы, подошла, улыбнулась. – Привет. Я за тобой. Восхищен. Неожиданно. Ты голодна? Похищать мне тебя уже можно? – Конечно. Я очень устала, кради. Он взмахнул кому-то рукой, и они пошли к перекрестку, где ждала его машина. Арата нет. Все так понятно и ясно. И ждать его теперь нет смысла. 20. Когда друг пропадает "Я поняла, что для тебя важнее". Глупое и лживое сообщение жгло его, как раскаленный на солнце металл. В Монголии солнца очень много. Забудешь на улице в полдень какой-то инструмент – потом жди, пока до вечера не остынет. Так и Марина. Она снова жгла. И не объяснишь ей, что есть вещи, которые изменить он не в силах. Да и не услышит она. До сих пор ее вовсе не интересовало, кем он работает, чем живет. Ни одного вопроса так и не прозвучало. Он, кажется, знал про Марину значительно больше, оставаясь для нее незнакомцем. Что говорило о многом, ясно и недвусмысленно. Он для нее – лишь эпизод в ее яркой жизни, случайный попутчик, умелый любовник, так вовремя скрасивший промозглые осень и зиму. Как это иначе понять? То смотрит так на него, словно он – единственный мужчина в ее жизни. То прячется в скорлупу, совершенно о нем забывая. И конечно, тот самый ее мужчина. Как бы Арат ни гнал мысли о сопернике, он понимал, что всегда для Марины всего лишь второй. Вопреки здравому смыслу, он злился на нее за это сообщение. Что для него важнее? Ты, ты, Марина. Ты важнее всего. Ведь ты так бы хотела? “Мужчина в кармане”? Чтоб по свисту бежал, все бросая и забывая о долге своем, о работе? Желательно – с тапочками в зубах, как болонка. А он так не может. Мужчина не может только в постели твоей жить и доказывать миру право свое на существование. И на тебя, дорогуша. А для тебя что важнее, Малыш? Твой Георг со своими яхтами, легко покупающий и продающий? Или любовник-азиат, неизвестный тебе парнишка, пришедший вдруг вместе со снегом? Или вовсе только ты сама? Чего ты вообще хочешь от нас обоих? Как планируешь жизнь, задаешь ли себе сама эти сложные вопросы? Марина снова и снова ставила его в тупик, заставляя сомневаться в своих способностях и навыке оценивать людей. Не понимал он ни целей ее, ни мотивов. Не угадывал логики в поступках, только всплески эмоций, как пламя. Какая она на самом деле? Он видел девушку потрясающей красоты, умную, талантливую, по-детски ранимую. В чем-то наивную, в чем-то цинично-дерзкую, почти бесстыжую. Настоящую женщину, Еву. Непостижимую, непредсказуемую и постоянно от него ускользающую. И если в ту самую снежную ночь его интересовало только ее тело, то сейчас куда важнее была она сама. Ее мысли, ее душа, ее мечты. Даже не так важно, что она спит с кем-то еще. Ему хотелось, чтобы она смотрела именно на него, на Арата. И видела только его. Пять утра. Практически ночь даже для неспящего Нью-Йорка. Пустые улицы. На Гринвич-Виллидж никого – кроме одиноко стоящей желтой машины такси. – Я тебя ненавижу, – стонет Кирилл, выбираясь вслед за Аратом с заднего сиденья. – Если мы опоздаем на рейс, нас обоих распнут. – Мы успеем, – прозвучало сурово. Остановившись у стендов, он с благоговением замер у стенда. – У меня все рассчитано. Кирилл закатывает глаза и бормочет что-то нелестное, правда, очень тихо. А Арат замер молча и смотрит. Неужели вот это все создавала она? И эти четкие линии города, и этот свет? Целый мир. Он знал, что она заканчивает художественный колледж, но то, что она настолько талантлива – было внезапным открытием. Разглядывал ее картины, медленно переходя от стенда к стенду. Восхищался, внезапно и остро ощутив себя вдруг совершенно ненужным в созвездии этой Звезды. Недоступной и далекой. Он – лишь ремесленник. Его инструмент – слово. Четыре языка, натренированная годами память, опыт. С таким же успехом можно было молиться богам или даже мечтать. Никакого материального результата. А Марина – творец. В ее руках создание красоты. Материальные, ощутимые вещи. Их видят, им рады, ими восхищаются. Даже этикетка на бутылке может поднять настроение одному простому человеку, и это уже будет делом. Пожалуй, это даже хорошо, что он вот сейчас уезжает. Возможно, вдали от нее станет легче. Яснее. Она перестанет туманить собой его разум. С ней рядом было совершенно невозможно держать голову холодной и не допускать ошибок. Дипломатия – сложный шахматный этюд, а он сейчас был способен на партию в “дурака”, не больше. – А талантливая у тебя Звезда, – заметил Кирилл, прохаживаясь вдоль выставленных картин, словно сытый кот – вальяжно, невозмутимо. И ехидно добавил, косясь на Арата: – Рисовать картиночки умеет. Тот с трудом подавил желание огрызнуться. “Картиночки”? Нет, Марина – настоящий художник. Умеющий поделиться самой внутренней сутью предметов, их смыслом, их красотой. Не утерпел: сфотографировал одну из картин, скинул ей с сообщением: “Я помню, мы здесь целовались, без тебя очень пусто”. Не читает, не отвечает. Обиделась, значит, всерьёз. Или занята? – Ну что, гештальт закрыт? Мы уже можем ехать? Жду в машине, – Кирилл соизволил оставить Арата наедине с его этой Мариной. Он прав, конечно. Время уже поджимало. Но просто уехать, прыгнув за океан на недели, даже не попрощавшись с ней, Арат не мог. Задумался, долго смотрел в телефон, не решаясь позвонить. Убрал в карман, снова достал, свистяще выругавшись по-русски. Пять утра! Звонить кому-то в такое время – вне всех правил приличия. Нажал кнопку вызова. Абонент недоступен. Спит, наверное. Конечно же, спит. Уже из аэропорта, пройдя таможенный коридор на рейс, не выдержал, выхватил телефон, позвонил Алексу, как наркоман, жаждущий добраться до дозы. И плевать было на время. Фотограф взял трубку практически мгновенно. У него там играла музыка и слышались веселые крики. – Привет, ты не знаешь, у Марины все в порядке? – Так ее забрал Георг, – слова индейца безжалостно били под дых. – Все съемки вчера отменили. – Ясно, спасибо. Арат быстро сбросил вызов, опасаясь спрашивать дальше. Вот все и стало понятно. Прикрыл глаза на мгновение, перевел дыхание и с совершенно невозмутимым видом убрал телефон в кейс. Самолет ждать не будет. Пора работать. Пора выбросить из головы эту больную невозможную мечту. На сегодня. Сдаваться Арат не собирался. Просто передышка. А дальше страдать было некогда. Аэропорт, самолет, десять часов полета. Куча бумаг, которые нужно было знать едва ли не наизусть. Сон, жизненно необходимый сейчас. Он ведь почти не спал в последние недели, некогда было. Днем – работа, а ночью – Марина. Каждый раз, продирая глаза в шестом часу утра с невероятным трудом, мучительно думал: "Гори оно все огнем!” Двух-трех часов сна было ему сокрушительно мало. “Сегодня я останусь дома!" А потом все бросал и мчался к пристани сразу, как только рабочий день заканчивался. Темнота скрадывала все сомнения. И ведь дошло до того, что он просто сидел с ноутбуком на берегу и смотрел туда, где ночью светился огонек ее яхты. Знал: если приплывет, она будет рада, но просто хотел, чтобы она позвала. Это ему было важно. А она не звала. Понимал, что Марина работает, что занята очень сильно – не меньше, чем он. Гордился ей, как будто имел на то право. Не смел мешать. Даже писать лишний раз не смел. Ждал. Она ведь просила ее не беспокоить, он и старался. Но вот так – на берегу – ему было легче быть с нею рядом. Словно он наблюдал за ее окнами со стороны. Охранял ее сон и покой. – Ей, спящий красавец, а мы прилетели, – трепал монгола за плечо Кирилл. – Давай-ка на выход, Ромео. Арат вздрогнул, открыл глаза, взглянул на друга безумным взглядом. Как это прилетели? Куда делись все десять часов перелета, целый Атлантический океан и старушка Европа? Вскочил, уверенный, что друг шутит – это было вполне в его стиле. Огляделся. Пассажиры рейса неторопливо покидали свои места. Самолет явно стоял на земле, ощутимо и твердо – не спутаешь. – Мы где? – неуверенно спросил он. – Штурмуем Берлин, как обычно, – ухмыльнулся Кир, а потом с тревогой спросил. – Ты не заболел? Ведешь себя странно. – Все нормально, – Арат уже пришел в себя и успел нацепить свою маску спокойствия, став совершенно обычным. – Идем, чего застыл? Время летело, как ветер. Работа накрывала, раскатывая все его мысли и чувства, словно каток по асфальту. Подготовка к переговорам, занявшая у них несколько месяцев, подошла к своему логическому завершению. Еще и еще раз Арат проигрывал все возможные варианты развития событий, все контраргументы, все возможные сложности и помехи. Пусть другим казалось, что невозможно учесть все подводные камни, но он это сделал. Это была его стихия, его личный талант. Каждая запонка на рубашках делегации работала на результат. Каждый шаг был со смыслом. Его группа – это личная гвардия, преданная до кончиков пальцев. Кирилл, знавший друга еще с момента поступления в ВУЗ, не мог им не восхищаться. Он и сам был весьма перспективным специалистом международного права, юристом совсем не последнего эшелона, но даже его масштабы талантов друга всегда впечатляли. Тот все помнил и виртуозно просчитывал. А сейчас и Кирилл это видел: в голове у Арата бурно кипела работа по глобальному осчастливливанию мира. И ведь осчастливит, если не сломается раньше. Таких может сломать обычная случайность, не поддающаяся логике, как… как Марина. Вот да. Она – может. Она уже это делала. Кирилл видел, что его невозмутимый друг пропадает. Где это видано – в пять утра тащиться на какую-то уличную выставку? Это перед невероятно важной встречей! Никогда Арат прежде не делал таких глупостей, не в его это было характере. Тот его друг, которого он знал до встречи с его Звездой, был сосредоточенный и невероятно умный. А этот новый, танцующий танго, сидящий на пристани по ночам, невпопад улыбающийся своим мыслям – он был другим. Но странное выражение на лице Арата, которое смело можно было называть счастливым, вызывало лишь зависть. В монголе словно лампочку вдруг зажигали. Безмолвный диалог со своим счастьем. Наверное, ради этого и стоит влюбляться. И разницы нет, чем все кончится. Мужчина становится зрелым, только пройдя этот путь. Когда есть что терять, есть отчего быть счастливым. Он тоже попробует когда-нибудь. Осталось лишь найти ее: ту, для которой захочется так вот зажечься, рискуя сгореть без остатка. Часть 2. Москва 22. Побег