Странные образы мелькают в моем сознании: единороги, старинные диваны, мать Бранта, плывущая по комнатам. Безумие. Бред воспаленного сознания. Мне никогда раньше не снился такой реалистичный сон. Такой… причудливый. – Я реален. Эта лихорадка сильно потрепала тебя, – мягко говорит он. В его глазах блестит беспокойство. Глазах, сотканных из зеленого и коричневого. Словно глина и мох. Волосы темные, непослушные: не совсем вьющиеся, но и не прямые. Густые пряди закручиваются за ушами, придавая ему юный и мальчишеский вид. Хотя он уже не мальчик… Ему восемнадцать. Он официально уже мужчина. И он мой брат, отчасти. Мне приснилось, что я выхожу за него замуж! Я не могу посмотреть ему в глаза: я начинаю смущаться еще больше. Щеки пылают, а уши горят. – Как я здесь оказалась? – бормочу я, уставившись в потолок. Последнее, что я помню, – это как я тащилась по лестнице, слабая и с жаром, пока Брант готовил ужин в канун Рождества. Мама сказала, что чуть позже проверит мое самочувствие. А потом появился Руперт. Брант берет мою руку и слегка сжимает. – У тебя поднялась очень высокая температура, выше 40 градусов. У тебя начались галлюцинации. Ты до смерти нас всех напугала. Когда я отваживаюсь посмотреть в его сторону, замечаю, какое измученное у него лицо. На нем отпечаталось страдание. Я сглатываю горечь, подступившую к горлу. – Я думал, что потерял тебя навсегда в том пруду, – продолжает он, глядя куда-то сквозь меня. Он замолкает на мгновение, задумавшись. – Сегодня вечером я думал, что теряю вновь. У меня на глаза наворачиваются слезы. – Я здесь, Брант, – шепчу я срывающимся голосом. – Я здесь. Ну… я думаю, что я здесь. По правде говоря, я понятия не имею, что теперь реально, а что нет. Насколько я знаю, комната может раствориться в пространстве в любой момент, и я буду плыть на падающей звезде, в костюме для дайвинга, с цилиндром на голове. Брант отпускает мою руку и откидывается на спинку стула. Волосы волнами падают на глаза – он убирает их назад, выпрямляясь. – Я кое-что тебе принес. – Это ведь не единорог? На мгновение он теряется, а потом смеется: – Нет… это не единорог. Это кое-что другое: две вещи, вообще-то. – Брант поднимает руки, показывая свои дары. В одной руке – Агги. В другой – специально для меня сделанный меч, который я получила на Рождество шесть лет назад. – Одно – для поддержки, второе – для храбрости. В глазах у меня стоят слезы, а сердце пропускает удар. – Спасибо. Ты всегда знаешь, как меня подбодрить. Я думаю о своем сне и о том, как у Бранта на коленях были Бабблз и Агги, когда он сидел на Руперте. Наши две любимые игрушки наконец-то встретились. Как бы я хотела, чтобы это было правдой. – Это потому, что я люблю тебя, Джунбаг, – шепчет он. Брант наклоняется, нежно целует меня в макушку. – Так сильно. – Насколько сильно? – спрашиваю я. Мой голос дрожит. В горле першит. Он отстраняется, смотрит на меня взглядом, в котором живет вся любовь мира. Все, что я вижу, – это его красивое лицо. Его тепло – это все, что я чувствую. Я быстро ловлю воздух. – Как до луны и обратно, – говорит Брант. – Этого недостаточно, – шепчу я, прерывисто вдыхая. Я улыбаюсь, Агги лежит рядом со мной на больничной койке, в одной руке – меч, а другой я держу Бранта за ладонь. Все то, что делает меня храброй. – А как насчет… выше радуги и обратно? Часть 2 Вторая трагедия Глава двенадцатая «Первая любовная игра» Джун, 14 лет Селеста уплетает донат с клубничной глазурью. – Хайден придет? – Он сказал, что да. Марти тоже. Марти. Вздох. Теплый июльский ветерок колышет ветви деревьев, когда я сижу на патио со своей лучшей подругой, крутя в руках баночку Dr. Pepper. Солнцезащитные очки спасают меня от палящего полуденного солнца, длинные волосы заплетены в косу, перекинутую через плечо. Одна из моих любимых песен, Dangerous группы Big Data, является идеальным саундтреком к этой летнему субботнему деньку, пока мы с подругой болтаем о предстоящей вечеринке. Я вытягиваю ноги, надеясь на подобие золотистого загара. Я бледная, как мама, у моей фарфоровой кожи чуть ли не аллергия на солнечный свет. Это раздражает. Откинувшись в шезлонге, я блаженствую, как вдруг вздрагиваю, когда что-то прилетает мне в лицо. – Оденься, Пич. Господи Иисусе. – Тео кидает в меня пляжным полотенцем, когда выходит из двери во внутренний дворик. Я хмыкаю, поднимая очки: – Я в одежде. Боже. – Это не одежда. Это подобие, в которое ты одевала своих куколок, ради всего святого. Посмотрев вниз на джинсовые шорты и обтягивающий топ на завязках, я поджимаю губы. – Ты лицемер. На тебе даже футболки нет. Он почесывает голый бронзовый торс: ему посчастливилось быть обладателем кожи, которая цепляет загар. Это нечестно. – Я не четырнадцатилетняя девчонка, которая выглядит вдвое старше, – рявкает он в ответ. – У Бранта есть друг, который сказал, цитирую: «У маленькой сестренки ноги от ушей и классный бюст в придачу». Нет. – Тео рассекает воздух рукой, будто пытается разрезать его пополам. – Черт. Нет. Я никому не позволю раздевать тебя глазами в мою смену, точно нет. Мы с Селестой обмениваемся взглядами, прежде чем она отворачивается и прячется за наполовину съеденным донатом. – Ты правда позоришь меня, Тео, – бормочу я, бросая полотенце на плитку патио. – Это не моя вина, если какой-то парень ведет себя как извращенец. – Нет, но ты точно можешь давать для этого поменьше поводов. – Он подлетает ко мне, поднимает полотенце и накидывает его на мои голые ноги. – До тех пор, пока у меня не будет полномочий арестовать любого засранца, у которого хватит смелости положить глаз на мою младшую сестру, прикрывайся. Я серьезно, Пич. Я показываю ему язык и опускаю очки, тем самым демонстрируя, что разговор окончен. Тео молча нависает над нами еще раз, скрещивая руки на груди и сердито сверкая глазами, как здоровенный дикарь. Он недавно сделал новую стрижку: теперь его волосы длиннее на макушке и коротко подстриженные по бокам, – это придает ему доминантный вид, но я-то знаю: внутри он мягкий, несмотря на мускулы, грубоватые манеры и новую прическу под мачо. У него на лице больше веснушек, чем у меня, но они светлее, как россыпь песка. Как и медовый цвет его волос. Тео больше похож на нашего отца: с его острыми чертами и квадратной челюстью, но глаза у него голубые, как у мамы, – даже темно-синие, напоминающие сталь. Стальные доспехи, стальные клинки, стальная храбрость.