Я на ходу изучил бумаги. В них Джулиус изложил новую теорию, спешно, едва понятным почерком, но я давно научился разбирать его каллиграфические завитки. Мы действительно ошиблись и ошиблись катастрофически. Полагая, что девушка свела счеты с жизнью, мы и мысли не допустили, что ей могли в этом помочь. И в доме заперта не одна страдающая душа, а две, и если несчастная Джоанна тяготилась призрачным существованием по причине насильственной смерти, то ее убийца, вполне возможно, так же не может найти покоя, но по иной причине, мне неизвестной. Но если у него при жизни была хоть крупица совести, ее укоры вполне могли задержать его на грешной земле. Боялся ли я? Думаю, что нет. Джулиус говорил про сострадание, и я сострадаю. Не мертвой Джоанне и не ее убийце. Все это дел давно минувших дней. Но меня ждет друг, пострадавший от накопившейся боли беспокойных душ. Я обязан сделать все, на что способен, и даже чуточку больше. Дом 116 по Саммерс-стрит встретил меня тишиной. Мне некогда было искать комнату, принадлежавшую жениху Джоанны, Барнарду Смиту, и я прямиком отправился на чердак, к месту трагедии. Казалось, воздух на моем пути уплотнялся, дабы помешать мне идти вперед, каждый шаг давался мне с видимым усилием, но вот преодолена последняя ступенька. И петля все так же одиноко болтается на балке. – Барнард Смит! – выкрикнул я. – Если ты меня слышишь, раскайся! В ответ мне в лицо полетела пыль. Пол под ногами натужно заскрипел, грозя обрушиться вместе со мной, и я понимал, что это вполне возможно, но упрямо стоял на месте: – Барнард Смит! Я, Филипп Фелтон, отпускаю тебя! Отныне ты свободен! Но ничего не произошло. Облегчения не наступило, и новый порыв невидимого ветра толкнул меня в грудь. Что я сделал не так? «Вера, Филипп! Вера и сострадание…» Я честно пытался. Но как может вызвать сострадание человек, убивший свою невесту накануне свадьбы и выдавший это за самоубийство – чудовищный грех по меркам любой религии. Сострадание… Ветер толкал меня, колол острыми пылинками, громыхал кровлей. Вера… Вера во что? – Джулиус, черт тебя дери! – в отчаянии крикнул я. – Что мне делать?! И тут вспомнил его слова. Он сказал, что это просто, что даже я смогу. Я понял, какую именно веру он имел в виду. Веру в себя. – Барнард Смит! Я, Филипп Фелтон, отпускаю тебя! Ты свободен! Все стихло вдруг, как по мановению волшебной палочки. Тихий, полный горечи, вздох прошелестел над ухом, и я в изнеможении опустился на доски. Как я устал, как же я устал! Джулиус ждал меня. Он все так же лежал в кровати, но больше не кашлял и выглядел куда как лучше. – Поздравляю! – сказал он. – Ты молодец. Я не мог не улыбнуться: – Как ты себя чувствуешь? – Она ушла. Я быстро пойду на поправку, вот увидишь. Дорис тактично вышла из комнаты, и мы остались наедине. – Знаешь что, Филипп, – начал он издалека, – ты бы ведь мог вернуться. Без тебя агентство уже не то. Да и название менять не придется. Я был вынужден признать, что предложение звучит заманчиво. – А как же сержант Оливер? – Он толковый парень, такие нужны в полиции. – Ну я не против. Джулиус, кажется, был удивлен: – Ты, правда, так думаешь? Мне казалось ты… – Не казалось, – отрезал я, – только вижу, ты без меня не справляешься. И тут Джулиус выдал фразу, которая долго еще не укладывалась у меня в голове: – Все становится легче, пока ты со мной. К таким откровениям я, честно, готов не был. Не хотелось бы, чтобы он видел, как мне приятно слышать его слова. – Насчет тех фотографий… – Нет, не стоит, правда, – покачал я головой. Они уже принесли мне немало головной боли, однако Джулиус был непоколебим. – И все же. Раз уж мы выяснили, что с трудом обходимся друг без друга, что само по себе нонсенс, потому как я к такому не привык, я хочу, чтобы ты знал все. Абсолютно все. И не уверен, что тебе это понравится. Я почувствовал холодок в груди. – Ладно, я готов. Джулиус закрыл глаза, а когда открыл, в них плескалась целая бездна непроглядной тьмы. – Тот мужчина на старом фото, похожий на меня, как две капли воды. – Я помню. Твой отец. – Нет, Филипп, не отец. Это я. Глава 8 Дело №8. Вечер чужих воспоминаний Его лицо, ставшее для меня уже почти родным, смутно белело в полумраке, глаза опущены, и беспокойный встревоженный взгляд будто бы с подозрением изучал переплетенные в замок пальцы. За окном шел дождь, начавшийся внезапно, точно по заказу, и оттого в комнате было несколько сумрачно, чему не в маловажной степени способствовало и наше собственное настроение. Всего несколько минут назад я решил, что расскажу все, как бы тяжело и больно мне это ни давалось, однако самые угнетающие предположения разлетелись в прах при виде опущенных плеч моего друга и его взгляда, видеть который я не мог, но ощущал всем своим нутром. Он боялся. Я знал, предчувствовал, что так и будет, однако все равно не мог сдержать разочарованного вздоха. – Ты совсем не обязан мне что-то… – Обязан, – прервал я его еще не начавшуюся речь, и Филипп покорно замолчал, по-прежнему избегая смотреть прямо на меня. Кто бы подсказал, как объяснить ему, что я устал таиться от всех и вся? Что я хочу… нет, не жалости, просто немного тепла. Разве это так много? – Это будет длинная история, но я действительно уверен, чтобы ты должен ее выслушать. – Хорошо, – он, наконец, выпрямился, и я пожалел, что сам не успел отвернуться – таким потерянным и потухшим был этот его взгляд. Как будто Филипп уже знал все, что я собирался рассказать, и уже заранее осуждал. Признаюсь, это бы все для меня упростило, по крайней мере, такая определенность была мне больше по душе. Я заворочался, устраиваясь поудобнее, неосознанно, скорее просто чтобы потянуть время, хотя слабость, вызванная воздействием разгневанного призрака девушки по имени Джоанна, все еще тяготила меня. И не только она. Кое-кто еще незримо присутствовало в этой квартире, кто-то, кто владел моими мыслями и денно и нощно и кто сопровождал каждый мой шаг и каждый мой час наполнял тянущей горькой болью. Против нее не существовало лекарства, да и я не хотел излечиться. Я только хотел разделить ее на двоих. – Это началось очень давно, – тихо произнес я, не стремясь быть услышанным, ведь Филипп, несмотря на страх, и без того ловил каждое мое слово. – В году 1858… В это время года восточная окраина Блэкпула утопала в кустах цветущей сирени. Она росла в каждом дворике, возле каждого забора, так что казалось, будто все улицы вдруг окрасились в нежно-лиловый цвет. Мне запах сирени всегда казался слишком навязчивым, но Рейчел так его любила, что я, кажется, тоже его полюбил. В тот вечер, уйдя с работы пораньше, как всегда делал по пятницам, я шел на свидание с огромной охапкой ароматных веточек и представлял себе, как улыбающееся румяное личико моей Рейчел скроется за этим благоухающим великолепием, как ее сверкающие глаза нежно посмотрят на меня поверх букета. Мысли эти подгоняли меня, и я, как всегда, немного волнуясь, пересек Гарденс-роуд, погружаясь в переплетение улочек, среди которых была одна особенная – улица, где стоял дом профессора Вудворта, почти полностью скрытый в буйной зелени садика. В теплую погоду его единственная дочь, Рейчел Вудворт, возилась с цветами или сидела в крохотной уютной беседке с книгой в руках. Она очень много читала, и отвлечь ее от очередного французского романа могло лишь несколько вещей. И мой визит, смею надеяться, входил в их число. Я отворил калитку, постаравшись сделать так, чтобы та не скрипнула и не выдала моего появления, впрочем, между мной и Рейчел существовала особая связь и имя ей – настоящая любовь. В то счастливое время я был молод, напорист и честолюбив и, вместе с тем, невероятно романтичен и чувствителен во всем, что касалось сердечных порывов. Отец мой всю жизнь прослужил младшим клерком при городском Совете, а я же пошел дальше и, отучившись на юриста в престижном лондонском колледже, поступил работать помощником местного стряпчего и надеялся в скором времени сменить старика и взвалить на свои плечи все его дела. Я был первым среди друзей, пусть со временем их осталось не так уж и много, пользовался некоторым успехом у юных леди и однажды бы выбрал одну из них в жены и едва ли получил отказ, однако в один чудесный, поистине волшебный день повстречал Рейчел. Она гуляла по Променаду с подругой, исполняющей роль компаньонки, ведь даже у нас, вдали от Лондона, сильны были многие из его патриархальных традиций. И все же, привыкнув к простоте провинциальной жизни, я рискнул подойти к дамам, дабы узнать имя незнакомки, так меня поразившей. И – о чудо! – она не оскорбилась и даже, премило улыбнувшись, приняла предложение о короткой экскурсии по городу, благо семья девушки лишь на днях переехала в Блэкпул из Бредфорда, поскольку врачи прописали профессору Вудворту больше времени проводить на побережье. Я был сражен сразу и навсегда. Ее улыбкой, от которой на персиковых щечках появлялись трогательные ямочки, прозрачными мечтательными глазами оттенка весеннего неба, завитками белокурых волос, спадающих из-под шляпки на длинную белую шею, тонкими пальчиками, легонько сжавшими мой локоть. Да, именно так все и было, очень, очень давно. – Джулиус! Я тебя вижу, глупый ты мальчишка! – окликнул меня задорный звонкий голосок. Я прижал букет сирени к груди, улыбаясь, действительно, точно влюбленный юнец. Из глубины сада вышла моя милая Рейчел, в голубом летнем платье и с такого же цвета атласными лентами в волосах. В руках девушка сжимала книгу. – Что ты читаешь? – поинтересовался я, пытаясь разобрать замысловатую надпись на корешке, однако девушка поспешно убрала книгу за спину, состроив обиженную мордашку: – Я думала, ты первым делом похвалишь мое новое платье. Где ваши манеры, сударь? И она покружилась, демонстрируя наряд, хотя на моем лице безо всяких слов было написано искреннее восхищение. Заверив возлюбленную в том, что во всем мире не сыскать такой красавицы, как она, я позволил увести себя в дом, где прислуга уже накрывала стол к ужину, на который я являлся по приглашению профессора Вудворта время от времени. Профессор, пожилой седовласый мужчина, начавший с возрастом полнеть, не теряя при этом важной степенности и ума во взгляде совсем еще не старых светло-серых глаз, встретил меня радушно, сам усадил за стол, не гнушаясь работой прислуги, и принялся воодушевленно повествовать о каком-то открытии на кафедре естествознания, где он с недавних пор заведовал. Признаться, естественные науки не столь привлекали меня, мне ближе были хитросплетения человеческих взаимоотношений, в тонкости которых я с удовольствием вникал, согласно служебному долгу. Вот где видел я настоящую отраду для души. Кроме того все мое внимание привлекала опущенная светловолосая головка Рейчел напротив. Девушка меланхолично ковыряла вилкой тушеные овощи, изредка лязг вилки о тарелку разбавлял монотонный рассказ профессора. Я наблюдал за трепетом длинных ресниц и все острее чувствовал неясную пока тревогу – не более чем досадные флюиды в воздухе, и, может быть, я бы и вовсе ничего не заметил, если бы не книга с неразборчивым названием, что Рейчел заботливо положила рядом с собой, зачем-то накрыв салфеткой. Не стану утверждать, будто бы чтение за столом для дочки профессора естествознания было совершенно невероятным явлением, однако девушка вовсе не стремилась открыть томик в красной обложке и украдкой пробежаться взглядом по рядам печатным букв. Напротив, в ее взгляде, нет-нет да бросаемом в стороны книги, сквозило беспокойство и некое внутреннее напряжение, которого я не видел в нем буквально полчаса тому назад. И я твердо решил узнать, в чем дело. – Как твое самочувствие? – озабоченно поинтересовался я, едва мы с Рейчел остались наедине. – Ты так бледна и взволнована. Ты не заболела? Я мог бы отвезти тебя в Блэкберн к лучшему врачу. Я сжал ее тоненькие белые пальчики и порывисто прижал к губам. Девушка очаровательно покраснела, однако во взгляде ее все так же сверкало некое непонятное мне тревожное чувство. – Ты прав, – тихо произнесла она, опустив глаза. – Я неважно себя чувствую. Наверное, тебе лучше уйти. – Мы встретимся завтра? В то же время? К удивлению моему Рейчел покачала головой: – Не думаю. Джулиус, будет лучше, если мы пока не будем видеться. Прошу тебя, не обижайся. Мои слова, верно, звучат как каприз избалованной девчонки, но я и впрямь несколько не здорова. Ничего серьезного, – поспешила она добавить, заметив, как я напрягся. – Это пройдет. В тот вечер мы посидели вместе совсем недолго, сумерки еще не успели пасть на землю, как я уже покинул гостеприимный дом Вудвортов. На душе было необыкновенно тяжело. И гроза надвигалась, майская, страшная. Я забежал на крыльцо прежде, чем первые крупные капли ударились о землю. Аккуратный маленький коттедж, крытый красной черепицей, я снимал все те три года, как стал жить отдельно от родителей и работать в адвокатской конторе Патрика МакДоннела. Старый шотландец частенько навещал меня по вечерам, сам он редко бывал в конторе, доверяя большинство дел мне. Его коренастая фигура в национальном килте неизменно радовала меня и вселяла чувство домашнего уюта и тепла. Сейчас мне не помешала бы его компания и очередная порция курьезных случаев из практики под ароматный дым вишневого табака из трубки. Увы, я был один и после стакана подогретого молока отправился в постель, где, ворочаясь и вздыхая, промаялся несколько часов, пока не заснул. Я честно пытался следовать просьбе возлюбленной, однако уже на третий день терпение отказало мне, и, заручившись одобрением МакДоннела, я купил букетик махровой сирени и отправился к Вудвортам. Еще издалека в глаза мне бросилась скорбная процессия, преисполненная трагизмом смерти. Похоронный кортеж прошел мимо, но в памяти моей крепко-накрепко отпечаталось заплаканное лицо закутанной в черное немолодой женщины. В ее глазах стояли прозрачные слезы, в которых мне почудилось, не иначе как от собственных тревог, отражение самой Смерти. И более того, я вдруг понял, что лицо женщины мне знакомо, и только когда процессия скрылась за поворотом, оставив после себя дорожку из красных цветов, я вспомнил. Миссис Хант, вдова, хорошая знакомая Вудвортов. Одно время Рейчел была очень дружна с ее дочерью, именно она была той самой компаньонкой, сопровождавшей Рейчел в памятный день нашей первой встречи. Я ускорил шаг и столкнулся с Рейчел у калитки. Девушка бросилась мне на шею и заплакала.