– Я убью тебя. Резко вдохнув, Брант качает головой туда-сюда, он наконец вытягивает руку, словно в попытке остановить меня. Ни единого шанса. К черту это все. К черту его. Он, мать вашу, покойник. Я бросаюсь на него, кулаки впечатываются ему в лицо. – Она твоя сестра. – Я снова наношу удар, у него из носа хлещет кровь. – Она. Твоя. Гребаная. Сестра. – Я снова замахиваюсь еще сильнее, чем в первые два раза, но руку перехватывают. Кип хватает меня за запястье и оттаскивает от него с какой-то нечеловеческой силой. – Пусти меня, ублюдок. Пусти меня, я сказал! Брант лежит, поджав ногу, руку держит у лица. Кажется, я слышу, как что-то звучит из рации, но слепая ярость звучит громче. Я не переставая размахиваю руками, ногами, а Кип продолжает оттаскивать меня назад, удерживая мертвой хваткой. Я рычу, как бешеный медведь, по подбородку течет слюна. Я тычу в Бранта, который пытается подняться, – реки крови залили ему все лицо. – Вот оно, да? Я наконец-то все понял. – В груди кипит от гнева, безумия, печали. Ты никогда не признавал меня как своего брата, потому что это означало бы, что ты должен был признать Джун как сестру. – Брант тяжело дышит, все еще качая головой. Кровь течет по носу, губам, подбородку, заливая воротник. – А ты не мог, так ведь? Потому что все это время ты мечтал ее трахнуть! Последние два слова вырываются из меня со звериным рыком. – Тео, черт побери, возьми себя в руки. – Кип все еще держит меня, сдерживает, чтобы я не вырвался и не убил человека, которого считал своим братом с тех пор, как мне исполнилось семь лет. – Нам нужно идти. Поступил вызов. – Он разворачивает меня, одной рукой схватив за форму, а другой отвесив пощечину. – Ты меня понимаешь? Мы должны идти. Соберись. Он слегка трясет меня. Красная пелена перед глазами начинает спадать. Я моргаю, сглатывая копоть и грязь, застрявшие в горле, а затем киваю: – Да, хорошо… черт. Я слышу тебя. Я сбрасываю с себя его руки и наклоняюсь, чтобы прийти в себя. Мне кажется, я слышу Бранта позади, тяжело дышащего, как и я. Он просто молча пытается подняться. Ему нечего сказать. – Это еще не все, – процедил я сквозь зубы. Кип хватает меня за руку: – Пойдем. Он, видимо, боится, что я снова сорвусь. Ему следует бояться. – Ты слышишь меня, ублюдок? – Я не хочу видеть его лицо. Я не хочу смотреть на него, но смотрю. Я поворачиваюсь и бросаю взгляд на Бранта: он смотрит куда-то в сторону, хватает себя за волосы. Его глаза мокрые от жалких гребаных слез, а лицо измазано кровью. Он выглядит убитым. Потрясенным. Виноватым. Я рычу, мой гнев нарастает. – Это еще не конец! – Я дергаюсь, чтобы снова наброситься на него, но Кип отталкивает меня назад, практически утаскивает за собой. Мои слова эхом разносятся по коридору, а Брант смотрит мне вслед, в нем нет ничего от того брата, которого я думал, что знаю. * * * Мы мчимся к месту происшествия с включенными мигалками и сиренами по загруженным улицам. Сердце яростно стучит, готовое вырваться из груди. Я никак не могу избавиться от образа Бранта и Джун: как они обнимают друг друга, подобно любовникам, целуются взасос, изгибаются всем телом. Это тошнотворно. Безумие. Кип не произнес ни слова за все время, что мы несемся со скоростью шестьдесят миль в час. Я сжимаю кулаки до белых костяшек. Он просто сидит в тягостном молчании, одна рука на руле, а другая – на подбородке, словно он в глубокой задумчивости. На 83-м шоссе, главной трассе, произошла авария. Интересно, может ли она быть еще хуже, чем то крушение, что я только что пережил. Вздох наконец заполняет пространство между нами, Кип поворачивается, бросая взгляд в мою сторону. – Скажи мне, что ты в порядке. Если нет, я позвоню Митчеллу прямо сейчас и… – Я в порядке, – впиваюсь ногтями в ладони. – Я в порядке, Кип. – Ты не знал? Я резко поворачиваю голову: – Знал что? Что мой приемный брат все это время мечтал засунуть член в мою младшую сестру? Меня тошнит. В голове туман. Голова идет кругом. Я глубоко вдыхаю. Кип молчит какое-то время, откинувшись назад, пальцами барабанит по рулю. – Я просто имею в виду… у тебя была возможность наблюдать за их отношениями, находясь в первом ряду всю свою жизнь. Если кто-то и мог что-то подозревать, то, думаю, это был бы именно ты. Подозревать. Да, конечно, это не раз приходило мне в голову в последнее время – темная тень всюду ходила за мной по пятам, нашептывая на ухо и отравляя мою голову грязными мыслями. Были знаки. Мимолетные касания, долгие тягучие взгляды, длительные объятия, балансирующие на грани невинного и запретного. Но я думал, что схожу с ума, теряю чертов рассудок. Как он мог?.. Как они могли?.. Я сглатываю. Брант и Пич всегда были близки – очень близки. Их связывали такие прочные, такие нерушимые узы, что даже я никогда не мог пробиться сквозь них. Я никогда этого не понимал. Я никак не мог определить, что двигало их безумной привязанностью друг к другу, что питало ее или что, черт возьми… послужило источником ее возникновения. Мои отношения с Джун были построены на верности и яростной, опекающей любви. Мои отношения с Брантом были построены на общих интересах, уважении и мощном общем знаменателе – Джун. Но Брант и Джун? Они всегда были чем-то совершенно иным. Однажды когда я был еще совсем маленьким, то в порыве злости спросил маму, почему Джун любит Бранта больше, чем меня, почему она предпочитает кататься на велосипеде с ним, вместо того чтобы сражаться со мной на мечах во дворе. Мама ответила мне, что я все не так понимаю. Она не любила его больше. Она просто любила его по-другому. Тогда ее ответ я посчитал глупым, но сейчас все стало на свои места – особенно теперь, когда мой разум вот так крутился в безумстве, словно вращающаяся машина времени. Было ли это неизбежно? Если бы Брант не переехал жить к нам, пошли бы они по тому же пути? Сейчас это слишком сложно осмыслить. Мои кулаки все еще подрагивают от сдерживаемой ярости. А по сердцу словно до сих пор проносятся стальными копытами. – Поговори с ним. Уладь все это, – говорит Кип спокойно, но в то же время настойчиво, сидя рядом со мной, выслушивая все то, что я не произношу вслух. Мы подъезжаем к месту аварии, и я стискиваю зубы, когда он заканчивает: – Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на ненависть к людям, которых мы любим больше всего. Я фыркаю: