– Почему ты никогда в полной мере не использовал на благо герцога мои способности? – спросила она. – Опасаешься конкурента? Он яростно глядел на нее, старые глаза горели гневом. – Не думайте, что мне ничего не известно о вас… Дочерях Гессера… – Хмурясь, он умолк. – Не стесняйся, говори, что хотел сказать: о ведьмах-гессеритках. – Я знаю кое-что об основах вашей подготовки, – произнес он, – видел, как она прет из Пола. Меня не обманешь этой ложью для простаков: «Мы – Дочери Гессера, мы существуем лишь для того, чтобы служить!» «Шок должен быть жестоким, он уже почти созрел для удара», – подумала она. – Ты с уважением слушаешь меня на совете, – сказала Джессика, – но редко интересуешься моим мнением. Почему? – Я не верю в цели Бинэ Гессерит, – сказал он. – Вам-то может казаться, что вы видите человека насквозь, что можете заставить его сделать именно то, что вы… – Сафир, ты – бедный глупец! – яростно перебила его Джессика. Нахмурившись, он откинулся в кресле. – Какие бы слухи о наших школах до тебя не доходили, – сказала она, – правда гораздо сильнее. Если бы я захотела погубить герцога… или тебя… да кого угодно, ты не смог бы помешать мне. Она подумала: «Почему я позволяю, чтобы гордость моя произносила эти слова? Не этому учили меня. И не так можно потрясти его». Хават запустил руку в карман, прикоснулся к крошечному пистолету с отравленными иглами. «На ней нет щита, – подумал он, – а если она просто блефует? Сейчас я мог бы с легкостью убить ее… но, ах-х, каковы будут последствия, если я ошибаюсь…» Джессика заметила, как его рука опустилась в карман, и проговорила: – Давай поклянемся, что не применим насилие друг против друга. – Достойная клятва, – согласился он. – Пока эта хворь еще разделяет нас, – сказала она, – вновь прошу тебя, подумай, не разумнее ли считать, что Харконнены внушили нам эти подозрения, чтобы восстановить нас обоих друг против друга? – Похоже, вновь пат, – объявил он. Она вздохнула, подумав: «Он уже почти готов для удара». – Герцог и я словно отец и мать для наших людей, – сказала она. – Положение… – Он ведь не женился на вас, – спокойно возразил Хават. Она заставила себя успокоиться, подумав: «Что же – это неплохой выпад». – Но он не женится ни на ком другом, – ответила Джессика. – Пока я жива. И, как я сказала, мы словно отец и мать… Но чтобы разрушить это естественное положение, возмутить его, разорвать, смешать… Ну да… кого Харконненам выгоднее наметить своей целью? Он уже чувствовал, куда она метит, и брови его угрожающе сдвинулись. – Самого герцога? – спросила она. – Привлекательная цель, конечно. Но кого еще, кроме, может быть, Пола, охраняют лучше? Меня? Соблазнительно, но они знают, что Дочерь Гессера – плохая мишень. Есть еще лучшая цель – человек, чьи служебные обязанности сливаются в громадное слепое пятно. Человек, для которого подозревать столь же естественно, как и дышать. Чья жизнь складывается из намеков и тайн. – Она резко ткнула в него пальцем. – Это ты, Хават! Ментат вскочил на ноги. – Я не отпускала тебя, Сафир! – вскричала она. Старый ментат почти рухнул в кресло, столь быстро повиновались его мускулы. Она сухо улыбнулась. – Ну вот, теперь ты кое-что узнал на деле о нашей подготовке, – добавила Джессика. Хават сухо сглотнул. Она повелевала им, как королева. Властному приказу, ее тону и манере он не мог не подчиниться. Само тело его повиновалось ее словам быстрее, чем он успел осознать. И ничто не могло бы воспрепятствовать повиновению: ни логика, ни ярость, ни гнев… ничто. Чтобы сделать такое, она должна была глубоко, насквозь видеть его… о такой глубине контроля он не мог прежде даже помыслить. – Я только что говорила тебе, что мы должны понимать друг друга, – сказала она. – Но я имела в виду, что ты должен понять меня… Я давно поняла тебя. И теперь говорю: лишь твоя преданность герцогу сможет уберечь тебя от меня. Не отводя от нее глаз, он облизнул губы. – Если бы я хотела жить с марионеткой, герцог женился бы на мне, – сказала она, – и даже думал бы, что сделал это по собственной воле. Хават нагнул голову, глядя исподлобья сквозь редкие ресницы. Только крайнее усилие воли не позволяло ему теперь крикнуть охрану. Усилие воли… и неуверенность. Даже кожа его не забыла эту покорность. В тот миг она могла бы извлечь оружие и спокойно убить его. «Неужели у каждого человека есть такое слепое пятно? – думал он. – Неужели каждого из нас можно заставить что-то сделать без осознания самого поступка? – Мысль эта потрясла его. – Кто же может остановить личность, обладающую такой силой?» – Теперь ты увидел каменный кулак в мягкой перчатке Бинэ Гессерит, – сказала она, – немногие остаются в живых после этого. Такая штука для нас несложна. Со всем моим арсеналом ты не знаком, учти. – Почему же вы не обратите всей этой силы против врагов герцога? – спросил он. – Как? И против кого? – возразила она. – Надо ли делать из герцога слабака, не способного действовать без моей помощи? – Но с такой силой… – Сила – это обоюдоострый меч, Сафир, – сказала она. – Ты сейчас думаешь: как ей просто заставить свое живое орудие смертельно ранить врага! Истинно, Сафир. Даже тебя. Но чего я добьюсь? Если бы мы, Дочери Гессера, делали такое, что подумали бы о нас? Мы не хотим этого, Сафир. Мы не хотим погубить себя сами. – Она кивнула. – Мы действительно существуем только для того, чтобы служить. – Мне нечего ответить, – произнес он. – Вы знаете, мне нечего ответить. – И ты не скажешь никому о том, что произошло между нами, – произнесла она. – Я ведь знаю тебя, Сафир. – Миледи… – Старик вновь попытался сглотнуть пересохшим горлом. Он думал: «Да, силы ее велики. Но тем более грозным оружием станет она в руках Харконненов». – Герцога могут погубить не только враги, но и друзья, – сказала она. – Я надеюсь, теперь ты продумаешь свои подозрения и поймешь, что для них нет причины. – Если это можно будет доказать, – сказал он. – Если, – фыркнула она. – Если, – сухо повторил он. – Ты слишком упрям, – проговорила она. – Осторожен, – произнес он, – к тому же я всегда учитываю возможность ошибки. – Тогда я задам тебе еще один вопрос: если ты стоишь перед другим человеком, связанный и беспомощный, – в руках у него нож, приставленный к твоему горлу, но он тебя не убивает, наоборот, развязывает путы и дает нож тебе в руки… Она поднялась, повернулась к нему спиной и сказала: – А теперь можешь идти, Сафир. Старый ментат поднялся, рука его нерешительно поползла в карман к смертоносному оружию. Он вспомнил арену, давнюю корриду отца герцога (все-таки он был храбр, какими бы ни были его промахи). Свирепый черный зверь замер в смятении с опущенной головой. Старый герцог спиной повернулся к рогам, плащ с капюшоном небрежно переброшен через руку, рев одобрения на трибунах. «Бык – я, а она – матадор», – подумал Хават. Он отнял руку от оружия, поглядев на выступивший на ладони пот. И понял, чем бы все это в конце концов ни закончилось, мига этого он не забудет, не забудет и высшего восхищения леди Джессикой. Спокойно повернувшись, Хават вышел из комнаты. Джессика отвела взор от его отражавшейся в оконных стеклах фигуры и обратилась лицом к закрывшейся двери. – А теперь последуют и соответствующие поступки, – прошептала она. Разве борешься ты со снами? Разве бьешься с тенями? Разве ходишь во сне? Но время твое ускользнуло, Твою жизнь забрали, А ты все беспокоился о пустяках — Жертва своего безрассудства. (Из плача о Джемисе на Погребальной Равнине) Принцесса Ирулан. Из сборника песен Муад'Диба