Он сел прямо на снег, отчаянно обхватив голову руками. – Рат, а ты все же идиот. Невозможный. Пойдем сейчас спать, а завтра я тебе все припомню. И все-все скажу. Как есть все на самом-то деле, а не как выдумал глупый монгол. – Ты главного не понимаешь, Кирюха. Я болен. Очень сильно и тяжело. Прогноз неутешителен: я не могу без нее. Жить, дышать, разговаривать, видеть других. Это лечится, друг? Ты-то знаешь. Кирилл покачал головою. – Ну хорошо, а пуговицы ты зачем оторвал от рубашки? – Чтобы ей было больно. Дурак? – Вот и ответишь себе на вопрос этот. Сам. Только завтра. 47. Подлые тапочки Марина проснулась далеко уже за полдень, с больной и пустой головой. Как тошно! Что вчера было-то? Воспоминания накатили мучительно-вязкой волной. Что она тут наделала? Она… бросила Соболя? Идиотка! Единственный свет в ее жизни, единственный повод вставать каждый день, улыбаться, и она от него отказалась, сама?2fb3f2 И, главное, из-за чего? Из-за Георга этого, так некстати ее напоившего и вычеркнувшего одним махом из всей своей жизни. Да плевать на него, она сама бы его выгнала… да не успела. Старый лис снова сыграл на опережение. И Арату досталось. Не в первый раз так, только вчера она его собственноручно столкнула с кормы. Он снова ничем не заслуживал, снова опять оказался и в месте не том, и совсем не ко времени. Или она позвонила сама? Совершенно не помнила. Марина немедленно схватила телефон. Нужно было что-то делать! Может, еще не поздно все исправить? Надо сейчас ему позвонить, написать и задать тот самый вопрос – самый важный. Он ведь сам говорил: сначала спроси. Она спросит его, непременно. Прямо сейчас. Нужна ли я тебе такая вот – не беременная, недоверчивая, не идеальная? Любишь ли ты меня? И не надо жениться, мне теперь от тебя ничего совершенно не надо. Просто будь рядом, люби, будь любимым. Сползла на пол, не выпуская из рук телефон, сунула ноги в монгольские тапочки, в которые она влюбилась с первого взгляда, быстро нашла его аккаунт в соцсети. Он совсем не выкладывал свои фото, говорил – не положено, не поощряется. Но страница была – ей даже казалось иногда, что он вел ее для нее, чтобы писать ей, рассказывать, что происходит в его жизни. Символы, тени, фотоэссе. Тень от мужской фигуры на снегу. Прилавок с пушистыми хвостами-шапками. Горы и пронзительно-голубое небо над ними. Она знала, чувствовала: это он для нее фотографировал и для нее все выкладывал. Чтобы увидела и узнала. Словно прочная нить красоты протянулась сейчас между ними. Невероятно, прекрасно, неповторимо и вечно. Окно – и заглядывающая в него птица, черная в белую крапинку. Железный лоток, наполненный сосисками, так уютно, домашне, смешно. Арат умел чутко видеть эти изломы мироздания, подмечал забавные моменты, ловил мгновения. Он тоже был художник. Улыбнулась невольно своим этим мыслям. Монголия. И почему она раньше не видела этих фотографий? Ах, он выложил их совсем недавно? Судя по времени, после того, как посадил ее в самолет. Интересно, а кто ему ставит там лайки? Что это за рыжая девица с красивыми узкими глазками? Марина нахмурилась, прикусила губу. В ней вдруг проснулся азарт детектива. Любая женщина даст фору даже Шерлоку Холмсу, стоит только мелькнуть тени ревности. Сейчас она все и узнает. О нем, и о его всех монгольских "подругах". Не от того ли он был с ней так холоден, что живо нашел ей замену на родине? Не от того ли совсем не хотел ее? Быстро-быстро она листала фотографии рыжеволосой красотки. Вот! Детская фотография, кажется, школьная, с которой на нее смотрят неожиданно знакомые глаза. Два мальчика и эта девочка. Серьезные, с букетами цветов. И женщина, их троих обнимающая, словно крыльями. И как-то стало вдруг ясно: мать и дети. Стало быть, просто сестра. Ну конечно, Арат ведь о ней говорил! И вроде бы можно успокоиться и посмеяться над этим своими подозрением, но что-то ее зацепило. Листала назад. Еще и еще. Вот оно. Та самая груда хвостов на прилавке. Сама рыжая в огромной меховой шапке, а рядом еще одна девушка с круглым лицом и смеющимися глазами. Так значит, он был там не только с сестрой. Шутки закончились. Больше Марина не улыбалась. Стиснув телефон в руках так крепко, словно пытаясь его раздавить, девушка перешла на страницу той неизвестной соперницы, благо на фотографии она была отмечена. Страница на незнакомом ей языке. И первая же фотография – руки. Пальцы Арата она узнала мгновенно. Столько раз она их целовала, столько раз он ими ласкал ее тело! Вспыхнули огнем щеки, что-то черное и дикое заколыхалось внутри. Что тут есть еще? Тапочки. Эти чертовы тапочки точь-в-точь, как сейчас на Марине! Те самые, которые она волокла через океан в старом своем рюкзаке. Тапочки на красивых стройных ножках. И неожиданно на русском – "подарок любимого греет не только тело, но и душу". Вот так. Это было как удар, как пощечина. Нет, Марину никто и никогда не бил. Но сейчас она задохнулась от боли вполне ощутимо реальной. Просто тапочки, да? Подарок… любимого. Вернулась к рукам, внимательно разглядывая каждую деталь. Нет никаких сомнений, кому принадлежат мужские пальцы. А женская лапка рядом такая трепетная, такая нежная… изящная, почти детская. С красивым маникюром, с тоненьким серебряным колечком на пальце. Если бы не эти две руки, если бы только тапочки – она бы не поверила. Но… слишком много совпадений. Эта девушка точно была там с Аратом. Как все просто! Вот оно – доверие, да? Все, финита ля ваша комедия. Не зря она сомневалась, не зря что-то чувствовала – интуитивно. Конечно, он не хотел больше Марину. Конечно, ее беременность была так некстати! Может, он и вовсе не собирался… А она нагрянула, заставила, захватила врасплох. Что он еще мог ей сказать? Не выгонять ведь теперь ее, прилетевшую за океан… Мучительно кусая внезапно похолодевшие губы, не чувствуя вкуса крови, Марина вспоминала все слова, которые он когда-то говорил. Хоть раз Арат сказал, что она в его жизни – единственная? Хоть раз обещал, что они будут вместе? Даже Георг был с ней более честен. Он хотя бы обозначал место Марины в своей жизни. А Арат – нет. Она так и не понимала, любит ее или нет этот Соболь. А она разве спрашивала? Нет. Она просто решала и требовала. Назначила его отцом вот так, по своей же глупости. Примчалась через полмира. Не дала ему ни малейшего шанса на выбор. Даже подумать не дала. А он, может, с другой держался за руки в их этой Монголии. И дарил ей тапочки. С красивой, успешной – о, Марина очень хорошо изучила ее страницу! – но, главное, той, что была ему ровней. Той, которая не пытается сделать из него чемодан. Доверие, говорите? Да, теперь понятно, почему он вчера даже не попытался ей возразить. Не сказал ничего, не удержал, просто отпустил. Ему это было лишь на руку. Все она сделала правильно. Наверное, впервые в жизни. И незачем плакать теперь. У нее куча дел. Надо позавтракать, потом внимательно прочитать тот контракт. Снова собрать чемодан, снова в аэропорт, на самолет и на съемки. Такова ее жизнь, она сама о такой мечтала. И не будет у нее ни ребенка с черными восточными глазами, ни семьи, ни кофе, сваренного по утрам только для нее. Да и не нужно. Слишком хрупка эта выдуманная жизнь. Неудобная Марина с ее вечной неуклюжестью и слишком длинными конечностями вовсе для нее и не создана. Разобьет и сломает как всегда. Это, может, мудрые и спокойные Лизы умеют хранить домашний очаг, умеют растить детей, умеют любить и делать счастливыми всех вокруг, а Марине это вот все не дано, так зачем же мечтать о несбыточном? 48. Склеенная чашка Это утро Арата не было утром. Чем угодно, но только не утром: “временем суток”, пробуждением, отрезвлением. Он так напился впервые в жизни. Он вообще напивался лишь дважды, и оба раза благодаря Марине. Не вошло бы в привычку. Собрался с силами, открыл глаза. Потолок был ему смутно знаком. Голова была тяжелой и сильно болела. Во рту просто пустыня. Задача доползти до туалета с каждой минутой становилась все более острой и важной. Сполз, покачиваясь, не больно-то твердо двинулся к двери. Долго пытался сообразить, где он и почему в одних только носках. Последним, что он мог сейчас вспомнить, была безобразная сцена в ресторане с поцелуем и Олей. А теперь он тут: голый, в постели. От одной только мысли о том, что могло бы… ему стало дурно. Только вырвался из цепких рук парочки хищниц и влетел в такой крепкий силок? Недоумок! Он все еще не совсем понимал, где находится. Квартира эта ему показалась знакомой, но ум, придавленный тяжким похмельем, не давал никаких совершенно подсказок. Оглянулся, пытаясь найти свои вещи. Перед дверью отчетливо зазвучали шаги. Едва он успел прикрыться одеялом, как дверь отворилась. Арат даже зажмурился малодушно. – Вот и неправда. Ты выглядишь хуже, братишка. В жизни не видел еще таких опухших монголоидов. Глазки попробуй отверзнуть – они там вообще еще есть? Фу-у-ух! Кирюха, родимый. Никогда еще монгол не был так рад другу. Никаких больше баб. – Есть. Что вчера вообще было? Я… ничего непоправимого не натворил? Кирилл посмотрел на него очень хитро, потом громко расхохотался. – Есть у меня, конечно, искушение рассказать тебе, как ты вчера сделал предложение трансвеститу, как я вытащил тебя из Ольгиной постели, где вас было трое, как… – Врешь, застранец. Когда я успел так надраться? Арат наконец-то увидел свои трусы, надетые сверху на росший в кадке, в самом углу, раскидистый и огромный куст фикуса. Очень художественно. Кир поймал его взгляд и снова заржал, аки конь. – Ты был неподражаем, мой друг. Ругал женщин, воевал со всем миром. Пообещал уже утром со всем разобраться. Уже утро, я жду не дождусь. Топай в душ, одевайся и меч-кладенец тебе в помощь. Завтрак… – О нет! Арата мутило просто даже от этого слова. – О да. Русские знают толк в похмельных завтраках. Пройдешь посвящение в ритуал. Возражения не принимаются. Футболки в шкафу, штаны сохнут на сушке.