Все мое тело содрогается от тошнотворного нежелания в это верить. – Тео… пожалуйста… прошу тебя, не делай этого… – Я хриплю посреди улицы. Не думаю, что он уже меня слышит. Не думаю, что он вообще знал, что я был здесь. – Нет никакого Луиджи без Марио, – хриплю я, мой голос дрожит. Мне кажется, он умер. Мне кажется, что он умер. – Нет… – Мой крик перерастает в отчаянный вопль. – Не смей, черт побери, бросать меня! Он не двигается. Он не двигается. В поле моего зрения появляется женщина в форме, с фиолетовыми серьгами, она протягивает ко мне руки, словно пытаясь меня успокоить. Пытаясь удержать меня. Пытаясь не дать мне сломаться. Она шевелит губами, но я не слышу ее. Все, что я слышу, – это далекий голос, пробивающийся сквозь туман в моей голове: «Я констатирую. 21:03». Время. Время смерти. Офицер передо мной пытается облегчить мою боль, когда я издаю приглушенный крик, но все, что я вижу, – это ее фиолетовые серьги. Это все, на чем я могу сосредоточиться. Фиолетовый. Цвет смерти. Я наклоняюсь вперед на руки, и меня рвет. Из меня вырывается всхлип, и я утыкаюсь всем телом в дорожное полотно, гравий впивается мне в кожу. «Челюсти жизни»[36] работают, чтобы извлечь Тео из обломков – тело Тео, и тогда я падаю, желчь все еще жжет мне горло, и я отключаюсь. В этот момент все превращается в туманную, замедленно движущуюся пелену оцепенения. Я не могу смотреть на это. Я не могу смотреть, как мальчика, с которым я вырос, человека, который называл меня своим братом, отрывают от дымящегося куска металла, и от него не остается ничего, только пустая скорлупа, в то время как женщина с фиолетовыми серьгами пытается унять боль моего разбитого сердца. Этого не может быть. Этого. Не может. Быть. Я потерял своего лучшего друга – Марио для моего Луиджи. Я потерял одного из немногих людей в своей жизни, кто был рядом со мной с самого начала, кто принял меня, кто предложил мне свою дружбу в самые одинокие часы моей жизни, кто стал смехом в минуты печали. Кто знал мои самые сокровенные, самые темные секреты и все равно любил меня. Кто использовал свои последние мгновения на Земле, чтобы простить меня за нарушенное детское обещание. Кто сказал мне, что все в порядке. Но ничего не в порядке… его больше нет. Тео больше нет. И теперь я должен сказать Джун, что ее брат мертв. Глава двадцать третья «Очертя голову» Джун, 18 лет – Ты уверена, что с тобой все в порядке? Райкер прижимает меня к себе, пока мы покачиваемся под романтическую песню, его рука на моей спине. А в другой руке он легко держит мою ладонь, с беспокойным выражением всматриваясь мне в лицо. Танец почти закончился. Выпускной вечер подходит к концу, и вместо того, чтобы чувствовать себя великолепно и свободно, я ощущаю себя ужасной предательницей. Предательницей потому, что поцеловала мужчину, которого не имела права целовать. Предательницей потому, что танцую медленный танец с другим после того поцелуя. Я в растерянности, я запуталась и жутко разбита. – Я в порядке. – Ложь, обернутая нежно-голубым корсажем, щекочет мне губы. – Я себя не очень хорошо чувствую. Райкер немного напрягается, сжимая мою ладонь. – Ты… ты не поедешь с нами в отель сегодня вечером? В его голосе сквозит легкое разочарование. Он надеялся, что ему повезет. Мои друзья и я, все мы скинулись на большой номер в отеле, чтобы повеселиться после выпускного, но я уже не смогу веселиться после того, что произошло сегодня вечером, после того, насколько катастрофически обернулось это «действие». Дурацкое «действие». Глупая Селеста. Глупо, глупо, глупо. Я вздыхаю, качая головой: – Прости, Райкер. Думаю, мне нужно отдохнуть. Он не отвечает, но напрягается всем телом. И возможно, я должна чувствовать себя виноватой за то, что отказалась от наших планов, но есть гораздо более серьезные вещи, за которые я чувствую себя виноватой. Что произошло? Что это было, черт возьми? В памяти всплывает лицо Бранта: привычная теплота его глаз обратилась в пылающую страсть, когда он смотрел на меня, сжимая мои волосы в кулак. Мой вишневый блеск для губ размазался по его губам. Румянец на его коже, когда он стонал от желания. Мой брат. Мой брат! Боже, как я могла? О чем я только думала? И почему… почему он так ответил? Это должно было быть простым «действием». Глупое безрассудное «действие». Вместо этого оно стало смертным приговором, нависшим над нашими головами. Навсегда. Невозможно стереть из памяти, как наши языки жадно ласкали друг друга. Невозможно заглушить эти ужасающие, исступленные стоны. Нельзя притворяться, что мы не были возбуждены. Я все чувствовала своим телом. Я чувствовала его.