– Что ты хочешь знать? – мне пришлось смириться с его внезапно проснувшимся любопытством. Ответ был прост и лаконичен: – Все. Такой вариант меня совершенно не устраивал. Ведь не рассказывать же ему всю свою унылую биографию, да и странно это спустя более чем год знакомства. Я прикинул в уме, с чего бы начать: – Мою мать зовут Виктория, а ее сестру – Анна. Мой отец, Артур Фелтон, погиб незадолго до нашей с тобой встречи. По его настоянию я поступил на журфак, где учился прилежно, но все равно не слишком удачно, – я вспомнил пару случаев, когда выворачивался на экзаменах лишь чудом и благодаря репутации старательного благовоспитанного студента. – Я занимался университетской стенгазетой, пытался писать стихи и целый семестр проходил на занятия английским боксом. Вот, собственно, и весь список моих достижений. Похвастаться действительно было нечем. Я украдкой бросил на Джулиуса робкий взгляд, ожидая насмешки или чего-то в том же роде, однако он смотрел на меня внимательно и абсолютно серьезно. – Должно же быть что-то, – тихо пробормотал он будто бы сам себе. – Я чувствую это в тебе. – Что? Мой вопрос заставил его вздрогнуть: – А раньше? Филипп, расскажи мне о своем детстве. Я открыл было рот и вдруг понял, что не хочу. Совершенно и непоколебимо. Я не хочу ничего ему говорить. Поезд особенно громко заскрипел, притормаживая, ритмичное постукивание колес сбилось и вновь вошло в прежний темп. Что-то подобное чувствовал и я, сбившись и вновь собравшись, чтобы не обидеть друга молчанием. – До десяти лет я часто болел и почти ничего о том времени не помню. Я жил в деревне у бабушки по линии матери, а потом, когда я окончил школу, родители переехали в Блэкпул, а я учился в Манчестерском университете. Отец помог мне устроиться в “Городскую хронику”. Наверное, все. Дальше ты и так все знаешь. – Ты сказал, погиб, а не умер, – Джулиус чуть склонил голову к плечу. Я зябко поежился, не любил об этом вспоминать. Мы с отцом прекрасно друг друга понимали, я не знал человека лучше, чем он, и его внезапная кончина так больно по мне ударила, что редактор решил дать мне возможность прийти в себя. Вспоминая свои позорные истерики, крики о том, что отца убили, слезы матери, жалеющей меня, как ребенка, заставили сердце болезненно сжаться. – Я оговорился. Поезд прибыл точно по расписанию. Вечерняя мгла разгонялась яркими прожекторами платформы, в их пронзительный лучах клубился пар и парили хлопья гари. Здание вокзала приветливо глядело горящими окнами, на лавочках вдоль перрона кое-где сидели поздние пассажиры. Я прикрыл нос и рот рукавом, спасаясь от удушливого запаха, но скоро его развеяло прохладным ночным ветерком. Автобус до Билсборроу задерживался, и мы с коллегой расположились на одной из скамеек под фонарем. Вокруг обманчиво-теплого огонька кружилась мошкара, противно жужжа, я ежился от холода, хотя, скорее всего, дело было вовсе не в этом. Джулиус сидел прямо, глядя перед собой широко открытыми глазами. Его веки смыкались так редко, что он походил на тощую сову, выслеживающую мышь в темном лесу. А через полчаса неожиданно выяснилось, что рейс отменили. – Что будем делать? – я растерянно огляделся – кругом было пусто, как назло. Ни одного такси, что на них было более чем не похоже. Джулиус не выглядел расстроенным или раздосадованным. Напротив, он будто бы чего-то ждал. И скоро дождался. Рев автомобиля мы оба услышали издалека. Машина вырулила из темноты и, отчаянно скрипя тормозами, остановилась точно перед нами. Стекло опустилось, и высунувшаяся оттуда голова в массивном кожаном берете с козырьком оглядела нас с ног до головы. – В Билсборроу? – голос определенно принадлежал женщине. – Садитесь, я подброшу. Я покосился на компаньона, ожидая его реакции, без сомнения отрицательной, ибо для людей вроде него, застрявших в прошлом веке, хуже автомобиля может быть только женщина за его рулем. Однако Джулиусу вновь удалось меня удивить: – Будем крайне признательны, мисс. Водитель кивнула назад, и мы оба устроились на задних сидениях ее старенького, но чистого и блестящего в свете прожекторов авто. Джулиус подобрал длинные ноги, я чуть сдвинулся к окну, оставляя ему место для маневров, и машина рывком дернулась с места. Очень скоро я начал понимать чувства Олдриджа, периодически ударяясь макушкой о потолок на особо неровных участках дороги, которая в принципе не отличалась излишней ухоженностью. Мотор ревел, закладывая уши, и становилось ясно, что я приуменьшил возраст этого чуда конструкторской мысли мистера Мейбаха. Возле здания центрального почтамта пытка закончилась, мы покинули тесный салон вместе с нашим лихим водителем. Она сняла, наконец, свой ужасный берет и оказалась вполне милой молодой девушкой. – Никого не укачало? – с улыбкой поинтересовалась она. – Мэр ездит по другим дорогам, так что ремонта в ближайшие пару веков не предвидится. Ну, бывайте, джентльмены. Дальше дойдете пешком, куда бы вам ни было надо. Она залезла обратно, хлопнула дверцей, завела чудовищный мотор и, подняв тучу пыли, помчалась дальше по улице. – Это ужасно, – поделился я не до конца оформившейся мыслью, и Джулиус степенно кивнул: – Совершенно ужасно. К дому матери мы подошли спустя четверть часа. Нас встречала целая процессия из самой мамы, ее сестры, ее собаки и ее кота. – Филли, малыш! – мама бросилась мне на шею, игнорируя присутствие постороннего человека, и стиснула в объятиях, слишком сильных для такой хрупкой женщины, как она. – Почему так поздно? По телефону я ничего не поняла. – Мама! – я вывернулся, оправил одежду и пригладил волосы, взъерошенные ласковой маминой рукой. – Сначала хочу представить тебе моего друга и коллегу, мистера Джулиуса Олдриджа. – Мадам, – он тут же вышел вперед, мигом завладев вниманием женщин, по очереди поцеловал каждой руку, не забывая при этом очаровательно улыбаться. Отменный талант, к которому он, увы, прибегает лишь в исключительных случаях. – Для меня честь быть представленным вам. Премного наслышан и исключительно хорошее. Крепость сдалась без боя. Тетя сопротивлялась не намного дальше, однако оставалось самое страшное, к чему я моего друга намеренно не готовил, потому как сам не желал вспоминать. – Заходите-заходите, вот тапочки, мистер Олдридж, – зачастила тетя Анна, сметая на своем пути любые препятствия, будь то собака, кошка или даже я. Джулиус с милой улыбкой влез в смешные плюшевые тапки и прошествовал в гостиную, где мы-таки встретились с моей бабушкой, которую все, в том числе и я, называли исключительно миссис Петри. Так вот, миссис Петри оторвалась от позднего чаепития, повернула к нам узкое, обтянутое дряблой кожей лицо, ее по-старчески светлые глаза будто бы невидяще окинули нас взглядом, а потом бабушка сдвинула брови. Подбородок гневно затрясся. – Зачем ты привела в дом это существо, Виктория?! Тетя – единственная, кто мог сладить с бабушкой в таком состоянии – тут же кинулась к ней, причитая на ходу: – Миссис Петри, будьте благоразумны! И оставьте уже чай, он остыл два часа назад, – она накинула ей на плечи теплый плед, пеленая как ребенка. – Это ваш внук, миссис Петри, а с ним его друг. – Филипп? – Да, миссис Петри, – все вздохнули с облегчением. – Ваш внук Филипп, сын Артура. На мгновение показалось, что она меня узнала. – Сын моего Артура? – она задумчиво причмокнула сухими губами. – Моего милого мальчика… – под рассеянным взглядом бабушки мне стало не по себе. – Нет, это демон, который им прикрывается. Меня не обмануть. Нет, вам меня не обмануть… Так она и бормотала, пока тетя Анна отводила ее в спальню. Мама ей помогала, и в итоге мы с Джулиусом остались одни. На меня накатило жгучее смущение, щеки пылали, что прожектора на вокзале. – Прости, я надеялся, что ты этого не увидишь. Мне не хотелось смотреть ему в лицо, как правило, после подобных сцен люди выглядели ошарашенными в лучшем случае, а жалость компаньона мне была бы обидна вдвойне. Однако Джулиус, проходя мимо к чайному столику с опрокинутой чашкой, быстро и едва уловимо коснулся моих пальцев, и лучшего способа привести меня в чувство он и придумать бы не смог. – Я сам, – поспешил вклиниться я и сбегал на кухню за полотенцем. Вместе мы промокнули лужу, убрали посуду и Джулиус самолично ее ополоснул. – Прости, – еще раз извинился я, присев на табурет за кухонным столом. – Я должен был предупредить. Бабушка… она немного не в себе после того, как отца не стало. Олдридж пожал плечами и повернулся к плите. Скоро засвистел чайник, Джулиус деловито нашел чистые чашки, заварил чай и поставил передо мной. Обе мои дражайшие родственницы проявили чудеса тактичности и оставили нас в покое, мама лишь раз заглянула сообщить, что спальня для гостя готова. В остальном же мы сидели и молча пили чай. – Ничего бы не изменилось, – вдруг сказал Олдридж. – Даже если бы ты расписал мне все в красках, ничего бы не изменилось. Я кивнул, торопливо заливая в себя сразу половину чашки. И хоть чай я не слишком любил, предпочитая ему кофе, этим вечером готов был его полюбить. Лишь бы занять руки. Комната для гостей располагалась напротив моей и была такой же крохотной, разве что моя спальня, переделанная из старой детской, выглядела более обжитой и, на мой скромный взгляд, забитой ненужным хламом. Тут сохранились даже фарфоровые кролики, которых мне дарили на каждый день рождения. Правда, я был слишком маленьким, чтобы это помнить, но кролики стояли на полке всегда. В коридоре перед ванной комнатой мы с Джулиусом снова столкнулись, и я пропустил его вперед. Был уже почти час ночи, как я, наконец, приготовился ко сну. Надел свою старую клетчатую пижаму, взбил подушку, но, прежде чем лечь, тихонько выскользнул из спальни. Перед дверью для гостей я поднял руку, чтобы постучать, но передумал, толкнул ее и заглянул в тесную полутьму. Джулиус лежал под одеялом, вытянувшись на боку и подложив руку под голову. Свет из-за тонкой полупрозрачной шторы бросал серебристый прямоугольник на пол, будто нарочно минуя спящую фигуру. Убедившись, что все хорошо, я шепотом пожелал ему спокойной ночи и ушел к себе. За завтраком семья собралась в полном сборе, еще на лестнице я услышал оживленные голоса и звон посуды. – Филли, дорогой, – мама вскочила навстречу, отодвигая для меня стул. – Присаживайся, Анна, подвинься, пусть он сядет рядом с другом. Я поспешил занять свободное место напротив Джулиуса, чтобы прекратить суету. Олдридж бодрым голосом пожелал мне доброго утра, с благодарностью принял от сидящей рядом тети тарелку с пончиками, передал маме сахарницу. В общем, вел себя совершенно не как обычно. Впору было ожидать какой-нибудь неприятности. – Как спалось, мистер Олдридж? – любезно поинтересовалась тетя Анна, на что Джулиус, готов поклясться, украдкой мне подмигнул. – Просто замечательно, благодарю. Кажется, перед сном мне пожелала спокойной ночи какая-то заботливая домашняя фея? У вас водятся фэйри, мадам? Все посмеялись шутке, а я едва не подавился куском тоста. Когда завтрак подходил к концу, нас прервал стук в дверь. Я поспешил открыть, потому как уже успел устать от такого настойчивого внимания к своей персоне, и каково же было мое удивление, когда на крыльце я увидел девушку-водителя. – Доброе утро! Филипп Фелтон? – она лучилась хорошим настроением и вообще была на диво хороша в чудесном летнем платье. А волосы у нее при свете дня оказались темными и складывались в прическу аккуратными волнами. – Вам письмо, мистер попутчик. Девушку звали Алиса, и она работала почтальоном в этой части Билсборроу. Ее новенький велосипед стоял, прислоненный к нашему забору. – Мне? – я неуверенно принял из ее рук потрепанный конверт. – Адресант не указан. – Велено было доставить Филиппу Фелтону лично, – отчиталась Алиса. – Отсроченная доставка. – Насколько отсроченная? Девушка покопалась в своих бумагах: – Хм… Фелтон, Фелтон, Фелтон… Ага! – она ткнула пальчиком в невидимую мне строчку. – Десять лет. Я вернулся в дом, но мысли мои уже витали совсем в иных сферах. К тому времени мама уже споро убрала со стола, и меня ждал лишь Джулиус. – Что случилось? – спросил он – Ничего, – я тряхнул головой, но улыбнуться не получилось. – Просто почту принесли. – Почтальона следует уволить, – усмехнулся мой друг. – Конвертом будто кофе промокали.