– Я начинаю подумывать, что вы просто пытаетесь от меня избавиться, – дразнюсь я, уходя от вопроса. Он не знает. Он не знает о Джун, поэтому понимает, почему я не хватаюсь за шанс продвинуться по карьерной лестнице и переехать поближе к моей «сестре». Я сказал ему, что не хочу оставлять Бейли, хотя они те люди, которые, вероятно, были бы рады моему отъезду… куда угодно, только не туда. Но он продолжает настаивать на этом. Он сказал, что переведет персонал, как только я соглашусь. Поли поворачивается ко мне, все еще поглаживая коротко стриженную бороду. Выражение его лица намекает на легкое веселье. – Ерунда, мистер Эллиотт. Я надеюсь присоединиться к вам там. Мои брови сходятся, и я роняю тряпку на стойку. – Что? – Это мой дом, – говорит он мне, кивая. – Я вырос в Тарритауне, к северу от Манхэттена. Я подумываю о возвращении и думаю, вы можете стать тем последним импульсом, который мне нужен. – Он тихонько посмеивается и отворачивается от меня, поднимая руку. – Конечно, я на вас не давлю. Какое-то время я так и стою, наблюдая, как он отходит в конец кухни. Мой пульс ускоряется. Предложение о переводе не выходило у меня из головы с тех пор, как Поли заговорил об этом на неделе Дня благодарения в прошлом году, когда мы поднимали тяжести в зале. Джун позвонила мне по видеосвязи за несколько часов до того, как ее родители приехали к ней на праздники. Поли был рядом, поэтому я старался сдерживать свою тоску в голосе. Я пытался сдерживать себя и любовь, сквозящую во взгляде, пока разговаривал с ней по видеосвязи. В ту минуту на ней было коричневое вязаное платье, слегка темнее ее волос. Я старался не сболтнуть каких-нибудь глупостей, которые могли бы нас выдать. И мне казалось, что мне это удалось по большей части. Но Поли что-то заметил. – Anima Mia. Это мое местонахождение на Манхэттене, – сказал Поли, его тренировочная майка промокла от пота, мышцы заиграли под влажной тканью. – Тебе стоит там поработать. Я наклонился, разминая ноги: – Это очень щедрое предложение. Я подумаю об этом. Он хмыкнул: – Не подумаете. Я знаю, когда вы лжете, мистер Эллиотт. Усмехнувшись и стараясь не обращать внимания на его слова, я подошел к скамье для жима, как вдруг внутри меня все загорелось от отчаянного желания сказать «да». Чтобы быть ближе к Джун. – Если что, можете называть меня Брант. Я думаю, мы уже достигли того уровня общения, чтобы называть друг друга по имени. – Я буду называть вас Брант, когда вы станете моим шеф-поваром в Anima Миа. Вполне справедливо. С тех пор он преследует меня, постоянно поднимая этот вопрос… и с каждым днем мне все труднее и труднее говорить «нет». Вздохнув, я прижимаю ладони к металлической столешнице – в голове вертится мысль. Меня подначивает любопытство – я достаю свой телефон и набираю в Google итальянское слово Stellina. И улыбаюсь. – Маленькая звезда, – бормочу я вслух. Ага… Поли попал. * * * Когда на следующий день я отдыхал после пробежки, ко мне неожиданно постучали. Я успел подумать, что это Этель – моя соседка – снова пришла поинтересоваться, не забрел ли ее кот в мой блок. – Иду, – говорю я и подбегаю к двери, зачесывая назад влажные от пота волосы. Я рывком открываю дверь, собираясь сказать Этель, что Блинкерса здесь нет, но тут же замолкаю. У меня перехватывает дыхание. – Эндрю. Эндрю Бейли стоит прямо за моей дверью с красными глазами, его волосы еще больше поседели. Он постарел. И я не могу не чувствовать в этом своей вины. Я сглатываю ком в горле и, сжав пальцами дверную раму, смотрю на него с отвисшей челюстью. Мой кадык подрагивает. Я вижу усталость в его движениях, когда он указывает внутрь моей квартиры: – Могу я войти? Я мгновенно киваю. Прошло два года с тех пор, как я по-настоящему общался с человеком, который вырастил меня как собственного сына. Кроме единственной случайной встречи в продуктовом магазине. Тогда наши взгляды пересеклись, а после мы просто укатили тележки в противоположном друг от друга направлении. Но прошлой осенью я получил от него e-mail. Ну, это было не совсем письмо – всего два слова. «Я стараюсь». Я точно не знал, что оно означало. Я стараюсь простить. Я стараюсь забыть, что случилось. Я пытаюсь забыть тебя. И еще Саманта… С тех пор как она по-матерински обнимала меня на полу гостиной, и с тех пор как я подвел ее, мы пару раз встречались за кофе и ланчем. И я с нетерпением ждал этих встреч. Они были для меня важны. Благодаря им я мог двигаться вперед, ибо если кто-то, кого я так жестоко предал, все равно продолжал заботиться о моем благополучии, то, возможно, и я смогу. Если первый год без Джун был одним из самых тяжелых в моей жизни, то второй принес мне подобие исцеления. Я принимаю, что произошло, произошло, и учусь жить с этим так, чтобы это не съедало меня изнутри. Я занимаю себя работой, но больше для того, чтобы питать свою творческую страсть к кулинарии, а не как способ забыться. Я поддерживаю дружеские отношения с Кипом и моими коллегами, а также с тетей Келли, и я развиваю эти отношения, позволяя им восстанавливать сгнившие части меня. Люди постоянно говорят о реабилитации. После переломов учатся заново ходить. А поврежденный рассудок борется с болезнью, зависимостью и темными мыслями. Но приходилось ли когда-нибудь реабилитировать сердце? Сердца тоже разбиваются. Тела разрушаются, разум подводит нас, а в душе поселяется тоска. Сердца могут разрушаться, если мы не будем осторожны, и после всех трагедий, что я перенес, всех слез и трудностей, что я пережил, я не могу придумать ничего более трагичного, чем сердце, в котором погасла надежда. Сердце – это сущность самой жизни, и, как только оно начинает увядать, все остальное гибнет тоже. И это чертовски тяжело. Это ужасная несправедливость по отношению ко всему, за что мы так упорно боролись, и ко всему тому, что до сих пор стоит этой борьбы. И всегда есть что-то. Всегда есть пресловутый свет в конце тоннеля, который ждет тебя. Я не был готов сдаться; я не хотел увядать. Но при всем моем прогрессе, при всем моем исправлении над моей головой все еще нависает черная туча, мешающая мне идти на свет. Эта туча носит имя Эндрю Бейли – человек, бредущий мимо меня с отросшей бородой, в которой пробивается седина, глубокими морщинами и обреченностью во взгляде. Похоже, что его сердце тоже находится на стадии реабилитации. Я наблюдаю, как он, тяжело вздыхая, проходит мимо меня, пропуская пальцы сквозь редеющие седые волосы. Какое-то время он стоит ко мне спиной, пока я застываю возле открытой двери, вцепившись в нее так, будто мне нужна опора. Тянутся минуты. Тихие, но оглушительные минуты. Затем он достает что-то из кармана и бросает на стол. – Я устал, – тихо говорит он. Я разжимаю пальцы. Стиснув зубы, я бросаю взгляд на знакомую индексную карточку, лежащую на столе. – Я устал бороться с этим, – признается он, его голос полон сожаления и молчаливого согласия. – Я устал жить прошлым, мечтая о нереальной возможности его изменить. Я устал отвергать своего сына, когда уже знаю, каково это – потерять его. Я устал злиться и ненавидеть, когда у меня есть столько поводов для благодарности. Я устал пытаться, – говорит он мне, наконец встретившись со мной взглядом. Наконец увидев меня впервые за два года. – Я хочу начать действовать. Я хочу снова начать жить. Эмоции кипят в моем сердце и застилают глаза слезами. Я закрываю дверь, как будто знаю, что мне не придется уходить. Я осторожно иду вперед, пытаясь прочесть карточку сквозь пелену слез. Эндрю следит за моим взглядом.