– Мама посадила тебя на таблетки? – Да. Вот дерьмо. Нет. Боже, нет. Внутри все сжимается, сердце заныло от болезненного чувства, которого я никогда раньше не испытывал. Я чувствую себя вымученным, хотя даже не двигаюсь. Я чувствую удушье, хотя учащенно и судорожно вдыхаю. У меня такое ощущение, словно я умираю, хотя сердце стучит так сильно, словно вот-вот взорвется. – Было больно? – спрашивает Селеста. Иди, Брант. Хватит подслушивать. Убирайся, блин, отсюда. Джун пролепетала: – Не очень. – Подруга, мне было так больно в первый раз, что я даже плакала. Очень неловко. Мне больно. Мне больно от этого. И я не знаю почему. Тлен скользит по моим венам, отравляя кровь гнилью. Почему так больно? Почему, черт возьми, мне так больно? Джун слегка смеется, ее голос дрожит, когда она заканчивает: – Мой первый раз прошел хорошо. Думаю, мне повезло. – Держу пари, ты не можешь дождаться, чтобы сделать это снова, да? – Определенно. Я заставляю свои жалкие, бесполезные ноги двигаться. Захлебнувшись желчью, я, спотыкаясь, иду к ванной и, заходя внутрь, останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. Лишь после этого я включаю воду до обжигающей температуры. Мне нужно выжечь это чувство. Спалить его на моей коже, а затем содрать каждый пораженный участок. Раздевшись, я ступаю в ванну, упираюсь обеими руками в кафельную стену и стою под обжигающей водой, пока кожа не становится пунцовой. Я думаю о Джун, такой невинной и доброй, спутавшейся с каким-то тупым мальчишкой, которому наплевать на ее сердце, которому нужно лишь ее тело – только ради хвастовства и новой зарубки на поясе. Она слишком молодая. Слишком милая, слишком идеальная. Слишком рано. Черт побери. Я не должен так сильно переживать из-за этого. Это было неизбежно. Я не могу защитить ее от секса. Я не могу защитить ее от буйства гормонов или похотливых парней. Я не могу оградить ее от знакомства с неприятными и уродливыми сторонами жизни. Например, одной из которых может стать ситуация, когда она прольет сотни слез, потому что однажды проснется в одной постели с парнем и вдруг поймет, что он не собирался дарить ей весь мир. И я думаю… Я думаю, именно поэтому мне так больно. * * * Я никогда не расспрашивал Джун о том, что услышал в тот день. Вместо этого я позволил произошедшему пожирать меня изнутри, словно серная кислота разъедает мне кожу и грызет мои кости. Это было похоже на болезнь. Рак, разлагающий меня изнутри. Но я не позволил ей узнать о своих чувствах. Я не мог позволить ей это увидеть. Я не ругал ее, не требовал его имя, не просил показать фотографию, чтобы четко представить себе сукина сына, который забрал что-то столь ценное у девушки, которую я так берег. Она так ничего и не узнала. И теперь мне известна истинная причина, почему это было так чертовски больно: болезненную, глубинную причину, которая изменила ход всей моей жизни. Да… Теперь я знаю. Но тогда все было иначе, и я был рад этому. Это было к лучшему. Потому что в тот момент, когда год спустя я все осознал, то пожалел об этом. Глава пятнадцатая «Ожог первой степени» Брант, 23 года Сегодня я обжегся. Я торопился с заказом, помогая коллеге, и схватился за ручку чугунной сковороды, которая только что была в духовке. Очень по-дилетантски. Болезненный, вздувшийся волдырями след от ожога теперь украшает мою ладонь прямо над тем местом, где до сих пор тянется зазубренный шрам, полученный, когда я поздней ночью взял с собой малышку Джун в ночное приключение в мой старый дом ужасов. Завернув руку в несколько слоев марли, я усердно работал еще несколько часов, несмотря на сильную боль. Пришлось стиснуть зубы и терпеть вплоть до обеденного перерыва. Поли чуть не врезается в меня, когда я протискиваюсь в двери кухни, снимая поварской колпак. Он хватает меня за запястье, осматривая пострадавшую ладонь. – Что это тут у нас, мистер Эллиотт? Пособие по нетрудоспособности? Я морщусь: боль еще не утихла. – Я в порядке. Обжегся о сковороду, как идиот, но это лишь ожог первой степени. Со мной все будет в порядке. – Порой вы делаете слишком много. Слишком хотите угодить. Это погубит вас, если не будете осмотрительны. Он отпускает мою руку, и я почесываю затылок. Слабо улыбаюсь: – Спасибо. Я поработаю над этим. – Не сомневаюсь, что так и будет, мистер Эллиотт. – Поли похлопывает меня по плечу, проходя мимо на кухню и повторяя напоследок: – Слишком хотите угодить. За год работы под бдительным оком Поли Марино мне удалось многое понять: я узнал, что он никогда не говорит кратко, он прибегает только к развернутым, ясным предложениям. И еще он ни разу не назвал меня по имени. Всегда только «мистер Эллиотт». Я понял, что для тех, кто у него на хорошем счету, Поли – кладезь знаний и вдохновения. А те, кто у него на плохом счету, никогда не получают второго шанса оказаться на хорошем счету. Я также узнал, что Поли Марино в миллион раз талантливее всех шеф-поваров, с которыми я когда-либо работал, включая меня самого. А наблюдая за тем, как он оттачивает свое мастерство, мне лишь сильнее захотелось стать лучше. Сначала он показался мне напыщенным типом: не более чем солидный костюм, который потягивает дорогое виски в кабинете, в то время как его сотрудники пашут в поте лица на кухне. Но все оказалось совсем не так.