– Я… я так не думаю. – У меня во рту пересохло, как будто я подавилась ватными шариками. Я моргаю, всматриваясь сквозь лихорадочную дымку так, чтобы рассмотреть маленькую темную родинку под его нижней губой. Она растягивается, когда он улыбается. – Мне, наверное, нужен доктор. У меня зубы стучат. – Я знаю, что тебе поможет. Пойдем. – Куда мы идем? – Любопытство вытаскивает мое обессиленное и мокрое от пота тело из мягкого покоя моей кровати. Брант обхватывает меня рукой, поднимая на ватные ноги. – Это далеко? – Не слишком далеко. Всего лишь выше радуги. Я крепко сжимаю его руку для опоры: – А? – Давай. Виски пульсируют в такт биению сердца. Я держусь за руку Бранта обеими руками, когда приступ кашля сгибает меня пополам. – Кажется, у меня грипп, Брант. Или мононуклеоз[24]. – Это пневмония. С тобой все будет в порядке. – Пневмония? Дедушка умер от пневмонии, – говорю я ему, от охватывающего меня чувства паники в висках начинает пульсировать еще сильнее. Брант поддерживает меня в вертикальном положении, от него пахнет мылом Ivory и мятной жвачкой. Иногда эти запахи смешиваются с ароматом трав, так как он всегда готовит на кухне. Базилик, тимьян, шалфей. Запахи спокойствия и уюта. Он смотрит на меня, ямочки так выделяются на фоне острых скул. – Но ты не умрешь, – говорит он. – А теперь открой глаза. – Мои глаза уже… – Мои слова обрываются, когда передо мной появляется огромный за́мок, высокий и величественный, построенный из розовых кирпичей и лимонных леденцов. Он стоит среди парящих облаков и разноцветных звезд. У меня перехватывает дыхание. – Где мы? – Я же сказал тебе, Джунбаг, – отвечает Брант, отпуская меня и шагая вперед. – Выше радуги. – Это все нереально. Это же просто песня. Теперь он в смокинге цвета яиц малиновки, из которых вылупились птенцы у нашей входной двери прошлой весной. Их гнездо было свито на пасхальном венке, который мама сделала из соломы и веточек. Как раз когда эта мысль приходит мне в голову, три птенца малиновки пролетают мимо меня, и, клянусь, они машут мне своими трепещущими крылышками. От этой лихорадки у меня уже галлюцинации. Я тру глаза – в сознании все путается и зрение расплывается. – Брант, подожди… н-не оставляй меня здесь одну. – Я никогда не оставлю тебя. Я люблю тебя. – Насколько сильно? – Я не знаю, почему я спрашиваю об этом, но я спрашиваю. – Как до луны и обратно. – Брант замолкает, хмуря брови. – Нет, этого недостаточно. Как насчет… выше радуги и обратно, – останавливается на этом он. Затем подмигивает. – Поторопись, Джунбаг. Ты не можешь опоздать на свадьбу. Свадьба? Я не готова. Я не подготовила речь, не приготовила подарок, у меня нет красивого платья. На мне спортивные шорты и старая футболка для танцев, промокшая от пота. С трудом двигая ногами, я мчусь вперед по кирпичам пастельных цветов, пытаясь догнать Бранта. Он исчезает в роскошном фойе, весь мерцающий золотой пылью пикси[25]. Знакомый голос приветствует меня, когда я вхожу внутрь: – Джун! Я поворачиваюсь налево и вижу копну темно-красноватых волос, струящихся по изящным плечам. Она мчится ко мне. Венди Нипперсинк. Это не сон. Это кошмар. Я поджимаю губы: – Что ты здесь делаешь? – Я кое-что тебе принесла, – говорит она воркующим голосом. Поправляя сверкающую диадему на густой шевелюре, она наклоняется и щипает меня за щеку. – Красивый подарок для красивой девушки. Я морщу нос. Венди всегда хорошо ко мне относилась, поэтому иногда я чувствую себя виноватой за то, что она мне не нравится. Но она не всегда хорошо относится к Бранту, а это самое главное для меня. Я хочу, чтобы он расстался с ней навсегда. Она проводит рукой по моим каштановым волосам, и они струятся между ее пальцами. – Я назвала его Руперт. – Его?.. И тут появляется единорог. Я вскрикиваю. Венди прижимает палец к моим губам, успокаивая. – Ш-ш-ш. Ты напугаешь его. Руперт не любит громкие звуки, замкнутые пространства или двойные отрицания. – Что происходит? Она поглаживает призму яркого меха и смотрит на меня так, как будто это она находится в полном непонимании. – Он тебе не нравится? Руперт фыркает. – Где я? Как это возможно? Почему здесь единорог? – Он здесь из-за свадьбы, конечно же. От царящего здесь дурмана у меня перед глазами пляшут огоньки. Я прижимаю тыльную сторону ладони ко лбу, делая глубокий вдох. Когда я захлебываюсь в кашле, меня осторожно гладят по спине. Я массирую горло, затем оглядываюсь назад. Я не верю своим глазам. Это мать Бранта. Она выглядит точно так же, как на фотографии с рождественского украшения: у нее волосы цвета масла какао, а взгляд мягкий, словно мармелад. Совершенная теплота и нежность. – Я… я… я не понимаю… – О Джун. Я так счастлива. – Но ты… – Умерла? – Она улыбается, опустив голову. – Наверное, да. Но выше радуги властвует волшебство… если ты осмелишься мечтать. Мама Бранта словно плывет по длинному коридору, и я следую за ней. Жар спускается ниже и обжигает мне уши и шею. Она ведет меня в комнату в викторианском стиле – или комнату, которую я ожидала бы увидеть в старые времена: со старинной мебелью, пестрыми обоями, тяжелыми портьерами и в цветах драгоценных камней. Мама Бранта, кажется, ее звали Кэролайн, постукивает щипцами для завивки волос по верхушке резного кресла. – Ну же, Джун. Давай приведем тебя в порядок, прихорошим, разоденем. – Мне жаль, но я слишком больна. – Меня начинает пошатывать, лихорадка усиливается. – Я не смогу пойти на свадьбу. – О, но ты должна. Ты же невеста. Что? – Да, Пич, ты не можешь нас всех бросить. Я потратил часы на написание этой речи. Я оборачиваюсь и замечаю Тео, развалившегося на цветочной софе. Он прочищает горло, листок бумаги зажат в кулаке. Он также одет в изысканный смокинг. – Тео?