– Тс-с-с, – она вдруг исчезла, нырнув в темноту, – у нас тут сейчас мои игры. Снова рык, так ее возбуждающий. Снова ее губы на его лице, будто исследуя его кожу, каждую складку и щетинку задев, приласкав и затронув. Он никогда и не знал, сколько там есть чувственных точек. Ловил ртом ее рот, убегавший, ускользающий, оттачивающий возбуждение. Губы снова на губах, ощупывают, словно зияющую рану целитель. Раздвигая языком, погружаясь все глубже, лаская, Арата имели, просто взяли бесстыдно одним только ртом, снова и снова даря наслаждение. Он думал, что знал о телесной любви почти все. А теперь вдруг открыл для себя поцелуи, как мальчик. Кружилась голова, он тянулся навстречу, пытаясь схватить, прижаться, а она ускользала. Снова уперлась руками, прижала плотнее к стене. – Стой, – прервала эту оральную муку. И снова дорожка вниз, и руки, гладившие его тело, месившие, будто тесто. Сегодня он ощущал себя ведомым. Впервые не партнером, не мужчиной, а учеником и мальчишкой. Поцелуй живота, пальцы выводят на нем сложные узоры. Арат слышал, чувствовал по движению воздуха: Марина встает на колени. Что собирается делать? Наслаждение было таким же острым, как боль, и таким же внезапным.. Оно пронзало. Ее рот, только что терзавший его губы, монгол вдруг ощутил там, где мечтал их найти постоянно. С того самого раза, на яхте, где они еще только учились, открывая чувственный мир друг друга. Как же давно это было… – Я скучала по этому вкусу… Ты сладкий. От услышанного он застонал. И без того уже взвинченный и своими фантазиями, и танцем, и сценой у лифта, и всем, что тут было сейчас, Арат был на пределе. Никакой предохранитель не может сдерживать бесконечно. Это пытка… Вдруг горячий плен ее рта обрушился на него, захватив целиком по самый край разума. Не удержался, не смог, положил руки ей на затылок и двинул бедрами вперед, погружаясь в нее до предела. Одного лишь движения этого ему хватило для того, чтобы взорваться. Как лавина сошла. Марина не отпустила, пресекая всякие попытки отстраниться. Вцепилась ему в ягодицы, массируя языком, обвивая губами, глотая. Потрясающая! Осторожно наощупь поднял ее, с сожалением выходя из горячего плена. Ему как всегда было мало. Поймал ее губы, пахнувшие им так остро, повторяя ее урок "поцелуя, который как секс". Марина дрожала, одетая, упираясь ему в грудь сосками, твердыми, как камешки. – Маленькая хулиганка. Кивнула, снова прижимая всем телом его к той стене. Уже теплой. – Какое восхитительное платье, – снова раздвинул его, будто занавес на трагической сцене. Обе руки на груди, два соска между пальцев дуэтом впиваются в руки, словно прося: "Забери нас!" – Такая горячая, – вспомнил пламя губ на стволе, обжигавшее, как жерло вулкана, вздрагивая от вновь нахлынувшего возбуждения. – Такая страстная – моя девочка. Из его уст впервые прозвучало "моя" – утвердительно и уверенно. То ли признание, то ли призыв, никто из них еще не понял. Но Марина снова кивнула, соглашаясь, забывая, что он ее не видит. "Твоя". Не иначе. Руки исчезли, мгновение спустя раздвигая подол снизу, этот путь они уже отлично знали. Секунда, и Марина, подхваченная ими, взлетела, успев лишь схватиться за твердую опору его шеи руками, повиснуть и, согнув колени, опуститься, нанизавшись на ждавший ее твердый ствол, будто на копье. Очень метко и мягко. Неудивительно – она была не просто готова, а вся в нетерпении. Ей показалось, что Арат не закончится в ней никогда. Пронзит до самого затылка. Глубже, глубже, до боли, до хруста! Медленно, раздвигая Марину, как створки устрицы. Разводя колени так широко, насколько вообще это было возможно. Порывисто вышел, заставив рычать ее, как совсем недавно он сам тут рычал. Его пальцы, державшие девушку под ягодицы, вдруг тоже продвинулись вглубь, пробегаясь по всем точкам ее женственности, словно по клавишам рояля, играя сонату любви. Их любви, только их. Ведь она же – его? Марину выгнуло, точно натянутый лук. Гулкий стон прозвучал таким звуком, как будто бы все темное, что было в ней, взвыло. Вцепилась в плечи мучителя пальцами до боли, до судорог. Толчок – он выбивал из нее душу, словно шомполом из пушки. Точно поршень – медленно и жестоко. Особенно жестоко – покидая. С каждым разом она сиротела, не желая отпускать, не в силах расстаться. Казалось, у Марины отнимали целую ее половину. Он выходил на секунду весь, целиком, и замирал, словно прислушивался – позовет ли обратно. – Останься, – выдохнула или просто так громко подумала? И все изменилось. Вышел, развернул ее в воздухе, играя ей, как жонглер мячиком. Заставил упереться руками в ту самую стенку, пальцами гладя соски, схватил за волосы, намотав их на руку. В шею прорычал ей, горячо и порочно: – Остаться? Твоим? – Да, моим, – сейчас между ними не было места для лжи. Только правда. Не было места для фальши – одно откровение. Рука на спине оглаживает ее, словно кошку. Прогибает. Наполнил до самого края, до рамок возможных приличий, как игристым вином бокал. Ощутив на своих ягодицах горячий порыв его живота – зажала. Не пустит. Он понял, рыкнув ей в спину, подняв к себе, ладонью за шею, прижимая спиной. Затылок на его плече, выгнула гибкую спину. Мужские пальцы на трепещущей шее. Толчок, еще, еще, безумие! Танец в ритме шторма, их вечное танго. Удары, которые она принимала, как голодный зверь. Из самых дальних уголков Марины поднимался торнадо. Втягивая в воронку вихря все лишние мысли и все размышления. Разметая ненужные фразы. Каждая клеточка тела пела, мощным многоголосьем сметая Марину-вчерашнюю. Неуклюжую, обычную, сомневающуюся в себе, и в нем, и во всем мире. Открывая Марину-возлюбленную. Аврору – Звезду. Марину-великолепную. Безвременье, безумие! Оно захватило обоих, закружило, потянуло туда, вверх, вверх… Арат прижимал ее к себе как величайшее сокровище. Самое главное в своей жизни, самое нужное. Шептал на ухо что-то нежное на смеси всех ему известных языков. – Миний хонгор, миний хайр. Полыхнули зарницы, погасли. На Марину обрушился вихрь маленьких поцелуев, восторженных, милых, как бабочки. Арат развернул ее к себе лицом, обхватил его ладонями и не мог оторваться. Сколько они стояли просто так – в объятиях друг друга? Вечность? Но пора было возвращаться в бренный мир. Она одной рукой нащупала выключатель, зажгла тусклый свет в их убежище. Высокие стеллажи с постельным бельем, полки с бытовой химией и… совершенно голый Арат в поисках своей раскиданной одежды. Большинство современных людей обнаженными выглядят комично. Несуразно и как-то обиженно. Соболь без одежды смотрелся куда как органично. Словно костюм или джинсы его просто крали. Только лицо было прежним. Безупречно сложен, без единого лишнего грамма, будто вылит из бронзы. Еще видна в нем мальчишеская юность, еще не развились в этом теле черты матерого зверя. Тугие мышцы перекатывались под тонкой кожей. Пучки крупных вен выдавали силу рук и ног. Небольшие ладони никак нельзя было спутать с женскими. Двигался он плавно и словно хищник – опасно. Монгол был похож на оружие. Вечно заряженное, с намертво замкнутыми предохранителями, которые лишь ей удавалось сорвать – как сейчас, как сегодня. Она любовалась, и он это видел. Нарочито медленно оделся, улыбаясь лишь уголками рта. Взял за руку, молча поцеловал пальцы, прямо глядя в глаза. – Мы уходим ко мне. И сегодня я тебя никуда не отпущу. – Почему? – Не смогу. Я ждал очень долго. Кажется, всю жизнь. Молча кивнула. Это была очень странная ночь. Ночь невыразимой, тончайшей нежности. Никогда еще оба они ничего подобного не ощущали. Засыпали, другу друга убаюкивая, о чем-то шептались, потом просыпались от мучительного желания ласкать и давать свою нежность другому. Прикосновения, тонкие, как кружева. Поцелуи, как сон. Кажется, этой ночью они занимались любовью. Если им это не снилось. Пели дуэтом одну эту песню, теплую, томную, сладкую. Длинную – в целую ночь. Уже завтра они проснутся опять совершенно другими. А сегодня – только эти двое в этом целом мире, только стихи поцелуев, сплетение тел и желаний. 27. Полет в никуда Утро не могло быть простым. Позволив себе роскошь отсутствия в этом бренном мире, приходилось в него возвращаться. Болезненно. Там ждали недоделанные дела, не сказанные слова, озадаченные их отсутствием злые люди. Они проснулись практически одновременно, с трудом расплетая руки и ноги, с еще большим трудом друг от друга отрываясь. – Тебя уже потеряли? – его техника битый час как уже издавала всякие непристойные звуки, сигналя о всеобщей тревоге и все возрастающей в нем необходимости. – Меня вчера хорошо прикрыли. Нас обоих. Анюта с Кирюхой – отлично сработавшаяся пара агентов прикрытия. – И часто тебя прикрывают? – не смогла удержаться Марина, с трудом выползая с кровати в сторону душа. – Постоянно. Какой же шпион без прикрытия? – Очень трудно было понять, где начинается шутка. Маринин телефон лежал в ее номере. Уже через два часа – отъезд всей делегации. Нет, Георг не учинит ей семейный скандал и не опустится до разбирательств. Она это знала. Но видеть его ей сейчас не хотелось ни в какой роли. Условия контракта были соблюдены, никаких претензий быть не могло, и все же… Марина ощущала себя нашкодившей школьницей, прятавшей дневник с двойкой под ковриком. Неприятно и грустно. Ее задумчивость не укрылась от Арата. – Когда вы возвращаетесь? – Через четыре часа самолет. Уже скоро. – Вот как… Он не хотел этого говорить, не имел на этот тон ни малейшего права и… точно имел. После всего того, что их теперь связывало. Можно разговаривать годами, ведя глубокомысленные беседы и ничего не сказать. А можно просто провести вместе ночь, просыпаясь в обнимку, и рассказать друг о друге все, без остатка, бессловесным языком одного только тела. И этой ночью они оба не лгали. – Арат, – Марина стояла за его спиной, вытирая волосы и наблюдая в зеркало за тем, как он брился станком: весь мокрый и в пене. – Я работаю с Георгом по контракту. Ты должен понять. – Я не сказал и слова. – Я все поняла. Но иначе никак не могу. Эта работа дает мне не просто иллюзию независимости, она – мой единственный шанс ее получить. Еще учиться, получить повышение или найти хорошую работу. Не только моделью – художником, как я очень давно хочу. Если я нарушу контракт – неустойка все это похоронит. Он слушал очень внимательно не перебивая. Продолжал бриться, нещадно резал кожу. Пена покрылась тонкими полосками крови. Снова кровь. С нее вчера они и начинали. Марина взглянула на его губы – припухли, искусанные ею вчера в лифте. Как метка. – Мне тоже нужно выходить из подполья. Пока я не могу ничего тебе предложить, а это значит, что права голоса в этом вопросе вообще не имею, – вздохнул, вытираясь. Привлек к себе Марину, целуя в висок. – У тебя все получится. Ты очень сильная и очень смелая, Малыш, миний хайр. Молча собрались. Девушка выскользнула из номера, к себе спустилась по лестнице, не привлекая внимания жильцов "Националя" и не оглядываясь. Очень быстро переоделась, аккуратно упаковав свое платье, так понравившееся Арату, просмотрела сообщения в мессенджере и в телефоне. Ничего необычного, ее все потеряли. Отговорится мигренью, эту ее болезнь все окружавшие давно уже выучили. Собрала документы, подхватила рюкзак – пора было выходить, на парковке гостиницы всю их группу ожидал микроавтобус. Подошла к зеркалу у выходной двери номера взглянула и обомлела. Вид у Марины был… Да уж, затраханный. Засосы на шее, обкусанные губы и неимоверно довольное лицо абсолютно удовлетворенной самки. Быстро достала свой тонкий бордовый кашемировый свитер со стойкой по самые уши, заплела две косы. напудрила лицо самой светлой своей пудрой – придавая себе почти болезненную бледность. В дверь постучали. Ну конечно же, преданный Серж явился выразить озабоченность хозяина. Бежит она уже, бежит! Кинула последний взгляд на свой номер. Вздохнула. Прощай, "Националь", теперь и в России будет то самое место, где Марину любили. Пусть только лишь одну ночь, зато – как! Как никогда и никто. Исправлять ничего не хотелось, хотелось об этом моменте помнить всю свои жизнь. Положить в личную копилку памяти и в самые трудные моменты доставать, вспоминая, так чтобы согреться. Георг скользнул по ней лишь глазами. Он не выглядел раздраженным или сердитым, обычное выражение лица, никакого полыхания взглядов. Разве что грусть. Они улетали его самолетом, и сразу же после посадки Марина ушла в другой конец гостевого салона. Говорить не хотелось. О чем? Это Сержа она еще как-то могла обмануть, не Георга. Тот сразу все понял. А мужчина грустил, сидя у иллюминатора и наблюдая за облаками под крылом его лайнера. Он снова попался. Как это у русских? "Наступать на грабли" – в этом умении Георг преуспел. Заигрался в Пигмалиона и не заметил, как ускользнула из рук Галатея – Марина. Когда-то, закончив финальный скандал со своею женой в день, когда они сказали друг другу все то, что между мужчиной и женщиной может говориться лишь раз – только в самом конце их сказки – он дал себе слово. Не делать этих ошибок больше никогда, не впускать в себя женщин, давая им возможность наносить столь глубокие раны. Они с Анной друг друга любили. Очень сильно, неизгладимо и самоотверженно. Неизлечимо. Их история началась так давно… Еще тогда, когда Георг еще не был королем этой огромной империи денег и власти. Был просто нескладным мальчишкой, любознательным и застенчивым. С детства знавшим, что ничего, кроме работы на того монстра, ему в этой жизни не светит. Он, казалось, родился, придавленный этой плитой ответственности. Никуда не деться, не спрыгнуть с этой лодки. Всем должен. Роскошь свободы ему не доступна. Он остро завидовал курящим в подворотнях сорванцам. Он не мог даже рубашку надеть недостаточно пафосной марки. И завидовал деду, сдавшему все дела и женившемуся на "распущенной русской старухе", сразу потребовавшей упомянуть ее в завещании. Все это знали, все родственники были единодушны в отношении к "этой вот русской". И только Георг прочитал завещание. Он же – юрист. А в этом злосчастном документе та удивительная женщина заставила деда написать очень странную фразу: "Звезде всей души моей Елене завещаю любовь и право быть похороненной рядом." И больше ни цента. За одно только это Георг был готов содержать ее до конца жизни. Удивительная женщина. Это она ему сразу сказала в ответ на рассказ о Марине: